- •Книга первая
- •Книга вторая
- •Вступление
- •Первая часть причины падения искусства актера
- •1. Увлечение постановкой
- •2. Самообман в театре
- •3. «Царь Максимилиан»
- •4. Принцип обмана
- •5. О «триумфах»
- •6. Режиссер. Его засилье и невежество
- •7. Режиссер. Спешка и другие объективные причины
- •8. Режиссер. Причины субъективные (дилетантство, профессиональное ремесло, шарлатанство)
- •9. Актер и его субъективные причины (дилетантство, базарное ремесло профессионала и шарлатанство)
- •10. Об ответственности и «героизме» актера
- •11. О ненужности теперь этого героизма
- •12. Спекуляции в искусстве. Злободневность
- •13. Итоги и выводы
- •Вторая часть правда и ее подделки
- •1. Искусства еще не было, были только проблески
- •2. Проблески правды
- •3. Правда — не цель, а путь
- •4. Красота не относительна
- •5. Правда и натурализм
- •6. Еще о натуральности и натурализме
- •1. О трудностях при разговорах о правде
- •2. Правда не ограничивается только чувством. Прямой вызов чувства
- •3. Виды подделок чувства
- •4. Подделки правды
- •1. Почему актеры так легко обманываются и свою ложь принимают за правду?
- •2. Почему так трудно попасть на правду?
- •3. Открытия «Америк»
- •Третья часть о художестве и художнике
- •1. О совершенстве
- •2. Одухотворяющее — одно
- •3. Парадоксы примитива
- •4. Живость художественного произведения
- •5. Живое художественное произведение в театре
- •6. Художественное произведение и вечные идеи
- •1. Способность восхищаться и преклоняться
- •2. Глубина души. Емкость
- •3. Идеал
- •4. Миссия
- •5. Энтузиазм
- •6. Специальный ум
- •7. Талант
- •8. Кое-что о гении
- •I. Гений с объективной точки зрения
- •II. Гений с субъективной точки зрения
- •Четвертая часть путь художника
- •1. О силе дерзости
- •2. Качества и техника
- •3. Рефлексы, их значение
- •4. Почему машина может работать лучше человека?
- •5. Наши качества
- •6. Мыслительные автоматизмы. Максвелл
- •7. Автоматизмы в творчестве
- •8. Машина или человек? Автоматизмы или сознание?
- •9. Как первобытно мы пользуемся нашими автоматизмами
- •1. Сила верной тренировки
- •2. Душевная техника актера
- •3. Как возникла в театре техника
- •4. О путях изучения автоматизмов вообще и в творчестве актера в частности
- •5. Косность запротестует
- •1. Разнообразие этих путей
- •2. Путь техники
- •3. «Разбитая скорлупка»
- •Заключение
- •Книга первая 10 искусство актера в его настоящем и будущем 10
- •Книга вторая 130 типы актера 130
2. Проблески правды
Что это за «случайные вспышки»? Что это за мимолетные «проблески»? То ли это забвение на секунду? Потеря самообладания? Играл, выполнял всё, что было выучено на репетициях, находился в состоянии полного равновесия, чувствовал себя тем, кем и был на самом деле, — актером, работающим на сцене перед зрителем, и вдруг...
Играл роль Бориса в «Грозе». В третьем действии выхожу на сцену (к воротам дома Кабановых) с задачей, будто бы гуляя, увидеть Катерину. Тут Глаша, девушка Кабановых, — поговорив с ней о ничего не значащих для меня — Бориса, пустяках, поговорив больше для вида, остаюсь один перед воротами. Задача еще не решена: той, кого хотел видеть, — еще не видал. И ничего о ней не узнал. Следующая задача — найти хоть какой-нибудь выход: как же быть? («Хоть бы одним глазком взглянуть на нее!») Калитку открыть?.. Нет!.. «В дом войти нельзя; здесь незванные не ходят...» «Вот жизнь-то! Живем в одном городе, почти рядом, а увидишься раз в неделю, и то в церкви либо на дороге, вот и всё. Здесь, что вышла замуж, что схоронили — всё равно»13.
И вдруг, от слова «схоронили», в моем воображении мелькнул гроб... в гробу дорогая мне девушка... она засыпана цветами, и по лицу ее ползет красный жучок «божья коровка» — ползет от одного цветка к другому. Лицо мертвенно-восковое... Когда прощался с нею, прикоснулся губами к ее лбу — он обжег меня своим ледяным холодом... Это было... это прошло... Но здесь от одного слова — «схоронили» — вдруг вспомнилось, возникло, сжало тисками сердце... посмотрел я на эту страшную калитку, на эту крышку «гроба», и мгновенно и неуловимо девушка в гробу и Катерина, подлинная тоска моя и тоска Бориса (о которой много говорилось на репетициях) как-то соединились во мне, захватили меня и сами собой вырвались слова «уж совсем бы мне ее не видать: легче бы было!»... девушка покойница совсем куда-то исчезла из воображения — осталась одна Катерина, там, за этой калиткой... Я только что видел ее недавно... несколько минут назад... за кулисами — она проходила взволнованная, сосредоточенная. ..
И неожиданно для меня выпрыгивают сами собой и чужие, и в то же время мои слова: «А то видишь урывками, да еще при людях; во сто глаз на тебя смотрят. Только сердце надрывается». А сердце почему-то забилось, затрепыхалось... Оперся на что-то... как будто дерево бутафорское... но ничего — держит... постоял, пришел немного в себя — волна схлынула — опомнился, увидал, что на меня смотрят, спохватился: то ли я делаю? Как будто такой мизансцены с деревом у меня не было... Что же дальше? Какая «задача»? А то я что-то без всяких задач заиграл — увлекся — импровизатор, подумаешь!.. И пошло дальше по-установленному, по-заученному.
Так что же это было? Забвение? Отвлечение от настоящего дела? Или наоборот: это было пробуждение на минуту? Проблеск правды жизни Бориса? Вспышка творчества?
Уж не сон ли это? Заснул человек на мгновенье, и ему пригрезилось, что он — Борис у ворот Катерины? Или, наоборот, — это пробуждение? Ремесленник-актер делал как всегда свое дело, а творец спал в нем крепким спокойным сном, спал и дни, и недели, и годы — и вдруг очнулся от странного совпадения игры с личной жизнью и личной тоской... Проснулся на мгновенье, увидал всё, как при блеске вспыхнувших подряд десятка молний, и потом опять всё ушло во мрак, и опять — благодетельный, спокойный сон...
Так ли, этак ли, но на мгновенье жизнь Бориса стала жизнью актера, и жизнь актера как-то своеобразно изменилась и стала жизнью Бориса.
Жизнь Бориса и все окружающее стало для него подлинной правдой. И калитка, и Катерина, и город, и церковь, и дядюшка — всё это стало действительной конкретностью, фактом. Захватило его, завладело им, и заставило пережить несколько тревожных минут. Тревожных и странных... Странных и сладких.
И публика, спокойно смотревшая до того на игру этого актера, игру понятную, продуманную... вдруг почувствовала по его поведению, по тону его голоса, по необычному, не актерскому, а живому (жизненному) волнению, что на сцене совершилось что-то из ряда вон выходящее... А так как это не противоречило пьесе, не противоречило образу Бориса, а только смело обнажало его тоску, его пылкость и его искренность, — публика мгновенно этой искренности и поверила. Во всё поверила: сначала в то, что он искренне заволновался, затем в то, что он любит, тоскует... что он хороший, умный и честный... и, наконец, в то, что перед нею Борис. Поверила и тут же спустя минуту разуверилась и досадовала: ну, что он! Только было пошло у него... и как хорошо пошло... сорвался, не выдержал...
Это было мгновенье правды. Это был творческий проблеск. В душе совершился синтез образа и всей жизни Бориса с личной жизнью, с волнениями и мечтами самого актера... Актера мгновенно перенесло в другой быт, в другую жизнь, в другую «шкуру».
Если бы это не мелькнуло только, а продолжалось бы без перерыва все время, весь спектакль, — зритель был бы окончательно пленен актером-Борисом. И окончательно уверовал бы в то, что это действительно подлинный Борис. А если такова же и Катерина, и Кабаниха и другие, то зритель был бы покорен полностью и даже забыл бы, что он в театре, как был покорен А. П. Чехов, когда смотрел Дузе в роли Клеопатры («Антоний и Клеопатра» В. Шекспира). Вернувшись из театра, он писал сестре: «Сейчас я видел итальянскую актрису Дузе в шекспировской "Клеопатре". Я по-итальянски не понимаю, но она так хорошо играла, что мне казалось, что я понимаю каждое слово. Замечательная актриса. Никогда ранее не видел ничего подобного»14. Зритель даже забыл бы, что он в театре, как очевидцы спектакля «Дама с камелиями» с Дузе в роли Маргариты Готье — актрисы Н. А. Смирнова («Увидев Дузе, я забыла, что я в театре...»15) и В. А. Мичурина-Самойлова: «зритель до такой степени сживался с образом, созданным Дузе, что для него не Дузе уходила со сцены, а ее героиня шла в другую комнату. И зритель не рисковал нарушить это очарование обыкновенными, дешевыми аплодисментами»16.