8. Этап дезинтеграции

Главная задача психотерапевта на этом этапе – создание таких условий взаимодействия, при которых проблемные паттерны клиента очевидно для него оказываются неэффективными.

При всей ясности этого утверждения стоит сказать, что этот и последний этап терапевтического процесса – этап интеграции - являются наиболее трудными для технологизации, поскольку предоставляют психотерапевту максимальный простор для профессионального творчества. Тем не менее, некоторые особенности этих этапов все же могут быть описаны.

Прежде всего, необходимо разобраться, что же подразумевается под формулировкой «создание таких условий взаимодействия, при которых проблемные паттерны клиента очевидно для него оказываются неэффективными». Речь, по сути дела, идет о том, что на этом этапе терапевт прилагает все усилия для того, чтобы разрушить те паттерны клиента, которыми порождены его проблемы. Но ведь мы с вами говорили о том, что терапевт не имеет права – да, впрочем, и возможности – ставить перед собой задачи, ответственность за выполнение которых лежит на клиенте. Посему терапевт может взять на себя лишь обязательства по созданию определенных условий. Причем важно, что речь идет о создании условий для разрушения не только проблемных поведенческих паттернов клиента, но и проблемных установок, а зачастую и его мировоззренческой позиции.

Итак, какие же средства имеются в распоряжении терапевта для создания таких условий?

К числу таких средств можно отнести простое на первый взгляд действие по прояснению понятий. Вообще говоря, психотерапия – это наука, в которой многие базовые понятия не имеют сколько-нибудь строгих определений. К таким понятиям вполне можно отнести «контакт», «принятие», «доверие», «ответственность» и т.п. При этом понятно, что такие сложные абстрактные понятия не могут быть приняты на аксиоматическом уровне, как многие понятия в точных науках. Возникает удивительный парадокс: зачастую в практической работе с клиентом психотерапевт апеллирует к вышеназванным – никак не обозначенным - понятиям, одновременно призывая клиента к «называнию своими именами» его чувств, отношений, желаний, эмоций, целей и пр. В результате ни психотерапевт с клиентом, ни психотерапевты в профессиональном общении не могут быть уверены, что говорят об одном и том же, если они пытаются ориентироваться на некую мифическую «традицию» в интерпретации заведомо многозначных понятий. И раз уж дела обстоят так в профессиональном общении психотерапевтов, то можно не сомневаться, что клиент большинство такого рода понятий также использует привычно, не пытаясь определить их для самого себя.

Это, конечно, не значит, что он вовсе не понимает слов, которые употребляет. Возникает почти мистическая ситуация: человек вкладывает в эти понятия некий смысл, не осмысляя его. Он либо использует понятия типа «доверие», «любовь», «одиночество» и т.п. как простые описания неких встречавшихся в его жизни ситуаций, либо уповает на «всем понятное» их содержание, либо объясняет их через другие, столь же неопределенные понятия, либо просто не додумывает до конца то содержание, которое сам в них вкладывает. При этом получается, что неясное самому человеку содержание в значительной степени определяет его отношение к окружающему миру и поведение в нем.

В этих условиях попытка добиться от клиента прояснения тех базовых понятий, через которые он описывает свои проблемы, может привести к самым что ни на есть сокрушительным результатам. Для него вполне может внезапно стать очевидным, что его позиция и установки базируются на невероятно шатком основании и, в сущности, не могут служить инструментом для понимания или выстраивания каких бы то ни было отношений и способов действия. Например, человек говорит о том, что ему очень трудно кому бы то ни было доверять. И при попытке определить, что же он называет доверием, он вдруг приходит к выводу, что для него доверие – это то, что можно обмануть. Понятно, что при таком отношении избегание любого рода доверительных отношений можно считать естественным…

Второй эффективный инструмент психотерапевта на этом этапе работы можно назвать расширением взглядов клиента за пределы осознаваемого им. Это может осуществляться и за счет доведения его убеждений до абсурда (впрочем, абсурда хотя бы относительно реалистичного), и просто посредством несколько гипертрофированного их переформулирования. Например, клиент, жалующийся на недостаток понимания со стороны окружающих, говорит о том, что в его представлении способность понимать человека состоит в том, чтобы чувствовать то же, что и он. Терапевт в этом случае вполне может поинтересоваться, обозначает ли это, что, если у его жены сломана нога, его понимание ее чувств должно выражаться в переживании точно такой же боли в соответствующей конечности. Понятно, что некоей «идеальной» целью таких интервенций терапевта опять-таки должен стать осознанный отказ клиента от подобного когнитивного паттерна.

Можно возразить, что, поступая таким образом, терапевт берет на себя непозволительно много. В самом деле, разве может он собственной волей решить, что именно в личностной структуре клиента должно быть разрушено? Разумеется, такое возражение достойно внимания – но только в том случае, если терапевт почитает себя всесильным. Мы же искренне уверены в том, что терапевт может далеко не все, и потому считаем возможным прилагать любые усилия для разрушения любых убеждений клиента. Поскольку клиент никак не глупее и не слабее нас, он сам разберется, что из его установок должно устоять под доводами психотерапевта, а что может быть и разрушено. При этом безусловно необходимо таким образом выстроить общение с клиентом, чтобы у него была возможность не принимать на веру ничего – ни в своих взглядах, ни в словах терапевта. Обратите внимание: в приведенных примерах терапевт отнюдь не выступает в роли оракула, точно знающего истину. Его стратегия строится в жанре классической сократики, которая построена на отыскании и использовании противоречий в словах собеседника. Кроме того, не менее важным терапевтическим фактором становится для клиента и то, что за ним всегда остается право в каких-то случаях сохранить свои убеждения, несмотря ни на какие противоречия в них.

До сих пор речь шла в основном о работе с личностной позицией и личностными паттернами клиента. Каким же образом терапевт может строить свое поведение так, чтобы оно не давало возможности клиенту использовать свои проблемные поведенческие паттерны? Условно говоря, все, что в его силах, можно определить как «адекватные реакции в ответ на неадекватное поведение» - хотя, разумеется, это никак нельзя считать точным определением. Иначе говоря, поведение терапевта должно обеспечивать клиенту возможность адекватно заплатить за использование неконструктивных поведенческих паттернов.

Если снова обратиться к многократно упоминавшемуся примеру с базовым нарушением границ у клиента, то терапевтичной реакцией на постоянные опоздания клиента может быть уход терапевта из своего рабочего кабинета по истечении заранее оговоренного (или даже не оговоренного) времени ожидания. Особенно эффективным такое действие может быть в том случае, если клиент оплачивает предстоящую сессию заранее. Впрочем, даже если этого не происходит, то клиент расплачивается за собственное опоздание неэффективной затратой своих сил и времени – сессия-то не состоялась! Отдельного рассмотрения достойна ситуация, когда клиент, регулярно опаздывая, так же регулярно звонит и предупреждает терапевта о своем опоздании. Нам кажется, что и в этом случае – если, конечно, он становится системой – стоит, заранее оговорив с клиентом такую перспективу, отменять встречу. Правда, этот вариант имеет смысл только в двух случаях – либо в уже упомянутом варианте авансовой оплаты, либо при договоренности с клиентом о том, что если подобное происходит, он все равно оплачивает несостоявшуюся встречу.

Стоит отметить, что все описанные способы выстраивания условий, не позволяющих клиенту использовать проблемные паттерны, никоим образом не предполагают ни оценочных реакций терапевта на такого рода действия клиента, ни его ярко выраженных проявлений недовольства, ни постоянного оппонирования клиенту. Этот этап действительно требует от терапевта высокой степени личной проработанности – ведь действительно очень трудно бывает удержаться на тонкой грани между равнодушием к проявлениям клиента и чрезмерно эмоциональным реагированием на них.

В то же время речь не идет о том, что терапевт не имеет права выражать свои чувства по поводу поведения клиента – важно лишь, чтобы это происходило только со вполне конкретными терапевтическими целями, а не в порядке эмоционального отреагирования. Напротив, свободное – хотя и хорошо контролируемое – выражение терапевтом своих чувств является необходимым условием безопасности, принимающей атмосферы общения. Ведь принимать человека вовсе не обозначает восхищаться любым его действием или одобрять его. В нашем понимании принятие предполагает лишь отсутствие желания что-либо изменить в нем. Казалось бы, такое утверждение противоречит самой сути процесса психотерапии. Однако нам так не кажется: ведь на самом деле изменить что-то хочет клиент, терапевт всего лишь берется ему в этом помогать.