- •Книга первая
- •Книга вторая
- •Вступление
- •Первая часть причины падения искусства актера
- •1. Увлечение постановкой
- •2. Самообман в театре
- •3. «Царь Максимилиан»
- •4. Принцип обмана
- •5. О «триумфах»
- •6. Режиссер. Его засилье и невежество
- •7. Режиссер. Спешка и другие объективные причины
- •8. Режиссер. Причины субъективные (дилетантство, профессиональное ремесло, шарлатанство)
- •9. Актер и его субъективные причины (дилетантство, базарное ремесло профессионала и шарлатанство)
- •10. Об ответственности и «героизме» актера
- •11. О ненужности теперь этого героизма
- •12. Спекуляции в искусстве. Злободневность
- •13. Итоги и выводы
- •Вторая часть правда и ее подделки
- •1. Искусства еще не было, были только проблески
- •2. Проблески правды
- •3. Правда — не цель, а путь
- •4. Красота не относительна
- •5. Правда и натурализм
- •6. Еще о натуральности и натурализме
- •1. О трудностях при разговорах о правде
- •2. Правда не ограничивается только чувством. Прямой вызов чувства
- •3. Виды подделок чувства
- •4. Подделки правды
- •1. Почему актеры так легко обманываются и свою ложь принимают за правду?
- •2. Почему так трудно попасть на правду?
- •3. Открытия «Америк»
- •Третья часть о художестве и художнике
- •1. О совершенстве
- •2. Одухотворяющее — одно
- •3. Парадоксы примитива
- •4. Живость художественного произведения
- •5. Живое художественное произведение в театре
- •6. Художественное произведение и вечные идеи
- •1. Способность восхищаться и преклоняться
- •2. Глубина души. Емкость
- •3. Идеал
- •4. Миссия
- •5. Энтузиазм
- •6. Специальный ум
- •7. Талант
- •8. Кое-что о гении
- •I. Гений с объективной точки зрения
- •II. Гений с субъективной точки зрения
- •Четвертая часть путь художника
- •1. О силе дерзости
- •2. Качества и техника
- •3. Рефлексы, их значение
- •4. Почему машина может работать лучше человека?
- •5. Наши качества
- •6. Мыслительные автоматизмы. Максвелл
- •7. Автоматизмы в творчестве
- •8. Машина или человек? Автоматизмы или сознание?
- •9. Как первобытно мы пользуемся нашими автоматизмами
- •1. Сила верной тренировки
- •2. Душевная техника актера
- •3. Как возникла в театре техника
- •4. О путях изучения автоматизмов вообще и в творчестве актера в частности
- •5. Косность запротестует
- •1. Разнообразие этих путей
- •2. Путь техники
- •3. «Разбитая скорлупка»
- •Заключение
- •Книга первая 10 искусство актера в его настоящем и будущем 10
- •Книга вторая 130 типы актера 130
3. Открытия «Америк»
Не так давно, совсем на этих днях, молодой актер — постигший в одной из театральных школ за 4 — 5 лет учения, премудрость «мастерства» — на одной из репетиций вдруг вскочил, перевернулся вокруг себя, захлопал в ладоши, затопал ногами и завопил: «Понял! Понял!!»
— Что такое? Что с вами?
— Понял! Понял! Я понял: оказывается, говорить надо вот с ним, с Павлом Сергеевичем, с этим живым (а не воображаемым) человеком. Просто: вот с ним-то и разговаривать! Смотрите, пожалуйста, до сих пор, по правде сказать, я, оказывается, воображал себе какого-то «партнера». Я, конечно, видел того, с кем я разговаривал, слышал его, но не принимал его таким, каков он есть, а что-то добавлял к нему, что-то воображал лишнее. И партнер (я только сейчас это вижу) был какой-то выдуманный, не настоящий. Вот когда я теперь пробую смотреть не на кого-то другого, кто мне полагается по пьесе (и кто как будто бы сидит в Павле Сергеевиче), не на кого-то, а просто на самого Павла Сергеевича, то меня захватывает какое-то неизвестное мне до сих пор состояние... Впрочем, как не известное? Оно мне очень известно: я ведь так всегда и делаю в жизни: если я с кем разговариваю, так... вот... именно с ним-то и разговариваю. Как странно... и как ново!.. Вот это, пожалуй, действительно живое. А то всё было где-то рядом... но я так привык к тому — рядом, — что так вот, просто разговаривать, без какой-то приставки или приделки и не могу. Мне это кажется как-то неудобно, неуютно.
— Привыкли ходить с костылями, а костыли-то вдруг и украли?
— Вот, вот, вижу, что без них лучше, только мешают они, а... привык.
— Ничего. Привыкнете и без костылей. Давайте-ка репетировать дальше. Начнем эту сцену сначала.
Начали.
Кулигин (Пав. Серг.). Что у вас, сударь, за дела с ним? Не поймем мы никак. Охота вам жить у него да брань переносить.
Борис (наш актер). Уж какая охота, Кулигин, неволя23.
— Ай, как интересно! Вот это интересно. Вы знаете, — он сразу — Кулигин, а я сразу — Борис!
— ??
— Понимаете, так: вот я смотрю на Павла Сергеевича и вижу: Павел Сергеевич; а потом я вижу, Павел Сергеевич сразу как-то постарел, глаза у него стали какие-то тусклые и он мне говорит: «Что у вас, сударь, за дела с ним? Не поймем мы никак. Охота вам жить у него да брань переносить». И вижу; ласково так, участливо смотрит на меня Павел Сергеевич (не Кулигин, а Павел Сергеевич) — только старый и какой-то «простой», захолустный, провинциальный. Мне почему-то жалко себя стало... В самом деле: что ж это такое? Почему я позволяю измываться над собой? Стало горько, обидно. «Уж какая охота, Кулигин; неволя», — я сказал и вижу: Павел Сергеевич мне сочувствует, хочет еще что-то спросить меня, а я... вдруг ловлю себя на том, что и дядюшка, и весь этот город, и вся моя жизнь — они на самом деле реально существуют для меня, и я — как будто бы от всего этого так изменился, что я, можно сказать, стал какой-то совсем другой. Я — уж не я, а — Борис!
— Что же вы не продолжали?
— Уж очень это ново, необыкновенно. Я оглянулся на себя и выбился... Ну, ничего, привыкну как-нибудь.
И таких «америк» в настоящем, серьезном театре, где культивируют подлинное искусство, каждому молодому актеру предстоит не один десяток.
Но и этого мало: открытие-то он сделает, но пройдет совсем немного времени, и он сам не заметит, как потеряет его. Сам не заметит, как опять начнет разговаривать с каким-то подставным, воображаемым партнером. Если за ним не следить — он опять свихнется. Пройдет лет 10 — 15, и на одной из репетиций, если ему посчастливится, он опять, может быть, хлопнет себя по лбу и завопит: «Батюшки! Оказывается, разговаривать-то надо вот с ним, с этим конкретным человеком!»
Этому молодому актеру посчастливилось понять эту истину на шестом году своего обучения. А некоторые так и не поймут никогда. Теоретически они это знают, рассуждать об этом могут и даже других учить будут. Но сами, практически, ощутительно, по делу — они этого и не представляют себе, не испытали на себе. А раз так — что же они могут преподать, передать другим?
Это случай с молодым актером. Но то же бывает и со старыми, опытными. Я сам был свидетелем, как известный и очень, очень талантливый актер (имя которого не раз, с большим уважением я назову в своих книгах) на репетиции у Станиславского после долгих и трудных исканий вдруг вскочил, стукнул себя огромной ладонью по лбу и завопил: «Это гениально! Это гениально! Действительно, надо говорить для него — для партнера! Это гениально! А я черт знает для кого говорил — то для себя... то для Константина Сергеевича... Надо говорить для него! Ведь в жизни мы говорим для него, для собеседника!»
И роль с этого момента пошла. Все трудности исчезли сами собой.
Самое же поучительное в этом случае было то, что актер этот был один из главных актеров Московского Художественного театра — сам и режиссер, и учитель сценического актерского мастерства; и лет ему было ни много ни мало — 55.
Что же, это для него действительно такая уж новость? И никогда он этого ни на репетициях, ни на спектаклях не делал?
Ничего тут нового для него нет, и сам он это если не всегда, то почти всегда делал — ведь играл он великолепно. Но... делал бессознательно. Сам не знал за собой этого. А если что и знал, — тоже мог потерять. Даже и такие теряют свои собственные пути и секреты. Находят и вновь теряют. Что же спрашивать с других, менее одаренных и тех, кто не находится в таких умелых руках, как руки Станиславского.
И таких «само собой разумеющихся», очевидных и совершенно непроизвольных действий мы в жизни совершаем великое множество, и без всякого с нашей стороны труда. Здесь же на сцене, видя всю противоестественность условий, мы не можем себе представить, что в этих условиях можно жить естественно. И мы... ищем в себе тоже чего-то противоестественного, стараемся держать себя как-то особенно, говорить по-особенному, действовать по-особенному и вообще стараемся вступить на путь условностей и противоестественности .
А вот и еще пример: когда мы в жизни рассказываем о чем-нибудь, допустим, о каких-нибудь значительных случаях из своей жизни — мы снова в той или иной мере вновь видим все случившиеся с нами факты.
Когда же актер, играя Отелло, рассказывает перед сенатом, как и за что полюбила его Дездемона, — он нисколько не старается увидать все факты, о которых он говорит сейчас. Он декламирует, ставит логические ударения на соответствующих словах, старается возбудить в себе подходящие к этому случаю чувства, но того, чтобы он в это время и в этих условиях делал бы в жизни, — он не делает. И не подозревает даже, что делать нужно именно это и только это.
И такими донельзя наивными ошибками полна деятельность актера. Он делает грубейшие, невероятнейшие ошибки. И удивляться этому не приходится, потому что противоестественность условий сценической «жизни» настолько для него очевидна, что, кажется, невозможно не поддаться их влиянию и не превратиться в некоего противоестественного субъекта.
Он и превращается.