Глава 3

Власть и традиционное господство

89

ный писатель имеет больше денег и имущества, чем он сам, но никогда не позволит, чтобы тот ослушался его приказа (Вослен-: ский 1991: 113-114).

Стоит человеку оказаться исключенным из институтов власти, как он автоматически лишается всех былых привилегий и благ. Всё, чем он был наделен при назначении на пост (дача, квартира, персональная автомашина, «вертушка», санатории и т. д.), становится для него недо­ступным (см., напр.: Афанасьев 1997: 183). Следовательно, отношение к собственности чиновника оказывается производным от власти, от того места, которое он занимает в официальной иерархии.

Тот факт, что имеющиеся в распоряжении блага не являются его собственными, подсознательно хорошо понимался представителями советской партноменклатуры.

Хотя завсектором будет занимать, как правило, из года в год

! одну и ту же дачу, он всегда помнит, что дача — не его... Иметь ее

не принято, так же как и частную автомашину. Формального запрета

нет, но это рассматривается как вольнодумство и как неуверенность

> в своем номенклатурном будущем (Восленский 1991: 305).

Только после развала СССР сложились условия для реализации давней мечты номенклатуры — превращения власти в собственность. Однако и до настоящего времени редистрибуция, возможность того или иного должностного лица направлять разнообразные ресурсы и денеж­ные средства по тем или иным каналам играет важную роль в приоб­щении власть имущих к разнообразным материальным благам.

Власть-собственность и идеология

Идеология занимает важное место в обосновании притязаний вла­сти на собственность. Как и почему люди приняли навязанные им об­ществом институты принуждения и эксплуатацию? Известный фран­цузский антрополог Морис Годелье, перекликаясь в известной степе­ни с Вебером, подчеркивает, что отношения социального неравенст­ва всегда строились не только на угрозе насилия, но и на принятии су­ществующего положения самими эксплуатируемыми. Они возникали постепенно и, по его мнению, воспринимались как вознаграждение за оказанные обществу услуги его политическими лидерами, включая ооеспечение покровительства со стороны сверхъестественных и боже­ственных сил (Godelier 1978).

Отсюда, полагает А. Саутхолл, монополии на материальные средст­ва производства должна была предшествовать монополия на «вообра­жаемые» (imaginary) средства производства. В число «воображаемых» средств производства он включает и единоличное право правителей и жрецов на представление социума во взаимоотношениях с космическим

миром, и монополию на умение вступать в контакты с духами и бога­ми, и способности обеспечить благорасположение со стороны сакраль­ных сил (Southall 1991).

Поскольку люди серьезно верили в сверхъестественные способнос­ти правителей, они оказывали им разнообразные услуги, не ощущая себя угнетенными. Со временем, считает Саутхолл, символическая власть правителей развилась и укрепилась, и они могли опереться на разнообразные механизмы реального принуждения. Момент, когда власть больше использует политические, чем ритуальные санкции, яв­ляется, по его мнению, ключевым — это уже свидетельствует о возник­новении зачаточных форм государственности. После этого люди ока­зались лишенными выбора и были вынуждены смириться с выросши­ми среди них эксплуататорскими институтами.

С известной долей редукционизма можно выделить несколько воз­можных этапов роста концентрации в руках элиты «воображаемых» средств производства. По всей видимости, сначала правители изобра­жали себя распорядителями всех общественных ресурсов (материаль­ных, людских, интеллектуальным: и проч.) в отношениях со сверхъесте­ственными силами. Со временем такие представления были перенесе­ны из сакральной сферы в мирскую. Вожди стали представлять себя монополистами в отношениях с главами других первобытных и арха­ических обществ. Затем они провозгласили себя верховными собствен­никами в отношениях с простыми общинниками. Наконец, стали пред­приниматься попытки обратить «воображаемую» собственность в реаль­ные приобретения.

На примере обществ Океании можно проследить разные этапы это­го процесса. В Меланезии предводители не имели прав на землю. У маори известны случаи притязания вождей на участки общинников. На Маркизских островах сохранялось общинное землевладение, но вожди провозгласили себя собственниками земли. На Таити, Тонга и особен­но на Гавайях контроль над недвижимыми ресурсами получил дальней­шее развитие.

Едва ли реальный исторический процесс поддается упрощению. Во многих архаических обществах притязания вождей на землю были встречены отпором. В других формально земля считалась собствен­ностью правителя, но ее реальными владельцами были общин­ники. Вождь довольствовался долей от редистрибуции прибавочного продукта. В третьих обществах существовал специальный земель­ный фонд, принадлежащий вождю, который обрабатывался общин­никами.

В целом монополия на «воображаемые» ресурсы трансформирова­лась в реальную собственность на средства производства в течение длительного времени, и даже применительно к развитым традицион­ным цивилизациям процесс формирования частной собственности не может считаться завершенным. Далеко не всегда декларируемые в официальных юридических документах, речах и текстах заявления о

90