Глава 5

Политическая антропология и современность

157

ная система оказалась практически разрушенной, в ряде новых госу­дарств СНГ и республик России эти факторы выступают на первый план, обусловливая многочисленные конфликты (Бочаров 1995; Khazanov 1995; Хорос 1996; Афанасьев 1997 и др.). Имеет смысл про­иллюстрировать вышесказанное конкретными примерами того, как прямое перенесение современных политических институтов западной цивилизации в развивающиеся общества приводит к результатам, пря­мо противоположным ожидавшимся.

Традиционные правители

Одна из наиболее сложных задач любой колониальной и постколо­ниальной администрации — комплектование низших звеньев аппарата управления. Практически в каждой стране колонизаторы столкнулись с дилеммой: ограничиться ли «косвенными» методами, оставив на ме­стах традиционных местных вождей и старейшин, или перейти к более жесткому «прямому» управлению завоеванными территориями?

Политика отмены традиционных институтов власти (что было ха­рактерно в том числе для стран социалистической ориентации) и фор­мирование мелких чиновников из местного населения, получившего европейское образование, чаще всего не приносило желаемого резуль­тата. Бывшие вожди сохраняли высокий статус, а «назначенцы» из не­привилегированных групп, и тем более из чужаков, как правило, не пользовались авторитетом. С точки зрения общинников, носитель вла­сти, во-первых, должен обладать ею «по праву»; во-вторых, законная власть должна действовать в соответствии с принятыми «испокон века» нормами и не нарушать привычного течения жизни; в-третьих, не учи­тывающий такие нормы поступок, и тем более просчет, представителя новой власти мог восприниматься общинниками как кара небес за на­рушение заветов предков и даже как черная магия.

С подобным положением дел столкнулись, в частности, представи­тели советской власти на территориях Средней Азии и Кавказа. Ком­мунисты, как правило, не учитывали традиционные устои жизни мест­ных жителей, расценивая их как пережитки так называемого патриар­хально-феодального общественного уклада. По этой причине население часто отказывалось поддерживать власть большевиков. Вследствие конфликтной ситуации во главе местных органов власти ставились лица, лояльные режиму, однако не пользовавшиеся авторитетом у од­носельчан и традиционно имевшие наиболее низкий статус в своей груп­пе. Нередко они использовали полученную власть в личных целях. Это приводило к еще более сложной ситуации, для разрешения которой власть использовала карательные механизмы в форме репрессий, рас­кулачивания и т. д. (Бабич 1999: 145—146).

С точки зрения рационального поведения, ориентированного прежде всего на результат, значительный административный эффект позволи­ло бы дать привлечение к управлению местной молодежи, которая

всегда и везде инициативна, наиболее активно стоит за преобразования. Однако в реальности результаты могли оказываться как раз противо­положными. В условиях доминирования системы возрастных статусов (особенно в Африке) молодежь, даже если и получала современное образование, не приобретала необходимого влияния в общине и, следо­вательно, без применения дополнительного насилия не могла успешно выполнять административные функции. Бывшие вожди сохраняли высокий статус, а «назначенцы» из непривилегированных групп, и тем более из чужаков, как правило, не пользовались авторитетом (Бочаров 1992).

В целом, как показывают исследования антропологов, во многих постколониальных государствах административно-управленческая роль традиционной племенной аристократии остается очень значительной. Даже если традиционные статусы и ранги отменялись декретами сверху и устраивались выборы, то в органах власти оказывались либо те же самые представители племенной верхушки, либо их ставленники.

В Нигерии даже в середине XX столетия более трети чиновников принадлежали к семьям вождей (Сокова 1986: 163). Можно привести подобный пример и из отечественной истории. Антропологи описыва­ли случаи, когда в процессе советизации горных районов Киргизии традиционная верхушка [манапы) не шла на конфликт с новой влас­тью. Это давало возможность ее представителям занять те или иные должности в местной администрации. Данные лица пользовались авто­ритетом у односельчан и обеспечивали достаточно эффективное управ­ление. Но под лозунгами новой коммунистической идеологии тщатель­но скрывалось прежнее содержание: сохранялись патрон-клиентные отношения между богатыми и бедными сельчанами; прикрываясь при­зывами к обобществлению средств производства, зажиточные катего­рии населения использовали право редистрибуции общественных ресур­сов на свои собственные нужды (Кушнер 1924: 107—109). Немалое ко­личество подобных фактов приводится в сборнике «Этнические аспек­ты власти» (Бочаров 1995).

В Абхазии согласно традиции представители наиболее уважаемых местных родов и семей вплоть до настоящего времени избираются на руководящие должности в сельской администрации (Крылов 1997). Нечто подобное можно наблюдать, например, и в Горном Алтае, где несколько лет назад на выборах ряда местных органов самоуправления пришли главы родовых структур — зайсаны. Количество подобных при­меров нетрудно увеличить.

Статус политического деятеля, по обычаю, во многом опосредован его положением в системе традиционной иерархии данного сообщест­ва. Во многих бывших традиционных обществах складывается своеоб­разная «двойная» политическая культура, в которой параллельно с официальными органами управления присутствуют традиционные формы власти. Прослеживается определенная взаимозависимость меж­ду положением индивида в партийно-государственном аппарате и его

158