XX века – начало XXI века – постиндустриальная цивилизация. Два типа личности: дискриминационный и эгалитарный тип личности,

принципом взаимодействия для него становится равенство. В гендерном неравенстве появляются элементы равенства. Пятый этап раз-

вития цивилизации. XXI век – информационная цивилизация. Наблюдается рост технологий, способных обеспечить человечество неви-

данными духовными и материальными благами на основе постоянной динамики креативных способностей личности, развития культуры,

общества и человека. Поэтому возникает необходимость формирования гуманистического типа личности, деятельность которого будет

определяться нравственными нормами взаимодействия, уважением и любовью к людям, профессионализмом, творческим интеллектом.

Такой тип личности формируется в условиях отсутствия всех форм дискриминации, в том числе и гендерной. Процесс формирования того

или иного типа личности не является одномоментным. На каждом этапе цивилизационного развития общества существуют смешанные и

переходные типы личности, постепенно исчезающие в процессе отмирания прошлого и появляющиеся вместе с зарождением будущего.

В связи с вышеизложенным, представляется логичным и обоснованным то, что главная задача социума сегодня – формирование

нового гуманистического типа – высоконравственной, высокосознательной, высококультурной личности. Таким образом, ХХI век требует

воспитания человека культуротворческого, информационно грамотного, способного к сохранению, воспроизводству, к пониманию иных

культур, эффективной межкультурной коммуникации, осознанию своей неразрывной связи с окружающей средой, пониманию универ-

сальности духовных, нравственных и эстетических ценностей и ответственности по отношению к потомкам.

Г. Р. Хамзина

ЦЕНТРОГРАФИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ ПОСЕЛЕНЧЕСКИХ СТРУКТУР

Центрографический подход (термин «центральное место» был введен в научный оборот еще Д.И. Менделеевым) к исследованию

территориальных совокупностей имеет глубокие российские корни (Д.И. Менделеев, Б.П. Вайнберг, Е.Е. Святловский, Н.И. Огарев) [1].

Однако сама теория центральных мест получила дальнейшее развитие в советской социологии лишь в 1980-гг. (С.С.Артоболевский, А.Г.

Гранберг, В.Г.Введенский, Б.М. Штульберг; Н.А. Аитов, А.Г. Аганбегян, А.А. Анохин, В.Г. Виноградский, А.В. Дмитриев, А.А. Искоз-Доли-

нин, Д.В. Доленко, А.М. Лола, М.Н. Межуев, Н.Н. Некрасов, Т.И. Заславская, Н.В.Зубаревич, Р.В. Рывкина, А.И. Сухарев, Ж.Т. Тощенко, В.Ф.

Павленок, А.Е. Пробст, С.В. Успенский, Б.С. Хорев, О.И. Шкаратан, В.Г. Черников)[2], хотя значительно раньше она широко практикова-

лась в зарубежной регионологии (Й.Бруш, Б. Берри, Г. Бреси, У.Гаррисон, Ф. Грин, У. Изард, И. Каррузерс) [3].

В центрографической методологии, первоначально сформировавшейся на базе теории центральных мест и основанной на ие-

рархизации поселенческих структур на центр и дистанцированные от него территории, следует выделить две научные традиции, в соот-

ветствии с которыми эксплуатируются две дихотомические пары: «центр-регионы», «центр-периферия», из которых первая в большей

степени вписывается в экономический, экономгеографический, регионологический подходы, тогда как вторая имеет политологический

и социологический контексты.

Согласно концепции «центр» – «периферия», «центр» понимается как результат подчинения всех элементов некоей системы все-

общему эквиваленту, занимающему выделенное положение. В процессе центрации одна сторона множества отношений, составляющих

систему, приобретает преимущественное положение, а другая вытесняется на окраину, или периферию, а вокруг «центра» располагается

однотипная система элементов. Из этого следует, что возможно существование не одного места, которое может рассматриваться как

«центр». Центром можно считать деньги в системе товаро-денежных отношений; государство в системе власти; закон в праве и т.п.; при

15

«центрации» центр капитала может приобрести форму капитализма, государства- этатизма. Согласно дискурсу постмодерна, центр имеет

отрицательный смысл структуры, которая должна быть нарушена. По этой же логике чрезмерная «центрация» отдельных мест, выделяе-

мых особой привилегией «центральных мест», обусловливает зависимый статус периферии. Децентрация или опыт нетождественности

(Т.Адорно), ацентризм, отказ от правомерности выделения в качестве центра точек пространственной среды является фундаменталь-

ным положением дискурса постмодерна («ни одна из стратегий не обладает привилегиями перед другими»; культура постмодерна не

дифференцируется на культурный центр и так называемую периферию», «нет и не может быть ни элитарной, ни массовой культуры» (Л.

Фидлер); «пространственные среды лишены не только центра, но и любых приоритетных осей и точек» (Д. Фуко)) [4]. Различие между

классическим и постмодерным видением пространства – такое же, что и между шахматами и го: шахматы предполагают кодировку про-

странства соответственно очерченному полю как системе мест, жесткую определенность соответствий между константно значимыми

фигурами и их возможными позициями; го – внекодовую территориализацию и детерриториализацию пространства, рассеивание не-

дифференцированных фишек на незамкнутой поверхности. Пространство согласно постмодерну принципиально лишено того, что могло

бы претендовать на статус центр. В отечественной социологии доминирует подход к социальному пространству как к шахматной доске,

что вполне объяснимо, если исходить из характеристик общества постмодерна, которые вызывают затруднения при их констелляции на

российское общество. Кроме того, дискурс постмодерна трудно применим и по отношению к сложившимся к настоящему времени внут-

ригосударственным и межгосударственным отношениям в мире.

В отличие от дискурса постмодерна, в соответствии с концепцией «центр – периферия» мировая экономика представляет собой

иерархию экономических центров: различаются индустриализированный центр и зависимо развивающаяся периферия; центр является

средоточием экономической власти в мировой организации производства и распределения, который с помощью военных, политических

и коммерческих средств извлекает экономические ресурсы из подчиненных периферийных экономик и регионов. Отсталость перифе-

рийных экономик является не результатом бедности их ресурсов, безграмотности населения, традиционализма и политической неста-

бильности, а следствием их зависимого развития [5].

Авторами теории зависимости (П. Баран, И. Валлерстайн, Ф. Кардозо, П. Пребишч, Е. Фалетто А.Г.Франк)[6] под центром пони-

мались западные общества, которые навязывают периферии – странам неразвитого «третьего мира», импорт своей промышленной про-

дукции и конкуренцию с ней, размещают в этих странах трудоемкие и нетехнологические промышленные предприятия, используя в этих

странах дешевую рабочую силу, что поддерживает в конечном счете технологическое отставание периферии. А.Г. Франк, в частности,

считал, что с помощью военных, политических и коммерческих средств мировая экономика извлекает излишек из подчиненных перифе-

рийных экономик и регионов.

В 1970-1980-е гг. эта концепция эксплуатировалась для методологического обоснования положения о том, что СССР является им-

перией, а входящие в него советские союзные республики – колониями. Это не соответствовало действительности: в империи метрополия

находится в привилегированном положении в сравнении с доминионами, между тем о России этого сказать было нельзя, если сравнивать

показатели ее социально-экономического и культурного развития советского периода с аналогичными в других союзных республиках.

Напротив, большинство бывших советских республик после распада СССР оказались в состоянии глубокого социально-экономического и

энергетического кризиса, а это значит, что они никак не являлись эксплуатировавшимися метрополией колониями.

Представим интерпретацию Ш. Эйзенштадтом концепции «центр – периферия», которая в наиболее общем виде сводится к сле-

дующему:

1. Центр представляет собой особое в символическом и организационном плане образование, что выражается в извлечении

ресурсов из периферии, стремлении центра к перестройке духовно-символических принципов периферии, в мобилизации периферии

центром для своих целей.

2. В политическом аспекте центральные органы власти выступают по отношению к провинции как самодостаточные очаги социо-

политического порядка, контролируют функционирование местных политических элит.

3. Центр автономен, отделен от социальных структур периферии, реализует свои критерии формирования политических институ-

тов и отбора кадров.

4. Отношения центра и периферии построены таким образом, что они обеспечивают проникновение центра в периферию и одно-

временно поддерживают слабое воздействие периферии на центр.

5. Традиции социополитического и культурного порядка в центре существенно отличаются от аналогичных традиций на периферии.

6. Имеет место социальная и культурная закрытость и самодостаточность периферии, ее изолированность.

7. Центр оказывает свое влияние на периферию с помощью СМИ, поддерживающих символику «коллективной идентичности» и

призванных формировать коллективные цели. Заметны культурные различия между центром и периферией.

8. Доступ к центру обеспечен преимущественно тем группам периферийного населения, которые имеют отношение к свободным

ресурсам.

9. В центре и на периферии из-за неразвитости у последней чувства принадлежности к социальному и политическому макропо-

рядку, во многом определяемому центром, неодинаково течение социального времени [7].

Как видно из вышеприведенных положений Эйзенштадта, западные концепции «центр-периферия» нельзя применять автомати-

чески, в неизменном виде, без должных коррективов на глобалистские тенденции и учета собственно-российской специфики изменений,

но отдельные идеи, составляющие суть этих концепций все же не потеряли актуальности, особенно для стран, расположенных на больших

территориях, этнически и конфессионально мозаичных, где исторически сложился разрыв между центральной частью этих стран и их

окраинами. В частности, это относится к следующим приведенным суждениям:

1) «мобилизация периферии центром для своих целей» явно не соотносится с характером взаимоотношений федерального пра-

вительства и российских регионов;

2) нет жесткого контроля центра над функционированием местных политических элит. Напротив, в середине 1990-х гг. было до-

пущено распыление власти, что потребовало от федерального руководства в начале 2000-х гг. принятия мер, укрепляющих федеральную

власть. Хотя эти меры и стали осуществляться легитимно, в рамках демократии, но СМИ и региональными политическими элитами это

было воспринято как начало централизации власти.

Все остальные положения Ш. Эйзенштадта могут быть приняты во внимание в компаративном исследовании институциональных

изменений в центре и провинции. В «чистом» же виде данная концепция неприемлема к анализу отношений между федеральным центром

16

и регионами, так как федеральная политика в регионах ничего общего с колониальной не имеет. Равенство субъектов РФ имеет правовое

обеспечение. В Конституции РФ 1993г. (Ст. 5) указано, что федеративное устройство РФ основано на ее государственной целостности,

единстве системы государственной власти, разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти

Федерации и ее субьектов и что во взаимоотношениях с федеральными органами государственной власти все субъекты Российской Фе-

дерации между собой равноправны [8]. Однако равноправие субъектов Федерации, как отмечает известный российский регионолог А.И.

Сухарев, не означает отсутствия различий между ними, разнообразия во всех сферах их жизнедеятельности (различны масштабы и при-

родные ресурсы территорий, их демографические характеристики, этнический состав, имеются особенности хозяйственного комплекса,

социальной структуры, административного устройства) [9].

Отставание периферии от центра в той или иной степени неизбежно в любом сложном государстве, имеющем обширные терри-

тории. В России социокультурная и экономическая дистанция между центром и регионами сложилась исторически, а не за последнее

десятилетие ХХ в. Однако сохранение и увеличение этой дистанции без своевременного вовлечения регулирующих механизмов будет

иметь в перспективе контекст сильно выраженного социального неравенства.

В силу всех указанных причин у провинциального населения, независимо от характера его стратификации и этно-конфессио-

нальной структуры, сложился и соответствующий провинциальный менталитет, которому свойственно самосознание «второсортного»,

статусно депривированного населения.

Россия не относится к развивающимся странам, это индустриально высокоразвитая страна. В то же время нельзя не признать того,

что в ее экономике сочетаются либеральные и традиционные ориентации и ценности (первые уже доминируют в «центре», вторые еще

сохраняются «на периферии» «большого» общества).

Более близко к социологическому контексту дихотомии «центр – периферия» является концепция Э. Шилза. «Каждое общество

может быть представлено как центр и периферия, – писал он. – Центр состоит из тех институтов (и ролей), которые осуществляют власть,

будь то власть экономическая, правительственная, политическая, военная или культурная (в области религии, литературы, образования и

т.д.), периферия же состоит из таких слоев или секторов общества, которые воспринимают распоряжения и убеждения, вырабатываемые

и назначаемые к распространению помимо них. Периферия…охватывает обширную сферу вокруг центра. Одни секторы общества бо-

лее периферийны, другие – менее. (Курсив наш. – Г. Х.). Чем более периферийное положение они занимают, тем менее они влиятельны,

менее созидательны, менее проникнуты культурой, исходящей из центра, и менее непосредственно охватываются властью центральной

институциональной системы [10].

Эти положения вполне приемлемы и для обоснования периферийного статуса отдельных сообществ «большого» российского

общества и позволяют использовать словосочетание «периферия общества» применительно к провинции.

Все общества, как писал Шилз, «имеющие обширную территорию, обычно обладают также и пространственным центром, который

является местоположением центральной институциональной и центральной культурной систем. Большинство населения смотрит на центр

(или центры), как на источник руководящих указаний, инструкций и распоряжений, касающихся поведения, стиля жизни и убеждений» [11].

Если придерживаться данной теоретической конструкции при анализе территориальной организации российского общества, то

такими пространственными центрами являются два российских города «федерального значения» – Москва как местоположение цент-

ральной институциональной и культурной системы, Санкт-Петербург – центральной культурной системы.

В некоторых обществах, как отмечал Шилз, наряду с главным центром, существуют также и второстепенные центры, наличие

которых ослабляет центральную роль главного центра. (В определенной степени в качестве таких второстепенных центров можно рас-

сматривать некоторые города-административные центры субъектов РФ, кроме Москвы и Санкт-Петербурга (среди 89 субъектов РФ – 49

областей, 6 краев, 21 республика, ряд автономных округов, но не все из административных центров указанных субъектов РФ в состоянии

влиять на центральную роль «главного центра»).

Есть и такие общества, где центр, исключая все прочие центры, стремится взять на себя их функции. В последних «центр и пери-

ферия… находятся на большой дистанции друг от друга, редко сближаются, из центра исходит …поток… распоряжений и убеждений,

которыми деятели центра пытаются пропитать периферию. Элиты этих обществ старались навязывать массе населения…свои убеждения

по каждому вопросу…,стремились добиться того, чтобы поведение масс полностью соответствовало образцам и предписаниям, исходя-

щим из центра. Центр господствует над периферией,… и в известной степени добивается успеха. Общество становится более интегри-

рованным...Центр представляет собой конечный источник авторитета, легитимирующий распределение состояний, вознаграждений и

ролей в рамках социальной системы. Различные социальные элиты в обществе располагаются в центре, а другие социальные группы – на

периферии. В процессе индустриализации общества центр расширяется, ранее периферийные группы все более включаются в централь-

ную систему ценностей и подчиняются ее авторитету» что является, как считал Шилз, условием создания национальной (гражданской)

идентичности [12]. К такой модели общества западные политологи относили и советское.

Другой тип общества Шилз характеризует как общество, где периферия предоставлена самой себе, а в отдаленных зонах пери-

ферии имеются относительно независимые центры. Эта модель «находится на самой границе нашего представления о том, что является

обществом» [11, с.350]. («Предоставленность периферии самой себе» в канун распада СССР привела, в частности, к сепаратизации со-

юзных республик.)

Ни одна из приведенных моделей не является оптимальной, что свидетельствует о чрезвычайной сложности проблем взаимоотно-

шений центра и периферии во всех современных обществах, и постсоветское российское общество также не является исключением.

Близость между живущими в центре и на периферии, по мнению Шилза, незаметна в ситуациях личного контакта между ними.

Ощущение приблизительного равенства (курсив наш. – Г. Х.) скорее проявляется «через представительные институты»…, «через со-

знание…, через убеждения в общности существования у всех или большинства членов общества определенных важнейших качеств,

которые, как предполагается, приблизительно равномерно распределены между ними. Самые важные из них – это …очевидный факт

членства в гражданском сообществе, находящий свое проявление в долгом проживании в нем» [11, с.351-352].

Из всех известных концепций «центр- периферия» более приемлемой, но с должными коррективами, с учетом российской спе-

цифики, для анализа провинциальной специфики происходящих в постсоветском российском обществе изменений можно считать кон-

цепцию Э. Шилза: она в меру идеологизирована и политизирована, ориентирована на теоретическое обоснование интеграции общества

через ценности и культуру. В соответствии с ней ядром общества является центральная система ценностей.

17

Отношения «центр – периферия» могут воспроизводиться и сознательными действиями субъектов политики в целях обособле-

ния от центра или централизации власти. В сложных современных обществах консенсус в отношении центральных ценностей остается

проблематичным. Соответственно предлагаемой нами терминологической конвенции, произведем следующую иерархизацию терминов

и понятий:

1) дихотомия «центр-регионы» может быть использована в контексте административно-территориальной дифференциации по-

селенческих структур. В пределах компетенции этой дихотомии рассматриваются взаимоотношения федеральных и региональных струк-

тур власти, сложившееся исторически и подлежащее сокращению социально-экономическое неравенство центральных и периферийных

территорий (по уровню жизни, характеристикам инфраструктуры, условиям труда и быта их населения). Данная дихотомия вписывается в

большей степени в категориальный аппарат экономического, экономгеографического, геополитического, регионологического подходов;

2) дихотомией «центр – периферия» в том значении, какое присутствует в концепции «центр – периферия» Э. Шилза (центр – со-

вокупность институтов, осуществляющих политическую, экономическую и культурную власть и влияние; периферия – те сектора обще-

ства, которые являются объектом власти, влияния центра) можно оперировать при рассмотрении провинциальной специфики характера,

содержания, темпов социальных изменений. В связи с сильным отставанием экономических, политических преобразований в малых

городах и селе, несущественности изменений в ценностных ориентациях, социальных установках и существенности реального «нера-

венства жизненных шансов», стратегий самореализации населения малых городов и села. В пределах компетенции данной дихотомии

провинциальное и сверхпровинциальное население можно контекстуально соотносить с сообществами, находящимися на периферии

социальных изменений в «большом» обществе;