10. Об ответственности и «героизме» актера

Про «доброе старое» театральное время говорят разное. Од­ни утверждают, что тогда-то были в театре истинные боль­шие таланты — самородки. А теперь их нет — вывелись.

Другие, наоборот, утверждают, что раньше в театрах была только дикость да невежество. Теперь же мы подня­лись неизмеримо выше всех прежних, можно сказать — первобытных театров.

Что бы там ни говорили, как бы ни превозносили и как бы ни унижали его, про прежнее «доброе старое время» можно только одно сказать с полной определенностью: актера тогда не заслоняли и не прикрашивали (как сей­час) режиссерские фокусы, «ансамбль» и постановка. Да­же декорации были чрезвычайно примитивны: павильон, лес, изба — на то лишь и годились, чтобы зритель мог сра­зу понять, где приблизительно происходит действие («в до­ме», «в лесу», «во дворце») и не ломал бы над этим голо­вы. Суть дела была в игре актеров. Поэтому как достоин­ства, так и недостатки актерской игры были заметнее. Сила и слабость актера ничем не затушевывалась. И волей-неволей ему нужно было показывать всё, что он только может. Ведь он-то именно и являлся в театре всем. Его-то и ходили смотреть в театре.

Он знал это и думал: спектакль, это — я! Он видел на деле, что это именно так, и решал: театр, это — я!

Ответственность рождала в нем подъем; подъем — ге­роя... И если в глубине души его теплился огонек даро­вания, он разгорался. Если актер отличался большой ду­шевной глубиной — огонь этот бушевал как пожар, как не­укротимая стихия^*.

И видя эти вспышки, зрители того «доброго старого вре­мени» понимали: вот это искусство!

У зрителей, повидавших таких актеров, был ясный критерий: что такое «настоящее» и что такое поддельное.

Теперь же актер поставлен в более спокойные и даже комфортабельные условия. Он не выходит, как раньше, «один на один» против всего зрительного зала. Теперь он только частица огромной и сложной театральной машины, только один из солдат всего войска. Частенько он даже и не знает замыслов своего полководца — режиссера, а толь­ко выполняет по мере сил возложенные на него поруче­ния. Да и зритель привык к этому и теперь уже идет смо­треть не актера, а спектакль — «постановку», общий ансамбль актерской игры, достигнутый кропотливой работой «режиссера»... Всё слажено, всё хорошо друг к другу по­догнано... Актер конечно входит сюда, но только как не­кая составная часть. Иногда даже не первостепенная.

Такая постановка дела изменила всю психологию акте­ра. Ответственность за спектакль (а тем более за театр или за искусство!) отпала. Он стал спокойнее... надобности в подъемах больше нет... и дарование, которое тихим огонь­ком тлеет иногда на дне его души, так и протлеет до гро­бовой доски. Зачем ему вспыхивать? Кого спасать?!

Не говоря о том, что можно нажить себе и неприятно­сти. В спектакле обычно всё так отрегулировано, что, если перехватить через установленный край, — испортишь, по­жалуй, главное — хитросплетенный «рисунок» режиссера.

Зритель привык к таким спектаклям и потерял старый критерий игры актеров («настоящий» и «поддельный», круп­ное и маленькое), он приобрел новый критерий: «интерес­ный спектакль», «скучный спектакль», полезный, вредный, верно вскрывающий автора, неверно — извращающий автора.

Так изменились требования у зрителей и «ценителей» к актеру.

Есть и еще одно обстоятельство в жизни и работе ак­тера, которое так резко изменилось по сравнению с «доб­рым старым временем», что повлекло за собой огромные последствия.

Дело в том, что раньше театров было мало, жили они только на те средства, которые им давала их «касса», ни­кто им не помогал. Актеров не уважали, считали париями, тунеядцами, шутами... Соблазнительного в этой профес­сии было мало. Туда шли только по огромному влечению. Шли, как на искус, на испытание. Шли очертя голову. Вся жизнь этих людей была беспрерывным подвигом. Подви­гом и борьбой. Борьбой с бедностью, с дикостью и неве­жеством толпы, с пороками своих недостойных товарищей, и, наконец, со своим собственным неумением. Многие не выдерживали, отступали; многие падали, раздавленные жизнью и пороками...

Шли сюда и Аркашки и Шмаги. Но и они по-своему любили это дело и не меняли его ни на какую другую бо­лее спокойную и сытую жизнь.

Так отбирались таланты и герои! Как же не герои! Вы­ходит человек один против равнодушных сотен зрителей... Один, не уважаемый никем, презираемый, выходит... С ка­ким оружием? Только лишь со своим обнаженным серд­цем. И побеждает всех в этом единоборстве. А не победи он — свертывай свои пожитки и плетись по шпалам в дру­гой город.

Сколько нужно было любви, выдержки и героизма, чтобы жить так? И сколько нужно было огня и таланта, чтобы в этих условиях оказываться победителем!