181 Рис. 6.2. Курляндия и ее соседи.

181 Хотя отсутствие эффективной центральной власти делало не­возможным проведение в Польше последовательной экономичес­кой политики, некоторые территории, входившие в состав Поль­ши, такую власть имели. Примером является герцогство Курлянд-ское (рис. 6.2). При энергичном герцоге Якобе (1638-1682 гг.) в середине XVII в. Курляндия, которая занимала часть территории современной Латвии, стала подлинным эталоном меркантилист­ского государства. Герцог стремился развивать промышленность посредством протекционистских тарифов и субсидий, строить тор­говый и военный флот и даже купил остров Тобаго в Вест-Индии

181

и маленькую колонию в устье реки Гамбия в Западной Африке. К сожалению, это развитие было прервано шведско-польской войной 1655 — 1660 гг., в ходе которой Якоб был захвачен в плен, а его столица разграблена. Подобно Сизифу, он вернулся к своей зада­че после войны, но Курляндия не смогла развить динамичную экономику и исчезла с карты Европы вместе с Польшей в 1795 г. Пример Курляндии показывает ограниченную эффективность об­думанной государственной политики в начале современной эры.

Ограниченность возможностей государства влиять на экономи­ку даже в еще большей степени иллюстрируется историей России, самого большого и одного из самых мощных государств в Европе. В XVI —XVII вв. экономическое и политическое развитие России протекало преимущественно в изоляции от Запада. Практически не имея выхода к морю, она вела очень ограниченную внешнюю торговлю, хотя после 1553 г. некоторые торговые операции осу­ществлялись через северный порт Архангельск, открытый для на­вигации только 3 месяца в году. Подавляющее большинство насе­ления было занято в натуральном сельском хозяйстве, в связи с чем широкое распространение получил институт крепостничества, который в течение веков приобретал все более жестокие формы. Тем временем, несмотря на многочисленные восстания, граждан­ские войны и дворцовые заговоры, власть царя укрепилась. В 1696 г., когда Петр I Великий стал единоличным правителем, его власть внутри российского государства была безраздельной.

Петр начал сознательную модернизацию — т.е. вестерниза-цию — своей страны, включая ее экономику. Помимо осуществле­ния таких незначительных мер, как вменение в обязанность при­дворным носить европейскую одежду и брить бороды, он много путешествовал по Европе, наблюдая производственные процессы, осматривая военные укрепления и изучая методы ведения воен­ных действий. Он предоставил субсидии и привилегии западным ремесленникам и предпринимателям, чтобы привлечь их для посе­ления в России и занятий своими ремеслами и торговлей. Он по­строил Санкт-Петербург, «окно в Европу», на земле, завоеванной у Швеции в глубине Финского залива Балтийского моря. Это дало ему более удобный порт, чем Архангельск; именно в Санкт-Петербурге он построил свой флот. В основе всей политики Петра и его реформ было желание расширить свое влияние и террито­рию и сделать Россию великой военной державой. (На протяже­нии всего долгого правления Петра, за исключением нескольких лет, страна вела войны, обычно наступательные.) Для этого он ввел новую и, как он рассчитывал, более эффективную систему налогообложения и реформировал центральное управление, чья функция, по его словам, заключалась в том, чтобы собирать как можно больше денег, ибо «деньги суть артерия войны». Когда внутренняя промышленность не отвечала потребностям в военных припасах, он основывал государственные арсеналы, верфи, литей­ные заводы, рудники и текстильные мануфактуры, частично

182

183 укомплектованные западными специалистами, которые должны были обучать местных рабочих. Но в связи с тем, что местная ра­бочая сила состояла преимущественно из неграмотных крепост­ных, которые вне зависимости от своего желания были прикреп­лены к своим занятиям, эти усилия не имели большого успеха. Только в медной промышленности и черной металлургии Урала, где руд^а. ^{лес и} энергия воды находились в избытке и были деше­вы, в тепличной атмосфере протекционистских мер стало возмож­ным возникновение жизнеспособных предприятий. После смерти Петра большинство предприятий, которые он создал, исчезли, его флот пришел в упадок, и даже его налоговая система, предельно регрессивная (в том смысле, что ее основное налоговое бремя ло­жилось на крестьянство), давала доходы, недостаточные для под­держания армии и многочисленной бюрократии. Одна из его на­следниц, Екатерина II (также получившая имя «Великой») осу­ществила два нововведения в государственных финансах, которые имели пагубное влияние на экономику. Этими нововведениями были иностранные займы и огромная эмиссия бумажных денег. Тем временем крестьянство, подлинная производительная сила страны, надрывалось под бременем тяжелого труда с использова­нием традиционных сельскохозяйственных технологий, получая после выплат своим господам и государству средства, едва доста­точные для физического выживания.

В XVI —XVII вв. Швеция играла роль великой политической и военной державы, что было достаточно удивительно ввиду малочисленности населения страны. Причиной такого успеха яв­лялись отчасти минеральные ресурсы, особенно медь и железо, существенно необходимые для создания военной мощи, а отчасти эффективность правительства. Шведские монархи рано достигли такой степени абсолютной власти внутри своего королевства, с ко­торой не могли соперничать даже такие абсолютные монархии Ев­ропы, как Франция и Испания. Более того, в целом они исполь­зовали свою власть мудро, по крайней мере в экономической сфере, чего нельзя сказать об их военных авантюрах, которые в конечном итоге привели к поражению и к откату на прежние по­зиции. Они отменили внутренние пошлины, которые были поме­хой для развития в других странах, стандартизировали систему мер и весов, ввели единообразную систему налогообложения и предприняли другие меры, благоприятствовавшие росту торговли и промышленности. Не все меры были в равной степени благопри­ятны — например, распоряжение, согласно которому внешняя торговля могла осуществляться только через Стокгольм и некото­рые другие портовые города, — но в целом они обеспечили сво­боду действий и местным, и иностранным предпринимателям (осо­бенно голландским и валлонским, которые принесли с собой спе­циальные навыки и знания, а также свои капиталы) в разработке шведских природных ресурсов. В XVIII в., после упадка полити-

183

ческого влияния, Швеция стала ведущим поставщиком железа на -европейские рынки.

Италия была исключена из нашего обзора политики экономи­ческого национализма, поскольку на протяжении большей части раннего Нового времени она была жертвой соперничества великих держав. Постоянно подвергаясь вторжениям и оккупации со сто­роны Франции, Испании и Австрии, ее города-государства и не­большие княжества имели мало возможностей для проведения не­зависимой политики. Однако существовало одно исключение — Венецианская республика, которая смогла сохранить и политичес­кую независимость, и определенные элементы экономического процветания до тех пор, пока не была упразднена французами в 1797 г. В конце XV в. Венеция находилась на вершине своего торгового могущества, имея обширные владения в Эгейском и Ад­риатическом морях, а также в материковой Италии. Продвижение турок-османов, открытие морского пути в Индийский океан и по­степенное смещение центра тяжести европейской экономики из Средиземного моря в Северное — вместе взятые, эти факторы на­несли удар по позициям Венеции. Венецианцы отреагировали на изменившиеся обстоятельства релокацией своего капитала и ре­сурсов. В XVI в. они развивали имевшую важное значение шерс­тяную промышленность в дополнение к своему знаменитому про­изводству предметов роскоши, таких как изделия из стекла, бума­га и книги. Когда венецианская шерстяная промышленность в XVII в. столкнулась с жесткой конкуренцией голландцев, фран­цузов и англичан, многие венецианские семьи стали вкладывать деньги в сельское хозяйство в материковой части венецианских владений. Правительство — олигархия, состоявшая из представи­телей наиболее влиятельных семей, — попыталось воспрепятство­вать коммерческому и промышленному упадку, но без особого ус­пеха. Стоимостной объем венецианской торговли и промышленной продукции устойчиво падал. К концу XVII в. производство шерс­тяной ткани составляло менее 12% от того, каким оно было в на­чале века. Экономика Венеции стагнировала, в то время как ос­тальная Европа переживала экономический рост.

Кольбертизм во Франции

Классическим примером экономического национализма была Франция Людовика XIV. Людовику принадлежала верховная власть, но реальная ответственность за разработку экономической политики и ее осуществление лежала на его первом министре, Жане Батисте Кольбере, занимавшем эту должность более 20 лет (1661 — 1683 гг.). Влияние Кольбера было таково, что во фран­цузском языке появился термин кольбертизм, более или менее синонимичный термину «меркантилизм», употребляемому в дру-

184

гих языках. Кольбер пытался систематизировать и рационализи­ровать аппарат государственного контроля над экономикой, кото­рый он унаследовал от своих предшественников, но ему так и не удалось добиться полного успеха в достижении этой цели (что, возможно, не очень его расстроило). Главной причиной этой не­удачи была невозможность получить государственные доходы, до­статочные для финансирования войн Людовика XIV и колоссаль­ных расходов его двора. Это, в свою очередь, отчасти было обу­словлено несовершенством системы налогообложения (если ее во­обще можно было назвать системой), которую Кольбер так и не смог реформировать.

Средневековая теория королевской власти предполагала, что король должен черпать ресурсы из доходов королевского домена, хотя его подданные, действующие через представительные ассам­блеи, могли предоставить ему права на экстраординарные доходы от налогов, вводимых в чрезвычайных ситуациях, например, в случае войны. Фактически к концу Столетней войны ряд таких «экстраординарных» налогов стал постоянной частью королев­ских доходов. Более того, к концу XV в. король получил полно­мочия повышать старые налоги и вводить новые путем издания декретов без согласования с представительными ассамблеями. К концу XVI в. в результате повышения налогов, инфляции и ре­ального роста экономики королевские налоговые доходы увеличи­лись в 7 раз за столетие и в 10 раз с окончания Столетней войны в 1453 г. Но даже этот фискальный бум не был достаточным для покрытия расходов, связанных с Итальянскими войнами — длин­ной чередой войн между Валуа и Габсбургами, которые продол­жались в первой и второй трети XVI в., — а также с граждански­ми и религиозными войнами, которые последовали за ними. В ре­зультате короли должны были прибегать к другим методам попол­нения казны, таким как займы и продажа должностей.

Французские короли делали займы и в период Средневековья, особенно в годы Столетней войны, но только со времени правле­ния Франциска I (1515—1547 гг.) королевский долг стал постоян­ной чертой фискальной системы. С этого времени долг устойчиво рос, за исключением тех периодов, когда корона произвольно приостанавливала выплату процентов и списывала часть общего долга. В результате таких частичных банкротств монархам стано­вилось все труднее делать займы; но без займов они обойтись не могли и вынуждены были соглашаться на все более высокие про­центные ставки. Кроме привлечения займов, корона увеличивала свой доход путем продажи официальных должностей (юридичес­ких, фискальных, административных). Продажа должностей была известна и в других странах, но во Франции она стала обычной практикой. Некоторые авторы утверждают, что это при­носило французской короне до одной трети ее доходов. Возмож­но, это преувеличение, но можно с уверенностью сказать, что на протяжении многих лет продажа должностей давала до 10—15%

185

доходов. Эта практика позволяла решать текущие финансовые проблемы, но в долгосрочном периоде ее эффект был, безусловно, отрицательным. Она создала огромное количество новых долж­ностей, которые не были связаны с выполнением каких-либо функций, или же эти функции противоречили интересам основной массы населения, что возлагало дополнительную нагрузку на го­сударственный бюджет и, следовательно, на налогоплательщиков (в некоторых случаях двое или более человек назначались на одну и ту же должность). Эта практика привела к тому, что на официальные должности назначались люди некомпетентные или даже прямо заинтересованные в манкировании своими обязаннос­тями, что способствовало росту неэффективности и коррупции. Она позволила богатым людям незнатного происхождения полу­чить «дворянство мантии»; при этом часть их активов изымалась из производительной сферы на нужды государства, а будущие до­ходы освобождались от налогообложения.

Несмотря на увеличение количества должностей и должност­ных лиц, короне приходилось полагаться в деле сбора большей части налогов на действия частных лиц, т.е. на институт откупщи­ков. Эти люди, обычно богатые финансисты, заключали контракт с государством, по которому они платили большую сумму едино­временно в обмен на право сбора некоторых налогов, включая aides (акцизы, налагавшиеся на широкий круг товаров) и нена­вистную gabelle (первоначально акцизный сбор на соль, который затем стал фиксированным налогом, безотносительно к количест­ву купленной или потребленной соли), и особенно многочислен­ных пошлин и сборов, которые взимались с транзитных товаров как внутри страны, так и на ее границах. Кольбер хотел рефор­мировать эту систему, в частности путем уничтожения внутренних таможен, но потребность короны в доходах была слишком велика, и он не смог реализовать этот план. Во второй половине XVIII в. под влиянием идей Просвещения и учения физиократов, некото­рые из последователей Кольбера, особенно экономист Жак Тюрго, пытались на деле осуществить реформу налоговой системы и обес­печить свободу внутренней торговли, но оппозиция, включавшая чиновников, откупщиков и аристократию, воспрепятствовала этим намерениям (в частности, Тюрго под ее давлением был вынужден покинуть свой пост). В конце концов именно неспособность суще­ствовавшей фискальной системы обеспечить достаточные государ­ственные доходы привела к созыву Генеральных Штатов в 1789 г., т.е. к началу конца Старого режима.

Кроме этих попыток реформировать фискальную систему и повысить доходы казны, Кольбер (равно как и его предшествен­ники и преемники) пытался повысить эффективность и произво­дительность французской экономики, используя для этого те же способы, какими сержант пытается повлиять на своих солдат. Они издали огромное количество распоряжений и декретов отно­сительно технических характеристик производимой продукции и

186

поведения купцов. Они способствовали увеличению числа цехов, декларируя цель улучшения контроля за качеством продукции, даже когда истинной целью было повышение доходов. Они дава­ли субсидии королевским мануфактурам, manufactures royales, преследуя двоякую цель — снабжать монархов предметами роско-_Ши и создать новые производства. Для обеспечения «благоприят­ного» торгового баланса они создали систему торговых запретов и высоких протекционистских пошлин.

После завершения Столетней войны французские короли нача­ли предпринимать попытки централизации своей власти над стра­ной, а вместе с ней — и контроля над экономикой. Людовик XI (1461 — 1483 гг.) запретил французским купцам посещать ярмарки Женевы и в то же время предоставил привилегии ярмарке в Лионе, чем, по-видимому, способствовал росту ее роли. Он также распространил королевский контроль на городские цехи, но это было сделано в основном для увеличения доходов. Одним из ре­зультатов Итальянских войн был рост спроса аристократии на предметы роскоши, с которыми король и его окружение столкну­лись в Италии. Франциск I и его наследники нанимали итальян­ских ремесленников и учредили привилегированные королевские мануфактуры для производства шелка, гобеленов, фарфора, изде­лий из стекла и т.д. Это оказало большое влияние на культурное и художественное развитие в течение последующих столетий, но, за исключением появления шелковой промышленности, их непо­средственный экономический эффект был незначительным. Рели­гиозные гражданские войны 1562 — 1598 гг. принесли многочис­ленные разрушения и сделали невозможным проведение последо­вательной экономической политики.

Человеком, который даже в большей степени, чем Кольбер, за­служивает имени основателя французской традиции этатизма в экономической сфере, был герцог де Сюлли, первый министр Ген­риха IV (1589 — 1610 гг.). Сюлли рассматривают в основном как энергичного и влиятельного администратора, увеличившего дохо­ды и снизившего расходы, но его противоречивое наследие лучше всего выражается двумя мерами (которые обычно приписывают самому королю), предпринятыми в 1598 г., вскоре после того, как Генрих IV окончательно сосредоточил в своих руках королевскую власть. С одной стороны, Нантским эдиктом Генрих объявил ог­раниченную терпимость по отношению к протестантам (Сюлли был одним из главных советников, которые уговаривали Генриха обратиться в католицизм, чтобы укрепить свое положение на троне, однако сам Сюлли оставался протестантом). С другой сто­роны, он росчерком пера списал королевские долги и проценты по ним, что являлось фактической декларацией частичного бан­кротства. Хотя Сюлли и был сторонником абсолютизма, как фи­нансист он выступал против субсидирования королевских ману­фактур, однако Генрих IV создавал эти мануфактуры одну за Другой. Из 48 мануфактур, существовавших в год его смерти

187

(1610 г.), 40 были учреждены после 1603 г. Наиболее характер­ным из достижений Сюлли был его успех в повышении доходов от королевских монополий на производство селитры, пороха, военного снаряжения и особенно соли. Эти монополии существо­вали на бумаге многие десятилетия, но за их поддержанием сле­дили слабо. Сюлли решительно взялся за их восстановление, и в результате, например, доход от gabelle за период его пребывания в должности почти удвоился.

Ришелье и Мазарини, преемники Сюлли на посту первого ми­нистра при Людовике XIII и в начале правления Людовика XIV, не проявляли ни большого интереса, ни больших способностей в финансовых и экономических делах. Имея главной целью (после поддержания своих собственных позиций) усиление позиций Франции на международной арене, своей деятельностью они вер­нули государственные финансы в то же плачевное состояние, ко­торое существовало до Сюлли. В этих условиях главной задачей Кольбера было навести некоторое подобие порядка в государст­венных финансах, что он и сделал в характерной для себя мане­ре, списав примерно треть долгов короны. Однако историческая слава Кольбера связана с его амбициозными, но безуспешными попытками регулировать экономику и управлять ею. Кольбер не был здесь изобретателем: почти все его действия имели историчес­кие прецеденты. Что выделяет случай Кольбера, кроме сравни­тельно долгого пребывания у власти в качестве доверенного лица Людовика XIV, так это энергия, с которой он пытался осущест­вить свои идеи, и тот факт, что он много писал о них.

Одна из главных целей Кольбера заключалась в том, чтобы сде­лать Францию экономически самодостаточной. Для этого он ввел в 1664 г. всеобъемлющую систему протекционистских таможенных пошлин. Когда эта мера не принесла улучшения торгового баланса, в 1667 г. он ввел новые, фактически запретительные тарифы. Гол­ландцы, на которых приходилась большая часть французской тор­говли, ответили аналогичными дискриминационными мерами. Эта торговая война внесла свой вклад в начало настоящей войны в 1672 г., но последняя закончилась ничем, и по мирному договору Франция обязалась восстановить тарифы 1664 г.

Меры Кольбера по промышленному регулированию были в меньшей степени связаны с задачей самообеспечения, но и не со­всем ей чужды. Он издавал детальные инструкции, регулирующие каждый шаг в производстве сотен товаров. Сама по себе такая практика была не новой, но для обеспечения регулирования Коль­бер учредил корпус инспекторов и судей, деятельность которых значительно увеличивала издержки производства. Как производи­тели, так и потребители старались уклониться от этого регулиро­вания и сопротивлялись ему, но в той мере, в которой обеспечи­валось выполнение соответствующих мер, они также сдерживали технологический прогресс. Торговый ордонанс 1673 г., кодифици-

188

ровавший коммерческое право, имел гораздо более благоприятные последствия для экономики.

В качестве составной части своего великого замысла Кольбер также пытался создать заморскую империю. В первой половине XVII в. Франция уже основала форпосты в Канаде, Вест-Индии и Индии, но, будучи занята европейскими делами, не смогла ока­зать им большой поддержки. Кольбер ударился в другую край­ность, снабжая колонии до мелочей детализированными патерна­листскими распоряжениями. Он также создал монопольные акци­онерные компании для осуществления торговли с Ост- и Вест-Ин­дией (а также аналогичные компании для торговли с Балтикой и Россией, Левантом и Африкой). Однако в отличие от голландской и английской моделей, которые явились плодом частной инициа­тивы при определенной поддержке со стороны правительства, французские компании были фактически инструментами политики правительства, которое убеждало и принуждало частных лиц, включая членов королевской семьи и представителей дворянства, делать вложения в соответствующие компании. В течение несколь­ких лет все эти компании впали в коматозное состояние.

Кольбер, будучи правоверным католиком, тем не менее, под­держивал ограниченную терпимость к гугенотам, дарованную На-нтским эдиктом. После смерти Кольбера его слабый преемник одобрил намерение Людовика остановить протестантскую ересь, что нашло выражение в отмене Нантского эдикта в 1685 г. и пос­ледующем бегстве многих гугенотов в более толерантные страны. Эта мера, вместе с продолжением кольберовской политики удуша­ющего патернализма и катастрофическими войнами Людови­ка XIV, ввергли Францию в серию экономических кризисов, из которых она не могла выйти вплоть до окончания войны за Ис­панское наследство.

Удивительный взлет Нидерландов

Экономическая политика Голландии значительно отличалась от политики национальных государств, рассмотренных выше. Тому были две основные причины. Во-первых, по своей структуре правительство Голландской республики было совершенно не похо­же на правительства абсолютных монархий континентальной Ев­ропы. Во-вторых, Голландия зависела от международной торгов­ли в гораздо большей степени, чем кто-либо из ее более крупных соседей.

^Утрехтская уния 1579 г., соглашение семи северных провин­ций, которые впоследствии стали Объединенными Провинциями или Голландской республикой, по своей природе являлась в боль­шей степени оборонительным союзом против Испании, чем дого­вором о создании национального государства. Генеральные

189

Штаты, законодательный орган республики, занимались исключи­тельно вопросами внешней политики, оставив внутренние дела в руках провинций и городских советов. Более того, все решения должны были приниматься единогласно, причем каждая провин­ция имела один голос. Если согласие не было достигнуто, то де­легаты возвращались в свои провинции для консультаций и полу­чения инструкций. В провинциях, в свою очередь, доминировали главные города. Города управлялись городскими советами, состо­явшими из 20 — 40 членов, которые и являлись фактическими пра­вителями (бюргерской олигархией) Голландской республики. Первоначально члены этой олигархии выбирались из среды самых богатых городских купцов (по крайней мере, в приморских про­винциях Голландии и Зеландии; в менее урбанизированных райо­нах востока и севера провинциальная знать и преуспевающие фер­меры играли более заметную роль). К середине XVII в. сформи­ровалась тенденция к рекрутированию членов этой правящей группы, известной как «регенты», из среды землевладельцев и рантье, а не действующих купцов. Тем не менее, регенты обычно происходили из купеческих семей или состояли в родстве с ними, а потому сознавали их нужды и желания и с готовностью на них реагировали.

Голландцы утвердили свое торговое превосходство к началу XVII в., и оно продолжало укрепляться по крайней мере до сере­дины столетия. Его основой была торговля голландских портов с другими портами Северного моря, Балтики, Бискайского залива и Средиземноморья. Внутри этого ареала голландцы обеспечивали до трех четвертей совокупного объема судоперевозок. Из Балтики они вывозили зерно, лес и судовые припасы, расходившиеся по всей Западной и Южной Европе. Эти товары приобретались в обмен на вино и соль из Португалии и Бискайского залива, а также на собственно голландские промышленные товары (преиму­щественно текстиль) и сельдь. Сельдяной промысел занимал уни­кальное место в голландской экономике: от него прямо или кос­венно зависело почти 25% населения страны. Сушеная, копченая и соленая сельдь была в большом спросе в Европе, жители кото­рой испытывали постоянный недостаток свежего мяса. Еще в XV в. голландцы усовершенствовали метод заготовки рыбы прямо в море, который позволил их рыболовному флоту оставаться в плавании до нескольких недель, вместо того, чтобы возвращаться в порт каждый вечер. Вылавливая рыбу в Северном море у бере­гов Шотландии и Англии, они вскоре вытеснили с рынков ганзей­ских и скандинавских рыбаков, ведущих промысел в Балтике, и продавали улов в Германии, Франции и Англии, в Средиземномо­рье, а затем и в самом Балтийском регионе.

Наряду с экспортом сельди, голландцы специализировались на перевозке чужих грузов, но они также экспортировали некоторые другие продукты собственного производства. Голландское сель­ское хозяйство, хотя в нем и была занята значительно меньшая

190

часть населения, чем где-либо в других странах, было самым про­дуктивным в Европе и специализировалось на дорогостоящей про­дукции, такой как масло, сыр и технические культуры. Нидерлан­ды испытывали недостаток природных ресурсов, таких как уголь и руды, но они ввозили сырье и полуфабрикаты, в частности гру­бую шерстяную ткань из Англии, и вывозили уже готовые това­ры. Судостроение, развитое до высокой степени технического со­вершенства, зависело от поставок корабельного леса из Балтий­ского региона. Однако построенные в Голландии суда пополняли не только голландский рыболовный, торговый и военный флот, но и флот других стран. Схожим образом производство парусины и канатов потребляло импортный лен и пеньку.

Северные Нидерланды, особенно Голландия и Зеландия, в значительной мере выиграли от иммиграции из других частей Ев­ропы. Непосредственно после Голландской революции в северные города двинулось огромное количество фламандцев, брабантцев и валлонцев, большая часть которых были купцами и квалифициро­ванными ремесленниками. Легкость, с которой Амстердам достиг статуса главного транзитного порта Европы, была отчасти резуль­татом прихода туда купцов и финансистов из разгромленного ис­панцами Антверпена, которые принесли и свои торговые ноу-хау, и свои ликвидные капиталы. В последующие годы в Нидерланды продолжался приток финансового и человеческого капитала рели­гиозных беженцев из южных Нидерландов, евреев из Испании и Португалии, а после 1685 г. — гугенотов из Франции. Эти потоки иммигрантов символизировали политику религиозной терпимости в Нидерландах, уникальную для того времени, и, в свою очередь, сами вносили вклад в нее. Хотя кальвинистские фанатики порой пытались навязать новую религиозную ортодоксию, купеческая олигархия успешно поддерживала религиозную и экономическую свободу как для католиков и евреев, так и для протестантов.

Голландцев по-настоящему волновал вопрос о поддержании свободы, особенно свободы морей. Как маленькая морская нация, окруженная гораздо более населенными и могущественными сосе­дями, Нидерланды сопротивлялись попыткам Испании контроли­ровать западную Атлантику и Тихий океан, стремлению Португа­лии контролировать южную Атлантику и Индийский океан и же­ланию Великобритании осуществлять контроль над «Британскими морями» (включая Ла-Манш). Голландский юрист Гуго Греции написал свой знаменитый трактат «О свободном море», ставший одной из основ международного права, как справочный материал Для переговоров, приведших к заключению перемирия с Испанией в 1609 г. В ходе почти непрерывных войн XVII в. Голландия на­стаивала на своем праве как нейтрального государства осущест­влять поставки товаров всем воюющим сторонам, и была готова сама вести войну для защиты этого права. (При этом отдельные голландские купцы не брезговали торговать с врагом, и прави­тельство молчаливо соглашалось с такой практикой.)

191

Приверженность Голландии принципам свободы в сфере тор­говой и промышленной политики была несколько более сомни­тельной. Вообще говоря, самоуправляемые города следовали фритредерской политике. С экспорта и импорта сырья и полуфаб­рикатов, ввозимых для переработки и реэкспорта, не взималось никаких пошлин. Тарифы и налоги на потребительские товары взимались для получения дохода, а не для защиты внутреннего производства. Торговля драгоценными металлами была совершен­но свободной, что являлось полной противоположностью полити­ке других стран. Амстердам со его банком, биржей и положитель­ным платежным балансом быстро стал мировым центром торговли золотом и серебром. По имеющимся оценкам, даже в период гол­ландской войны за независимость Амстердам поглощал от одной четверти до половины ежегодных поступлений серебра из испан­ских колоний.

Свобода промышленной деятельности была также правилом. Хотя ремесленные цехи существовали, они не были такими много­численными и такими сильными, как в других странах. Большин­ство ключевых отраслей промышленности не были затронуты це­ховой системой. Более жесткими были регулирующие меры, пре­пятствующие росту промышленности в прилегающих к городам сельских районах. Главным исключением из правила свободы промышленной деятельности и торговли была контролируемая го­сударством «Рыболовная коллегия», которая регулировала вылов сельди. Корабли только пяти городов могли участвовать в «Боль­шой путине» (в противоположность местному вылову сельди для внутреннего потребления). Коллегия выдавала лицензии кораб­лям для контроля за объемом вылова, а также осуществляла жесткий надзор за качеством для поддержания высокой репута­ции голландской сельди. Эта ограничительная политика имела благоприятные последствия на протяжении всего периода, когда голландцы сохраняли почти полную монополию на европейском рынке, но по мере того как другие страны постепенно освоили голландскую технологию, эта политика начала приводить к за­стою и постепенному упадку торговли сельдью, что явилось симп­томом (и отчасти причиной) упадка голландской экономики в целом.

Наиболее ярким примером отхода Голландии от ее основопо­лагающего правила экономической свободы была политика в отно­шении колоний. Как констатировал в 1663 г. английский посол в Нидерландах, «это политика открытых морей в Британских морях и закрытых морей у берегов Африки и в Ост-Индии». В отличие от Испании и Португалии, в которых торговля с замор­скими владениями была королевской монополией, Генеральные Штаты Нидерландов передали не только контроль над торговлей, но и полномочия по отправлению функций самого правительства частным акционерным компаниям — Ост-Индской компании, за­нимавшейся торговлей в Индийском океане и Индонезии, и Вест-

192

Индской, осуществлявшей торговлю на западном побережье Аф­рики, а также в Северной и Южной Америке. Созданные перво­начально как чисто коммерческие предприятия, эти компании скоро поняли, что для успеха в этом качестве при острой конку­ренции со стороны испанцев, португальцев, англичан и францу­зов, не говоря уже о намерениях и желаниях народов, с которыми они хотели торговать, им необходимо установить территориаль­ный контроль. В той мере, в которой им это удавалось, они ста­новились «государством в государстве». Это означало установле­ние монополии торговли, исключавшей проникновение в колонии как других голландских купцов, так и зарубежных конкурентов.

«Парламентский кольбертизм» в Великобритании

Экономическая политика в Англии (а после объединения Шот­ландии и Англии в 1797 г., в Великобритании) отличалась как от политики Нидерландов, так и от политики абсолютных монархий континента. Более того, в то время как сущность экономической политики в других европейских странах оставалась более или менее постоянной с начала XVI в. до конца XVIII в., политика Англии и Великобритании претерпела постепенную эволюцию, со­ответствующую эволюции структуры и полномочий правительства. Генрих VIII (1509 — 1547 гг.) был в такой же степени абсолютным монархом в Англии, как любой из его «коллег» в других странах. Однако в то время, как королевский абсолютизм в большинстве континентальных стран на протяжении XVI —XVII вв. укреплял­ся, для Англии была характерна обратная тенденция, что привело к установлению конституционной монархии под парламентским контролем после 1688 г.

Другое отличие Англии от континента подчеркивает природу и последствия экономической политики. В таких странах, как Испа­ния и Франция, потребности казны сделали невозможным прове­дение последовательной и продуманной политики экономического развития. В Англии фискальные запросы короны привели к по­стоянным конфликтам с парламентом, который в конечном итоге одержал верх. В отличие от представительных ассамблей конти­нента, английский парламент никогда не утрачивал своей прерога­тивы утверждения новых налогов. Хотя экономические и финан­совые вопросы были не единственными и даже не самыми важны­ми причинами гражданской войны, попытка Карла I в 1630-х гг. отстранить парламент от управления страной и собирать налоги без парламентского одобрения явилась основным фактором, при­ведшим к вспышке вооруженного восстания. Сходным образом, после реставрации династии Стюартов в 1660 г. расточительность Карла II и Якова II и их финансовая софистика (например, при­нятое в 1672 г. решение о реориентации всех средств, предназна-

7-52,6

чавшихся на выплату королевских долгов, на продолжение непо­пулярной войны с Голландией) обострили религиозные и консти­туционные вопросы. После утверждения Вильгельма III и Марии в 1689 г. в качестве конституционных монархов парламент полу­чил в свои руки прямой контроль над финансами и в 1693 г. фор­мально отделил государственный долг от личных долгов монарха. Так называемая «Славная революция» 1688 — 1689 гг. стала поворотным пунктом не только в политической и конституцион­ной истории, но и в истории экономической. Только в области го­сударственных финансов в 1690-е гг., помимо создания института консолидированного государственного долга, был основан Анг­лийский банк, осуществлена перечеканка монеты, возник органи­зованный рынок как государственных, так и частных ценных бумаг. Новая финансовая система не сразу добилась успеха; пер­вые годы ее существования сопровождались серией кризисов, наи­более известный из которых последовал за знаменитым «бумом Южных морей» (South Sea Bubble) в 1720 г. Однако в середине XVIII в., когда Великобритания вела ряд европейских и колони­альных войн с Францией, ее правительство могло занимать деньги под намного меньшие проценты, чем противник. Более того, лег­кость, дешевизна и стабильность кредита для финансирования го­сударственных расходов благоприятно повлияли на рынок част­ных капиталов, делая финансовые средства доступными для ин­вестиций в сельское хозяйство, торговлю и промышленность.

Один из ранних историков описал английскую экономическую политику в период между Славной революцией и Американской революцией как «парламентский кольбертизм». Как и «мерканти­лизм», термин «парламентский кольбертизм» неточен и вводит в заблуждение. Он неточен, поскольку игнорирует важную роль парламента в определении экономической политики в период до 1688 г. Он вводит в заблуждение, предполагая, что парламент когда-либо стремился достичь той ж« степени вмешательства в экономику, что и Кольбер. Тем не менее, он обращает внимание на то, что в Англии выработка экономической политики не явля­лась прерогативой абсолютного монарха и его фаворитов, а отве­чала различным и часто конфликтующим интересам тех групп (высшей аристократии, джентри, богатых купцов, специалистов, придворных и др.), которые были представлены в парламенте.

В коротком обзоре невозможно рассмотреть те мириады путей, по которым парламент влиял или пытался влиять на экономику, например законы, согласно которым покойников следовало хоро­нить в шерстяных саванах (во благо шерстяной промышленности; что может лучше стимулировать спрос на продукцию, чем закапы­вание ее в землю?), или законы, которые стимулировали рыбный промысел путем установления для английских протестантов боль­шего количества «рыбных дней» (т.е. дней, когда было запрещено употреблять в пищу мясо), чем для католиков. Вместо этого мы рассмотрим несколько характерных примеров законодательства,

194

включая один из законов, который считают наиболее успешным в достижении своих целей, и другие, которые не оказали влияния на экономику (или же их влияние было негативным).

На Статут о подмастерьях (Statute of Artificers) 1563 г. часто указывают как на классический пример меркантилистского зако­нодательства, тщательно продуманный и содержащий долгосроч­ный план развития экономики в целом. На самом деле он не имел с этим ничего общего. Это была реакция на существовавшую тогда ситуацию, «попытка компромисса между устремлениями со­ветников королевы и многочисленными поправками Палаты общин»¹. (Именно в этом смысле его можно считать типичным примером меркантилистского законодательства.) В центре внима­ния был главным образом вопрос социальной стабильности. Глав­ные положения Статута требовали, чтобы все трудоспособные люди были заняты производительным трудом, прежде всего в сельском хозяйстве, затем в текстильной промышленности и неко­торых других ремеслах и производствах, развитию которых при­давалось государственное значение. Он установил семилетний пе­риод ученичества для всех профессий, включая фермерство, и оп­ределил те социальные группы, из которых должны были наби­раться ученики. Вместе с последующими законами, регулирующи­ми уровень заработной платы, и законодательством о бедных этот закон, если бы его выполнение действительно было обеспечено, мог бы почти полностью остановить профессиональную и социаль­ную мобильность и, следовательно, экономическое развитие. Од­нако «эффективное проведение в жизнь» было ключом почти ко всему английскому (и не только английскому) экономическому за­конодательству. В случае со Статутом о подмастерьях и большин­ством подобных английских законов обеспечение их выполнения было возложено на мировых судей, королевских служащих, не получавших жалованья и имевших в рассматриваемых делах свой собственный интерес. За исключением редких случаев, когда эти интересы совпадали с интересами правительства, осуществление положений закона на практике было в лучшем случае слабым, а, как правило, отсутствовало вовсе.

Быть может, менее типичным, но в большей степени раскрыва­ющим сущность целей и последствий политики экономического на­ционализма является пресловутый случай с «Проектом Кокейна» (Cokayne Project). В Средние века главным предметом английско­го экспорта была сырая шерсть. В течение XV —XVI вв. экспорт грубой, невыделанной ткани, который являлся монополией компа­нии Merchant Adventurers, превысил вывоз сырой шерсти. Глав­ным рынком сбыта этой ткани были Нидерланды, где она обраба­тывалась, окрашивалась и реэкспортировалась в различные страны

¹ Coleman B.C. The Economy of England. 1450-1750. Oxford, 1977. "• lol.

195

Европы. В 1614 г. сэр Уильям Кокейн, купец, старшина лондон­ского Сити и доверенное лицо (или кредитор) короля Якова I, уго­ворил короля отменить монополию Merchant Adventurers, запре­тить вывоз неокрашенной ткани и передать монополию на вывоз го­товых тканей новой компании, в которой Кокейн был, конечно, главным участником. Суть проекта заключалась в том, что процесс изготовления готовых тканей был наиболее доходным этапом текс­тильного производства; его развитие в Англии могло бы увеличить занятость и доходы, увеличить фискальные поступления от вывоз­ных пошлин и нанести удар по голландцам. Однако голландцы предприняли ответные меры, запретив импорт готовой окрашенной ткани из Англии. Более того, окраска и выделка ткани требовали наличия высококвалифицированных рабочих, которых в Англии было мало. Экспорт ткани сократился, безработица в шерстяной промышленности увеличилась, началась депрессия. В 1617 г. пра­вительство восстановило монополию Merchant Adventurers, но кризис продолжался, усиленный новой вспышкой войн на конти­ненте. В 1624 г. под давлением Палаты общин правительство разре­шило свободную торговлю тканями.

Наиболее знаменательными и эффективными из всех мер «парламентского кольбертизма» были законы о мореплавании (Navigation Acts). Даже Адам Смит восхищался ими, но лишь как инструментами повышения обороноспособности государства (с экономической точки зрения, по его мнению, они способствовали уменьшению национального дохода). Законы о мореплавании, главной целью которых было отдать внешнеторговые потоки стра­ны в руки ее собственного купеческого флота, не были уникаль­ными для Англии или — в самой Англии — для XVII в. Почти все страны имели такие законы. Первый из них был принят в Англии в 1381 г. и после этого часто возобновлялся. Однако по­добные законы не были эффективны по двум причинам: они не имели адекватного механизма приведения в действие и, что более важно, торговый флот, которому они должны были покровитель­ствовать, не имел достаточных возможностей и конкурентных пре­имуществ для обслуживания всей внешней торговли страны. Од­нако в 1651 г. Долгий парламент принял закон, который должен был не только защитить английский торговый флот, но и лишить голландцев их монополии на мореходство и рыболовство в анг­лийских водах. Голландцев это задело в такой степени, что они объявили в следующем году войну Великобритании. Хотя Закон о мореплавании был не единственной причиной войны, его отмена была одним из условий, на которых безуспешно настаивали гол­ландцы в ходе переговоров об окончании войны. В 1660 г., после реставрации Стюартов, парламент возобновил действие закона и ужесточил его формулировки. Дополняемый время от времени и впоследствии, Закон о мореплавании не призван был обеспечивать защиту интересов английского торгового флота, но также стал краеугольным камнем английской колониальной системы.

196

В соответствии с положениями закона все товары, импортируе­мые в Великобританию, должны были перевозиться британскими кораблями либо кораблями стран-производителей товаров. (Под британскими кораблями понимались суда, владельцы, капитан и три четверти команды которых были британскими подданными. Закон пытался защитить и национальное судостроение, требуя, чтобы корабли также были построены в Великобритании. Однако это требование оказалось трудновыполнимым, и многие годы гол­ландские кораблестроители обеспечивали значительную часть бри­танского коммерческого флота.) Более того, даже британские ко­рабли должны были привозить товары прямо из стран-производи­телей, а не из портов третьих стран. Тем самым закон пытался ос­лабить позиции Амстердама как ключевого транзитного порта, а также подорвать голландскую транзитную торговлю. Каботажная торговля (из одного британского порта в другой) была полностью зарезервирована для британских кораблей, как и ввоз рыбы. Тор­говля с британскими колониями (в Северной Америке, Вест-Индии и Индии) также должна была производиться исключитель­но британскими кораблями. (Корабли колоний рассматривались как британские, если они отвечали указанным выше требовани­ям.) Кроме того, все зарубежные промышленные товары, направ­ляемые в колонии (например, металлические изделия из Герма­нии), должны были сначала выгружаться в Великобритании. Фактически тем самым контроль над колониальными рынками был отдан британским купцам и производителям. Подобным же образом главные продукты колониального экспорта, такие как табак, сахар, хлопчатник, красители, а впоследствии и многие другие товары, должны были транспортироваться через Велико­британию, а не прямо в иностранные порты.

Действие законов о мореплавании было не так просто обеспе­чить. Многие состояния купцов Новой Англии выросли на дохо­дах от нелегальной торговли. Хотя законы были ориентированы на подрыв позиций голландцев в той же мере, как и на принесе­ние выгоды англичанам, голландцы сохраняли свое морское и торговое превосходство вплоть до XVIII в. Но даже и тогда, когда их торговля стала переживать упадок, он был скорее отно­сительным, чем абсолютным и явился преимущественно результа­том других причин (особенно военных), а не английской конку­ренции. Тем не менее, законы о мореплавании, вероятно, способ­ствовали росту английского мореходства и морской торговли, как и было предусмотрено их разработчиками (хотя, как указывал Адам Смит, это было достигнуто за счет британских потребите­лей). Однако они не смогли бы этого сделать — как раньше не смогли другие подобные законы, — если бы английские купцы не были уже вовлечены в агрессивное завоевание иностранных рын­ков, что дало им стимулы и возможности воспользоваться предо­ставленными привилегиями.

197