169 Рис. 6.1. Империя Карла V.

169 Для финансирования своих войн и расходов двора Карл V и Филипп II полагались, в первую очередь, на налоги. Несмотря на свою сравнительную бедность, испанцы в XVI в. несли самое тя­желое налоговое бремя в Европе. Более того, распределение нало­гов было крайне неравномерным. Уже в конце XV в. 97% испан­ских земель принадлежали 2 — 3% семей и церкви, причем нера­венство в распределении земельной собственности продолжало на­растать в течение XVI в. Крупные землевладельцы, из которых почти все имели «благородное» происхождение (гранды, титуле, идальго и кабальеро), не говоря уже о самой королевской семье, были освобождены от уплаты прямых налогов, тяжесть которых падала преимущественно на тех, кто был в наименьшей степени способен их платить — ремесленников, торговцев и особенно крестьян.

Корона приобрела неожиданный источник доходов с открыти­ем золота и серебра в Америке. До 1530 г. их поступления едва

169

ли были значительны, но затем они стали устойчиво расти с при­мерно 1 млн дукатов в год в 1540-х гг. до более 8 млн в 1590 г. (эти цифры относятся только к легальному импорту, подлежавше­му налогообложению; нелегальный мог составлять примерно столько же). Как уже отмечалось, доля правительства составляла около 40% легального импорта. Но даже при этом в последние годы правления Филиппа доходы из этого источника составляли не более 20 — 25% совокупных доходов казны.

Усугублял положение тот факт, что доходы правительства редко были достаточными для финансирования его огромных рас­ходов. Это заставляло монархов прибегать к третьему источнику финансирования — займам. (Они имели и другие источники, такие как продажа дворянских титулов богатым купцам, но при этом постоянные источники дохода приносились в жертву едино­временным поступлениям.) Займы не были новинкой для испан­ских или других монархов. Например, Фердинанд и Изабелла де­лали займы для финансирования своей успешной войны с Грана­дой. Согласно популярной легенде, Изабелла заложила свои дра­гоценности, чтобы профинансировать путешествие Колумба. Но при Карле V и Филиппе II дефицитное финансирование расходов стало регулярной практикой. Карл еще в начале своего правления занял большие суммы у Фуггеров и других немецких и итальян­ских банкиров, чтобы купить голоса электоров для своего избра­ния императором. Проценты по этим и другим его долгам посто­янно росли. Кредиторы, в круг которых вошли не только немец­кие и итальянские, но и фламандские и испанские банкиры, и даже некоторые состоятельные купцы и дворяне, получали кон­тракты, по которым в качестве обеспечения займов выступали те или иные налоговые статьи или доли в очередном грузе серебра из Америки. Уже в 1544 г. две трети регулярных ежегодных до­ходов направлялись на уплату долгов, а в 1552 г. правительство приостановило выплату процентов по всем долгам. В 1557 г. дол­говое бремя стало настолько тяжелым, что правительство отказа­лось от значительной части своих долгов, — событие, которое часто называют «национальным банкротством». Но правительст­ва, в отличие от фирм частного сектора, не ликвидируются, когда терпят банкротство. Напротив, их краткосрочные долги преобра­зуются в долгосрочные обязательства, сумма основного долга и накопленных процентных обязательств сокращается, и цикл начи­нается сначала, но всегда при более жестких условиях предостав­ления займов. Восемь раз (в 1557, 1575, 1596, 1607, 1627, 1647, 1653 и 1680 гг.) испанские Габсбурги объявляли королевское бан­кротство. Каждое из них заканчивалось финансовой паникой, банкротствами и ликвидацией многих банкирских домов и других инвесторов, а также нарушением обычных коммерческих и финан­совых связей.

Неумелое управление финансами было не единственным фак­тором государственной политики, оказывавшим негативное влия-

170

ние на экономику, хотя многие случаи государственного вмеша-ельства были обусловлены фискальными потребностями. В поедыдушей главе нами упоминалось королевское покровительст­во Месте, гильдии овцеводов. Это покровительство достигло выс­шей точки в 1501 г., когда вышел указ, согласно которому для выпаса овец навсегда закреплялись все земли, где он когда-либо производился, независимо от желания владельцев этих земель. Таким образом, правительство принесло в жертву интересы земле­дельцев — и в конечном итоге потребителей — ради роста нало­говых поступлений от привилегированных овцеводов.

Сходный характер носило создание в 1494 г. Фердинандом и Изабеллой купеческой гильдии Consulado в Бургосе и предостав­ление ей монополии на экспорт сырой шерсти. Бургос, хотя и был процветающим рыночным городом, находился более чем в ста милях от ближайшего порта. Шерсть со всей Испании, предназна­чавшаяся на экспорт, сначала привозилась в Бургос, а затем на мулах доставлялась в Бильбао для отправки в Северную Европу. Таким образом, купцы Бургоса приобрели коллективную монопо­лию на самый ценный экспортный товар Испании за счет как местных производителей, так и северных потребителей. Consulado Бургоса послужило моделью для Casa de Contratacidn, учрежден­ной в Севилье менее чем через десять лет для контроля над тор­говлей с Америкой. На протяжении всего периода своего правле­ния Фердинанд и Изабелла способствовали расширению власти гильдий (т.е. фактически монополий) в целях повышения налого­вых поступлений. Их наследники, не менее стесненные в средст­вах, ничего не сделали, чтобы сократить этот контроль.

Отсутствие какой-либо систематической долгосрочной эконо­мической политики ярко иллюстрируется историей двух наиболее важных отраслей испанской экономики — выращивания хлебных злаков и производства тканей. Выращивание зерна, хотя и тормо­зившееся привилегиями, предоставленными Месте, процветало в течение первой трети XVI в. благодаря росту численности населе­ния и некоторому повышению цен после первой волны притока американского серебра. Когда рост цен ускорился, правительство в 1539 г. в ответ на жалобы потребителей установило «потолок» цен на хлеб. Поскольку издержки земледельческого производства продолжали расти вследствие инфляции, это привело к переори­ентации пахотных земель на другие цели использования и лишь усилило дефицит зерна. Чтобы бороться с ним, правительство разрешило беспошлинный ввоз иностранного зерна (при том, что раньше зерновой импорт был запрещен или облагался высокими пошлинами). Но это еще больше подорвало стимулы к производ­ству зерна. Обработка многих земель была прекращена, и Испа­ния стала регулярным импортером зерна.

Ситуация в текстильной отрасли была во многом схожей. В начале XVI в. Испания вывозила как готовые ткани, так и сырую шерсть. Расширение внутреннего спроса и особенно спрос со сто-

171

роны американских колоний повысили как издержки, так и цены. Предложение не успевало за растущим спросом. В 1548 г. был разрешен беспошлинный импорт иностранных тканей, а в 1552 г. был запрещен экспорт испанских тканей (за исключением экспор­та в колонии). Непосредственным результатом этих мер была жестокая депрессия в текстильной промышленности. Запрет на экспорт был отменен в 1555 г., но к этому времени потеря ино­странных рынков и инфляционный рост издержек лишили Испа­нию конкурентных преимуществ. Испания оставалась нетто-им-портером тканей вплоть до XIX в.

Можно предположить, что, если бы Карл V проводил по-на­стоящему просвещенную экономическую политику, он мог бы обеспечить длительное процветание своей обширной империи, со­здав в ней зону свободной торговли или нечто вроде таможенного союза. Однако нет свидетельств того, что такие мысли когда-либо приходили ему на ум. Прежде всего, каждый регион или королев­ство в рамках империи придерживались своих собственных тради­ций и привилегий и, вероятно, стали бы сопротивляться таким новшествам. Более важно то, что монарх был слишком зависим от таможенных поступлений, чтобы отменить внутренние тарифы и пошлины в торговле между различными частями империи. Даже после заключения союза кастильской и арагонской корон гражда­не каждого королевства рассматривались другим как иностранцы. Каждое из этих королевств имело собственные таможенные барье­ры и даже свою собственную денежную систему. Другие владения Габсбургов находились не в лучшем положении. Купцы и пред­приниматели из Нидерландов были обязаны существенным про­никновением на испанские рынки скорее более высокой конкурен­тоспособности, чем каким-либо особым привилегиям.

Даже своей религиозной политикой испанские монархи умуд­рялись подрывать благосостояние подданных и ослаблять эконо­мический базис собственной власти. В начале своего правления Фердинанд и Изабелла получили разрешение от папы учредить Священную канцелярию (отделение знаменитой инквизиции), над которой они осуществляли прямой королевский контроль. Перво­начально целью испанской инквизиции была борьба с converses — евреями, которые фактически или лишь номинально обратились в католицизм, хотя официально к лицам, исповедующим иудаизм, отношение тогда было достаточно толерантным. Многие иудеи и обращенные евреи принадлежали к числу самых богатых и обра­зованных подданных короны; среди них было много купцов, фи­нансистов, врачей, квалифицированных ремесленников и других преуспевающих людей. Некоторые богатые обращенные евреи по­роднились с дворянскими фамилиями; даже среди предков короля Фердинанда были евреи. Атмосфера страха, созданная действия­ми инквизиции, побудила многих иудеев и обращенных евреев по­кинуть страну, что лишало ее не только всего их богатства, но и их талантов. В 1492 г., вскоре после успешного завоевания Грана-

172

лы католические короли объявили, что евреи должны либо обра­титься в католицизм, либо покинуть страну. Оценки количества уехавших колеблются от 120 тыс. до 150 тыс. человек, но разру­шительное действие на экономику, если оценивать его в пропор­циональном отношении, было даже еще большим, чем доля эми­грантов в совокупном населении.

Монархи проводили схожую политику и в отношении другого религиозного меньшинства, мусульман-мавров. После завоевания королевства Гранада католические короли объявили политику ре­лигиозной терпимости по отношению к мусульманам (в противо­положность почти одновременному гонению на евреев), но не про­шло и 10 лет, как мавры также стали подвергаться преследовани­ям. В 1502 г. было объявлено, что мусульмане должны или перей­ти в христианство, или покинуть страну. Так как большинство му­сульман были бедными сельскохозяйственными работниками, они не имели средств для эмиграции и номинально стали христианами (э~а категория населения получила название морисков). Более ста лет они оставались в стране, правительство которой едва их тер­пело, и многие оставались верными своей первой религии. Они играли значительную роль в сельском хозяйстве, особенно в пло­дородных районах Валенсии и Андалузии. В 1609 г. испанское правительство, стремясь отвлечь внимание от военных поражений, издало распоряжение об изгнании морисков. Депортированы были не все, однако большинство из них уехало; тем самым правительство лишилось еще одного крайне необходимого экономического ресур­са.

Испанская политика в отношении американских колоний была такой же близорукой и Контрпродуктивной, как и внутренняя по­литика. Как только стали осознаваться сущность и масштабы от­крытий в Новом Свете, правительство стало проводить политику монополии и строгого контроля. В 1501 г. иностранцам (включая каталонцев и арагонцев) было запрещено селиться или торговать в колониях. В 1503 г. в Севилье была создана Casa de Contra-tacion, получившая монополию на колониальную торговлю. Как уже говорилось, все торговые суда должны были плыть с воору­женным конвоем. Этот конвой был очень дорогим и неэффектив­ным, хотя и выполнял свою главную задачу — охрану перевозок драгоценных металлов. Первый захват флота, перевозившего дра­гоценные металлы, случился лишь в 1628 г. Это сделали голланд­цы; англичанам удалось сделать то же самое в 1656 и 1657 гг., и каждый раз это провоцировало в Испании сокрушительный фи­нансовый кризис.

Политика монополий и ограничений оказалась настолько не­эффективной, что правительству скоро пришлось отступить. В 1524 г. оно разрешило иностранным купцам торговать с Амери­кой, но не селиться там. Это привело к такому обогащению ита­льянских и немецких купцов, что в 1538 г. правительство отказа­лось от этой политики и восстановило монополию кастильцев. Од­нако многие из кастильских фирм, которые участвовали в торгов-

173

ле через Casa de Contratacidn, являлись на самом деле только ширмой для иностранных, особенно генуэзских, финансистов. С 1529 г. по 1573 г. кораблям из десяти других городов Кастилии также разрешили торговать с Америкой, однако они должны были регистрировать свой груз в Севилье и выгружать обратный груз там же. Из-за высоких издержек это разрешение имело незначи­тельные последствия. Напротив, политика монополий и ограниче­ний приводила к попыткам обойти правительственные установле­ния и к контрабанде, как со стороны испанских судовладельцев, так и со стороны судовладельцев из других стран. В 1680 г. в ре­зультате заиления реки Гвадалквивир, сделавшего невозможным подход морских судов к Севилье, монополия на американскую торговлю перешла к Кадису. Однако к этому времени объемы по­ставок драгоценных металлов были уже очень ограниченными: славные дни отошли в прошлое.

Политика внутри империи была не более просвещенной. Тор­говля между колониями не поощрялась, хотя и имела место, осо­бенно между Мексикой и Перу. Культивирование винограда и оливок было официально запрещено с целью поддержки произво­дителей и экспортеров в самой Испании. Хотя развитие некото­рых отраслей промышленности было разрешено — например, производство шелка в Новой Испании (Мексика), — главное на­правление политики заключалось в сохранении колониальных рынков для промышленных товаров метрополии. Однако в связи с тем, что сама испанская промышленность находилась в состоя­нии более или менее непрерывного упадка, реальным результатом этих мер стало стимулирование спроса на продукцию европейских конкурентов Испании.

Абсурдность испанской колониальной экономической политики подчеркивается ее отношением к единственному тихоокеанскому владению Испании, Филиппинским островам. Хотя они и находи­лись в пределах португальской части мира после его раздела Папой римским, Филиппины стали испанским владением благода­ря плаванию Магеллана. Филиппинцы и другие жители Азии осу­ществляли торговлю между собой и с соседними азиатскими стра­нами, включая Китай. Однако единственный разрешенный испан­скими властями канал торговли с Европой был не прямой, а про­ходил через Мексику и саму Испанию. Каждый год только один (если не считать кораблей-контрабандистов) корабль, знаменитый Манильский галеон, выходил из Акапулько, нагруженный пре­имущественно серебром из Перу и Мексики, предназначавшимся для Китая и других азиатских стран. Плавание занимало два года. Корабль зимовал в Маниле, где он загружался специями, китайским шелком, фарфором и другими предметами роскоши с Востока. Товары, не распроданные на мексиканских и перуанских рынках, отвозились по суше в Веракрус, где они погружались на корабли для отправки в Испанию. Неудивительно, что только очень немногие товары могли быть объектами подобной торговли ввиду ее высоких издержек.

174

Португалия

Одни из самых выдающихся достижений эры европейской экс­пансии выпали на долю Португалии, маленькой, относительно бедной страны, которая стала метрополией морской империи, ох­ватывавшей огромные территории в Азии, Африке и Америке. В начале XVI в. население Португалии едва превышало 1 млн чело­век. За пределами нескольких небольших городов экономика была преимущественно натуральной. Вдоль морского побережья наиболее важными несельскохозяйственными занятиями были ры­боловство и солеварение. Существовала небольшая, но динамич­ная внешняя торговля. Почти весь экспорт приходился на продук­ты первичного сектора: соль, рыба, вино, оливковое масло, фрук­ты, пробку и кожи. Импорт состоял из пшеницы (несмотря на свое небольшое по численности население и сельскохозяйствен­ную ориентацию, страна не обеспечивала себя зерном) и таких промышленных товаров, как ткань и металлические изделия.

Как смогла эта маленькая, отсталая страна так быстро устано­вить господство над огромной империей? На этот вопрос невоз­можно дать простой и краткий ответ. Тому способствовали многие факторы, не все из которых могут быть квантифицированы. Одним из таких факторов была крупная удача: в то время, когда Португалия совершила прорыв в Индийский океан, страны этого региона были необычайно слабы и разобщены по причинам, не за­висящим от развития событий в Европе. Другим, менее случай­ным, но тем не менее счастливым, фактором были накопленные знания и опыт португальцев в строительстве кораблей, технике навигации и в смежных науках, — наследие трудов принца Ген­риха Мореплавателя. Был и еще один фактор, менее очевидный, но не менее важный: рвение, мужество и жадность людей, кото­рые рискнули пересечь моря во славу Бога и короля и в поисках богатства.

В период ранних открытий и успехов в Азии португальцы об­ращали мало внимания на свои африканские и американские вла­дения. Торговля специями и сопутствующими товарами обещала быстрые и обильные доходы королю и купцам, в то время как ос­воение жарких и диких тропиков Бразилии и Африки стало бы дорогой, долгой и рискованной авантюрой. На протяжении XVI в. в среднем 2400 человек, большинство из которых были молоды­ми, сильными мужчинами, ежегодно направлялись на поиск удачи за морем, преимущественно на Востоке. Однако в 1530-х гг. пор­тугальская корона была встревожена деятельностью французских флибустьеров вдоль побережья Бразилии и попыталась основать поселения на материке. Король предоставил земельные пожалова­ния частным лицам, несколько схожие с пожалованиями англий­ской короны лорду Балтимору и Уильяму Пенну в XVII в., наде­ясь таким путем закрепить поселенцев без особых для себя затрат. Однако первые колонии не добились процветания. Местное ин-

175

дейское население, находящееся на низкой стадии развития и часто враждебное, не обеспечивало ни рынков сбыта для порту­гальской промышленности, ни рабочей силы для бразильской эко­номики. Лишь после того, как в 1570-х гг. в Бразилии началось внедрение сахарного тростника с островов Мадейра и Сан-Томе, для выращивания которого стал использоваться труд рабов-афри­канцев, Бразилия стала интегральной частью мировой экономики. Вскоре, однако, Португалия попала под власть Испании (1580 г.), и хотя Филипп II обещал сохранять и защищать Пор­тугальскую империю, она страдала от нападений голландцев и других европейцев как на Востоке, так и на Западе. Португаль­ские планы развития и эксплуатации африканской империи посто­янно откладывались вплоть до XX в.

Королевская монополия на торговлю специями вызвала появ­ление издевательских кличек типа «король-бакалейщик» или «Его Перечное Величество», но реальность, стоящая за этими термина­ми, была совершенно иной, чем можно предположить. Прежде всего, Португалия так и не смогла установить эффективный кон­троль за источниками поставок специй. Действительно, в первые годы ее ураганного вторжения на Индийский океан она прервала традиционные сухопутные поставки специй в Восточное Среди­земноморье, тем самым временно оттеснив венецианцев от высоко­доходной посреднической торговли ими. Однако традиционные пути торговли специями были впоследствии реанимированы и к концу XVI в. товаропоток по ним был даже еще большим, чем прежде, — фактически он даже превосходил поставки, осущест­вляемые португальским флотом. У такого развития событий были две главные причины. Во-первых, силы португальцев были слиш­ком ограниченными. Даже на пике их морского могущества в 1530-х гг. они имели лишь около 300 морских судов, причем часть из них использовалась для плаваний в Бразилию и Африку. С таким флотом было невозможно контролировать большую часть двух океанов. Во-вторых, для обеспечения своей монополии коро­на должна была полагаться или на королевских чиновников, или на подрядчиков, которые брали в аренду, или в «кормление» (farming) часть монопольных прав. В обоих случаях дело страда­ло от неэффективности и мошенничества. Королевские чиновни­ки, хотя и наделенные большими полномочиями, получали низкое жалование и часто дополняли его взятками от контрабандистов или доходами от самостоятельного занятия нелегальной торгов­лей. Разумеется, королевские подрядчики также имели мощные стимулы к нарушению условий подписанных ими контрактов, когда это было возможно.

Торговля специями была самой известной, но не единственной отраслью торговли, которую португальские короли пытались мо­нополизировать в фискальных целях. Еще до открытия пути во­круг мыса Доброй Надежды португальская корона монополизиро­вала торговлю с Африкой, наиболее ценными предметами экспор-

176

которой были золото, рабы и слоновая кость. С открытием Америки спрос на рабов вырос в огромной степени, и португаль­ские короли были первыми, кто получил от этого выгоду. Насто­ящими работорговцами были частные лица, которые действовали по королевской лицензии, отдавая за нее часть прибыли. В XVIII в. открытие месторождений золота и алмазов в Бразилии подарило короне новое Эльдорадо. Как и прежде, она пыталась монополизировать торговлю и запретила вывоз золота из Порту­галии, но безуспешно. Контрабандные поставки обычно осущест­влялись на английских военных кораблях, имевших особый ста­тус в португальских водах по условиям заключенных договоров.

Монополистические притязания короны не ограничивались эк­зотическими продуктами Индии и Африки, но распространялись и на товары, производившиеся внутри страны, такие как соль и мыло, а также на бразильский табак, торговля которым была одной из наиболее прибыльных. То, что корона не могла монопо­лизировать, она пыталась обложить налогами. Наиболее харак­терным в этом отношении был случай с основным предметом экс­порта Бразилии — сахаром. Однако буквально все товары, вовле­ченные и во внешнюю, и во внутреннюю торговлю, облагались тя­желыми налогами. В начале XVIII в. почти 40% стоимости това­ров, легально отправляемых из Лиссабона в Бразилию, приходи­лось на таможенные сборы и другие налоги.

Причиной учреждения монополий и высокого налогообложе­ния было, разумеется, стремление к максимизации фискальных доходов. Но, принимая во внимание продажность королевских агентов и неэффективность их деятельности, фискальных плате­жей было нетрудно избежать, что и практиковалось повсеместно. Более того, чем выше были налоги, тем больше было желание от них уклониться. Таким образом, для короны возникал порочный круг. В результате португальские короли, как и испанские, были вынуждены делать займы. По большей части они занимали сред­ства на короткий срок под высокие проценты, под залог будущих поставок перца и других ходовых товаров. Кредиторами были в большинстве своем иностранцы — итальянцы и фламандцы — или собственные подданные короля, «новые христиане».

«Новыми христианами» эвфемистически именовались порту­гальские подданные еврейского происхождения. Некоторые из них на самом деле перешли в христианство, но многие тайно ис­поведовали свою старую религию и придерживались националь­ных обычаев, или по крайней мере их часто подозревали в этом. Король Мануэль в 1497 г. отдал распоряжение о насильственном обращении евреев в христианство, подражая примеру испанских королей, но в течение нескольких десятилетий репрессии для обеспечения выполнения этого распоряжения не применялись. В Действительности «новые» и «старые» христиане, евреи и корен­ные португальцы, продолжали жить вместе в гармонии и даже вступали между собой в браки, причем в таких масштабах, что к

177

концу XVI в., по некоторым оценкам, около трети португальского населения в той или иной мере имело примесь еврейской крови. Однако впоследствии Португалия обзавелась своей собственной инквизицией, рвение которой в деле сохранения и распростране­ния истинной веры не уступало рвению испанской инквизиции. Граждан поощряли доносить друг на друга, имена доносчиков держались в тайне, а вся тяжесть доказательства своей невинов­ности ложилась на обвиняемых. Даже такой невинный поступок, как ношение нарядной одежды в субботу, мог рассматриваться в качестве «доказательства» принадлежности к запрещенной вере. В результате таких действий инквизиции атмосфера взаимной по­дозрительности и недоверия в течение столетий отравляла жизнь португальцев, а сама Португалия потеряла значительные матери­альные активы и многих умелых рабочих и специалистов, кото­рые переехали в страны, отличавшиеся большей религиозной тер­пимостью, особенно в голландские Нидерланды.

Центральная, Восточная и Северная Европа

Вся Центральная Европа, от северной Италии до Балтики, была номинально объединена под эгидой Священной Римской им­перии. Фактически же ее территория была разделена на сотни не­зависимых или квазинезависимых государств, светских и церков­ных, варьирующихся по размеру от простого владения имперского рыцаря до коронных земель Габсбургов, включавших в себя Ав­стрию, Богемию и Венгрию. После Реформации, в период кото­рой многие светские и даже духовные феодалы приняли новую религию, чтобы получить в свои руки контроль над собственнос­тью церкви, власть императора резко сократилась. Даже на своих собственных территориях Габсбурги, которые были наследствен­ными императорами Священной Римской империи, сталкивались с трудностями в укреплении власти над региональной аристокра­тией и городами. Борьба между местным партикуляризмом и централизаторскими усилиями наиболее сильных монархов и кня­зей составляет главное содержание ранней Новой истории Евро­пы, особенно Центральной и Восточной Европы. В этой борьбе экономический фактор иногда играл решающую роль.

В Германии сторонники экономического национализма сфор­мулировали несколько принципов, которые в совокупности почти заслуживают название системы, или по крайней мере квазисисте­мы. Авторов, писавших в этой традиции, обычно называют каме-ралистами, от латинского слова camera, которое в немецком языке того времени означало сундук с сокровищами или государствен­ную казну. Большинство из этих авторов были действующими или бывшими государственными служащими — т.е. чиновниками кня­зей, боровшихся за политическую и экономическую автономию

178

своих владений. Некоторое представление о направлении полити­ки которое они защищали, можно получить из названия одной из наиболее важных книг соответствующего направления: «Oester-reich uber Alles wann es nur will» («Австрия превыше всего, если она только захочет») Филиппа ван Хорнигка (1684 г.). Стремясь к усилению территориальных государств, камералисты защищали меры, направленные на сокращение зависимости от других госу­дарств, — меры, которые, помимо наполнения государственной казны, делали бы страну более самодостаточной в случае войны: ограничение внешней торговли, поддержка промышленности, ос­воение пустошей, обеспечение занятостью «праздного люда» (что в некоторых случаях предполагало принуждение к труду) и т.д. В XVIII в. в некоторых немецких университетах были созданы специальные кафедры по предмету Staatswissenschaft («наука о государстве») для подготовки государственных служащих. В большинстве своем немецкие государства были слишком малы и лишены необходимых ресурсов, чтобы добиться экономической самодостаточности. Однако существовало несколько примеров по­литики, проведение которой усилило власть и силу территориаль­ных правителей, хотя при этом оказалось принесенным в жертву благосостояние их подданных.

Наиболее показательным примером успешной политики цент­рализации является история подъема Пруссии при Гогенцоллер-нах. Именно этот успех заставил некоторых историков и эконо­мистов отказаться от господствующего осуждения политики эконо­мического национализма. Гогенцоллерны стали правителями кур­фюршества Бранденбург (со столицей в Берлине) в XV в. Они постепенно расширяли свои владения путем наследования; особен­но большой удачей было приобретение восточной Пруссии в 1618 г. Тридцатилетняя война принесла огромные опустошения, но начиная с вступления на престол в 1640 г. «Великого кур­фюрста» Фридриха Вильгельма, целая череда способных правите­лей сделала Бранденбург-Пруссию одной из самых больших и сильных стран Европы, и в конечном итоге предшественницей со­временной Германии. Средства, которыми они пользовались, включали в себя некоторые стандартные инструменты так назы­ваемой политики меркантилизма, например протекционистские та­рифы, предоставление монопольных прав, субсидирование про­мышленности и побуждение иностранных предпринимателей и квалифицированных рабочих (особенно французских гугенотов после отмены Нантского эдикта в 1685 г.) к поселению на слабо заселенных территориях. Однако наиболее важным для успеха было рачительное управление внутренними ресурсами страны. Путем централизации управления, обеспечения жесткой подотчет­ности корпуса профессиональных государственных служащих, ими созданного, пунктуального сбора налогов и бережливости в расходовании государственных средств Гогенцоллерны создали эффективный государственный механизм, не имевший аналогов в

179

Европе того времени. Их любимым детищем была армия, на со­держание которой порой уходило более половины государственно­го бюджета. Позже один прусский генерал заметил, что Пруссия была «не страной, имеющей армию, а армией, которой страна служит местом расквартирования и источником продовольственно­го снабжения». Однако бережливые и осторожные Гогенцоллерны редко пускали свою армию в бой, да и то только для выполнения ограниченных задач. Например, в 1740 г. Фридрих II Великий осуществил внезапное и неспровоцированное вторжение в габс­бургскую Силезию, тем самым раздув пожар войны за австрий­ское наследство. Однако, как только австрийцы уступили ему эту богатую минеральными ресурсами провинцию, он вышел из войны, бросив всех своих союзников.

Прусские короли использовали армию для достижения своих целей не только военным или политическим, но и экономическим путем. Благодаря своей грозной репутации они получали субси­дии от союзников, тем самым избегая необходимости делать займы, которые были бичом большинства других абсолютных мо­нархов. Они также эффективно использовали потенциал своих коронных владений, которые включали в себя помимо сельскохо­зяйственных угодий угольные шахты, металлургические заводы и другие промышленные заведения. Благодаря хорошему управле­нию и тщательной системе контроля коронные владения Гогенцол-лернов приносили до 50% всех государственных доходов. Однако, каким бы эффективным и сильным ни было государство, уровень развития экономики страны был весьма посредственным по стан­дартам тех дней. Подавляющее большинство экономически актив­ного населения было по-прежнему занято в низкопроизводитель­ном сельском хозяйстве, и Пруссия далеко не являлась той вели­кой индустриальной державой, которой стала Германия к концу XIX в.

Прямой противоположностью возвышению Пруссии было ис­чезновение Польского королевства. До 1772 г. Польша была тре­тьим по территории и четвертым по населению европейским госу­дарством. Но в этом году ее более сильные соседи, Россия, Прус­сия и Австрия, начали процесс раздела Польши, который к 1795 г. стер ее с политической карты Европы. Как и в случае с подъемом Пруссии, упадок и расчленение Польши были следстви­ем не чисто экономических, а скорее военных и политических факторов, таких, как слабость выборной королевской власти и принцип liberum veto, в соответствии с которым даже один член сейма мог аннулировать результаты работы его сессии. Но бед­ность и отсталость страны также внесли свою лепту. Около трех четвертей населения были крепостными крестьянами, прикреплен­ными к земле и не имевшими других прав, кроме тех, которые им давал их господин. Польское дворянство было многочисленным, составляя около 8% совокупного населения. Однако огромное большинство дворян было бедным и фактически безземельным.

180

181 Большая часть земли, главного источника богатства в стране, кон­тролировалась примерно двумя дюжинами семей. В XVI — XVII вв. Польша экспортировала большое количество зерна на Запад, преимущественно через Данциг на амстердамский рынок. Однако ввиду расширения сельскохозяйственного производства на Западе в XVIII в. спрос на польское зерно упал, и страна факти­чески вернулась к натуральному сельскому хозяйству.