2. Самообман в театре

Многие люди, связанные с театром, многие искренние це­нители его, может быть, скажут: а не увлекаетесь ли вы?

С таким гневом и жаром вы нападаете на наше искус­ство... Но почему же переполнены театральные залы? По­чему такие огромные очереди у кассы? И с какой стати зрители так усердно аплодируют и вызывают артистов?

С этим доводом не приходится спорить, но нам-то са­мим, актерам и режиссерам, не следует обманываться и успокаивать себя, видя столь горячий интерес публики к театру.

Некоторые виды искусств обладают какой-то особой привлекательностью.

Возьмите хотя бы сказки. Для детей нет большего на­слаждения, как слушать сказки. С раскрытыми ртами, с расширенными зрачками, то краснея, то бледнея, они сле­дят за приключениями Ивана Царевича, переживая вмес­те с ним все ужасы жарких схваток и восторги побед... Сказка уносит их в небывалый фантастический мир... И пребывание в этом фантастическом мире — такое упое­ние и такое счастье! Дети охотно оставляют все свои за­нятия, все шалости, лишь бы послушать сказку.

Взрослых сказкой уже не проймешь.

Однако и для них мир воображения и фантазии не ли­шен своей притягательности и манкости.

Мне довелось слышать сообщение одного из наших очень известных эстрадных актеров. Он только что вернул­ся с фронта, где обслуживал с бригадой воинские части.

Самое главное, что его больше всего поразило, это та жадность, с какой поглощают бойцы всякое выступление актеров. Они бросают пищу — уставшие, они отказывают­ся от отдыха, лишь бы посмотреть представление...

С потрясающей яркостью очевидца он рассказывал та­кой случай: они приехали в летную часть. Дня за два до приезда актеров, один летчик в боях сбил несколько враже­ских машин. Только что он приземлился — пришлось опять лететь в дело. Едва перекусил, прилег на десяток минут, пока ему заправляли машину... Время было горячее, о пере­дышках нечего было и думать... И так, в течение 2 — 3 суток, он непрерывно летал, сражался, держал себя в состоянии высочайшего напряжения. Только что он приземлился и... не выходит из кабины. Очевидно, ранен. Бросились, откры­ли — спит! Хватило силы посадить машину и — заснул!

Вытащили. Впросонках понял, что свои — успокоился и тут же опять заснул. Растолкали. Очнулся, сделал не­обходимый рапорт... «Поди, выспись скорее, а завтра представление смотреть — актеры приехали». «Что? Ак­теры? Приехали!? Выступают? Сейчас выступают?! Где??! Иду!» — «Да ведь ты спишь!» — «Ничего... проснусь...»

Пришел, плюхнулся на стул, видно, что ничего еще тол­ком не видит и ничего не соображает. Старается смотреть, а глаза слипаются... Сделал усилие, стал вслушиваться в то, что говорят на сцене, уловил что-то... улыбнулся сквозь дремоту... громко засмеялся. Очнулся от этого смеха, по­свежел и мало-помалу втянулся. Сон пропал... Сидел, хо­хотал, аплодировал, и наслаждался.

«Вот как нужен там театр! Вот как ценят там акте­ра!» — заключил рассказчик — человек уважаемый и до­стойный доверия.

И действительно, какая же, значит, потребность в те­атре! «Актеры приехали! Актеры выступают!» — и побо­ку смертельную усталость, непреодолимый сон! Человек делает неописуемые усилия, чтобы услышать, увидеть, по­нять, что там на сцене... Это удается, и он наслаждается, он счастлив, он награжден!..

А что там? Сборный концерт фронтовой бригады: рас­сказы, сценки, водевили, песни, танец... Разве это не те же «сказки», которые с такой жадностью слушают дети?

И, чтобы войти в этот сладостный мир, человек отка­зывается от самого необходимого, от самого дорогого ему сейчас — сна и покоя.

И обратите внимание: узнав о приезде актеров, он да­же и не спрашивал — какие актеры. Актеры — и этим всё сказано. Актеры, значит, чудодеи и волшебники. Актеры, значит, я попаду сейчас в какую-то сказочную страну, где я налюбуюсь, навосхищаюсь или нахохочусь или сладост­но, сладостно наволнуюсь.

Конечно не исключена возможность и некоторого кон­фуза: придет такой зритель, да и захрапит в самый непод­ходящий момент.

Но не вините его: он сделал решительно всё, что толь­ко было возможно, чтобы втянуть себя в атмосферу кон­церта и заинтересоваться тем, что происходило на сцене.

И всегда зритель приходит в театр в чрезвычайно вы­годном для актера состоянии.

Он уже верит авансом. Он уже ожидает чего-то заме­чательного, достойного внимания.

Это состояние поддерживается всей театральной обста­новкой: собрались сотни людей, побросали дома все свои дела, расселись, ждут... Ведь не зря же! Значит, есть для чего бросать дела, есть ради чего потратить время и день­ги, — значит, здесь будет происходить что-то очень инте­ресное и нужное.

Закрыт занавес!.. Он тоже интригует и насторажива­ет: очевидно, там за ним что-то скрывается значительное, таинственное... А сцена! Она поднята над зрительным за­лом, она освещена, она убрана особым образом!

И, если актеры там на сцене говорят как-то по-особен­ному, не совсем по-нормальному, а как-то чересчур гром­ко и старательно, если они двигаются и жестикулируют несколько странно и неестественно, то... может быть, так именно и надо? Иначе нельзя? Иначе будет не театр!? И зритель пытается приспособиться к тому, что ему пока­зывают со сцены. Даже если ему покажется, что там на сцене происходит что-то совсем нелепое, он и то постара­ется это по-своему объяснить и принять как должное.

Скоро он привыкает ко всем этим неестественностям, втягивается в них и (если пьеса написана хорошо) увле­кается пьесой. Чего нет на сцене — дополняет от себя, что плохо — не видит, отметает. Спектакль закончится, и зри­тель в полной уверенности, что на сцене и было всё так, как ему представлялось. Он доволен.

Он благодарит актеров, вызывает их, аплодирует. Ино­гда эти аплодисменты актером и заслужены, это бывает, но сколько незаслуженных!!! Ведь это себе аплодирует зритель! Ведь это он сам доиграл за актеров.

Какой получается самообман! Огромный, массовый са­мообман! Сила этого самообмана заложена, как видите, в самой обстановке театрального зрелища.

Именно этим-то самообманом и держится театр.

Как бы плохо ни играли актеры, непременно на их счастье найдется достаточное количество простодушных, отзывчивых зрителей. Достоинства пьесы они припишут актеру (хотя актер тут и ни при чем — все сделал автор), недостающее дополнят своим воображением, плохо сыгран­ное доиграют сами внутри себя... А после этого актер им представится совершенством, и они от души будут вызы­вать его, аплодировать, а на другой день — превозносить и расхваливать, вспоминая понравившийся спектакль.

И даже опытный театральный зритель не гарантирован от ошибок. Если пьеса хороша, если она «разыгрывается» более или менее понятно, и с апломбом, — непременно втянет тебя, — забудешься и... «понравится». А что собственно понравилось: пьеса, режиссерские находки или игра актеров? Стоит ли разбираться, тратить время. По­лучил удовольствие — и спасибо.

В 1921-м году пришлось наблюдать такой случай: К. С. Станиславский «принимал» оперу. «Принимать» — означает у нас — просматривать: режиссер делает свою ра­боту над вещью и, когда она более или менее готова, пока­зывает Станиславскому, а тот принимает работу. Если ра­бота хороша, он делает свои дополнительные указания, да­ет несколько репетиций для «отделки» и пускает на публику. Это бывало с таким замечательным режиссером, как Сулержицкий. Но в других случаях К. С. находил так мно­го недостатков и недоделок, что иной раз все в корне пере­делывал.

Обычно он принимал работу в черновом виде, здесь же — в том случае, о котором идет речь, — опера была ему показана, как готовый спектакль: в костюмах, гримах. Да­же была и публика — много приглашенных, друзей теат­ра и родственников актеров.

Спектакль шел очень слаженно, бойко и гладко, при­глашенная публика увлекалась, волновалась, в трогатель­ных местах умилялась, в драматических плакала. Умилял­ся и плакал сам Станиславский. Откровенно плакал, вы­тирая слезы платком...

Кончился «спектакль». Ну, что ж, дело ясное: К. С. «принял», ему понравилось! Все актеры поздравляли друг друга, а у режиссера в руках оказался поднесенный за ку­лисами (пока еще тайно!) букет цветов.

Когда друзья и родственники разошлись и актеры ос­тались одни со Станиславским, — он начал с того, что по­здравил с успехом, похвалил работу... сделал несколько незначительных замечаний, — он очень щадил самолюбие и ни за что не хотел пошатнуть авторитет режиссера... От незначительных замечаний он перешел невольно к более существенным, потом незаметно для себя увлекся, забыл­ся и начал! Клочья полетели!..

Со следующего дня он взял спектакль в свои руки, и тут-то на деле стало для всех очевидно, до какой же сте­пени все было плохо, беспомощно и фальшиво! Фальши­во до предела!

После этого показа К. С. репетировал эту оперу еще месяца 4 — 5, и тогда только спектакль вышел на публику. Спрашивается: что же он плакал?

Если было плохо, казалось бы, нечего плакать и уми­ляться?.. Такой знаток, такой специалист, знающий все пру­жины и все секреты театра — смотрел и вместе со всеми сентиментальными дамами, сидящими рядом, обильно про­ливал слезы!

Зритель! Вся разгадка в этом слове. Он был зрителем в эти минуты, а не режиссером, не специалистом. Специа­листом он стал потом, когда спектакль кончился.

И, ведь, вот удивительное дело, оказывается, он всё ви­дел: все ошибки, всю беспомощность, всю безвкусицу, всю беспросветную фальшь! Видел и... не видел. Что ж после этого можно сказать о рядовом зрителе! Если такой зри­тель, как Станиславский, способен забыться и дорисовы­вать от себя все, чего и нет на сцене, — то рядовому, не искушенному зрителю это и Бог велел.

Правда, в данном случае помогла забыться — хорошая музыка. В драме специалиста, такого как Станиславский, так легко не поймаешь. Однако, если новая неизвестная пьеса, да еще к тому же хорошая — тут, пожалуй, и спе­циалист увлечется, засмотрится, да и не заметит, как со­скользнет на рельсы «зрителя».