Непрекращающийся спор о Ницше

Проблема сверхчеловека — один из главных пунктов в горячем споре о Ницше, который начался еще в прошлом веке и не ослабевает до сего времени. Другие пункты — вопросы о добре и зле, о христиан­стве и его морали сострадания, о гуманизме и демократии. В споре вокруг трактовки этих тем у Ницше уже выявились два противополож­ных подхода.

Сторонники первого, резко критического подхода к философии Ницше характеризуют ее как философию аморализма, антигу­манизма, антидемократизма, как защитницу аристократиз­ма и даже милитаризма. Ссылаются также на то, что в XX в. ницшеанство использовалось германским нацизмом и другими идеологи­ями, оправдывавшими войну, насилие, покорения одними народами дру­гих, расовую ненависть. Любопытно, что сторонники этого взгляда используют некоторые обобщающие формулировки самого Ницше. Ибо он охотно именовал себя не только нигилистом, но и "имморалистом", не скрывал своей вражды к христианству, демократии, гуманизму, к "противоестественной морали", к идеалам и "кумирам", как они сфор­мировались в истории европейского человечества. Особенно часто кри­тики Ницше приводят его действительно сомнительные высказывания, которые квалифицируются как "человеконенавистнические".

"Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.

Что дурно? — Все, что происходит из слабости.

...Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение на­шей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.

Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым" ("Антихрист". Афоризм 2).

Критики не могут простить Ницше того, что он, в энергичных выра­жениях повествуя о таком несомненном историческом факте, как впаде­ние в варварство так называемых благородных рас (римской, арабской, германской, японской знати, скандинавских викингов), говорил о вы­рывавшемся наружу "хищном звере" не только без особого осуждения, но даже как бы и с оттенком благоговейного ужаса. "Хищный зверь" — это "роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия; этой скрытой основе время от времени потребна разрядка, зверь должен выходить наружу, наново возвращаться в за­росли..." ("К генеалогии морали". Афоризм 11).

И хотя Ницше прозорливо замечает: "Может быть, совершенно правы те, кто не перестает страшиться белокурой бестии, таящейся в глубинах всех благородных рас, и держит перед нею ухо востро", — но тут же добавляет, что не менее опасен "пресмыкающийся человек", "ручной человек", который вышел на авансцену истории и "уже сноро- вился чувствовать себя целью и вершиной, смыслом истории, "высшим человеком"..." (там же).

Правда, о "свирепствах" "германской белокурой бестии", некогда наводившей на Европу "неизгладимый ужас", Ницше говорил уже без всякого восторга. Он скорее предупреждал о том, что в XX в. стало очевидным фактом: за фасадом цивилизации скрывается почти "живот­ное" варварство, готовое к разрушению и насилию. Но немецкие нацисты, создавшие культ "белокурой бестии", предпочитали не вдаваться в тон­кости ницшевского текста. Впрочем, многие критики, далекие от нациз­ма, следуют его примеру, когда просто протягивают нить от филосо­фии Ницше к германскому расизму.

Против этот решительно возражают сторонники второго подхода. Они считают необходимым объективно выявлять противоречивость, неоднозначность философии Ницше, истоки и определенную оправдан­ность его критических идей, направленных против традиционных рели­гиозных, моральных, философских воззрений. Рассмотрим некоторые из этих идей Ницше, не теряя из виду их дискуссионность и спорность.

Ницше настаивает на том, что человечество как род не прогрессиру­ет. Более того, оно деградирует; человеческое общество, куль­тура человечества находятся в состоянии декаданса, т. е. упадка. Человечество испорчено — прежде всего в том смысле, что род человеческий теряет свои инстинкты, перестает сохранять и совер­шенствовать себя; он выбирает, предпочитает то, что ему вредно ("Ан­тихрист". Афоризм 6). Наше столетие, к сожалению, пока не опровер­гает, а скорее подтверждает эту печальную констатацию. В XX в. из-за ядерного оружия и экологической катастрофы человечество оказалось перед самой страшной угрозой для самого существования человеческо­го рода и всего живого на Земле. Пытаясь выяснить причины деграда­ции рода Homo sapiens, Ницше утверждает: кратким "мигом" своего земного бытия молодое еще человечество пока распоряжалось самым пагубным образом. Уже случившиеся и грядущие катастрофы — это расплата за тысячелетия, когда европейское человечество отдало себя во власть христианских религии и морали. Ницше — один из самых яростных критиков религии и морали христианства. Эта критика в зна­чительной степени совпадает с проблематикой "генеалогии морали", которая мыслится у Ницше как исследование, выясняющее, "откуда, собственно, берут свое начало наши добро и зло" ("К генеалогии мора­ли". Афоризм 3). Из-за влияния христианства человечество выбрало путь сострадания слабым. Это вызывает осуждение Ницше. Почему? "Сострадание, — утверждает он, — противоположно тоническим аф­фектам, повышающим энергию жизненного чувства; оно действует уг­нетающим образом" ("Антихрист". Афоризм 7). Христианская мораль льстит человеку, она насквозь лицемерна, ибо не говорит людям прав­ды. А правда, согласно Ницше, состоит в том, что человек был диким животным на заре христианства и остается таковым на последующих этапах истории. Между тем христианство и гуманистическая мораль фальшиво объявляют человека, всегда готового впасть в дикость, вен­цом творения. В социальном плане христианство и гуманизм тоже были и остаются опасной ловушкой для человеческого рода: именем Бога оправдывалось и даже освящалось насилие слабых над сильными, вос­стание рабов против "благородных сословий".

Зародившееся в античном мире христианство стало, по утвержде­нию Ницше, религией низших сословий, "подонков" античного обще­ства. Когда христианство перенесло свое влияние на варварские наро­ды, оно сделалось религией более сильных, но неудачливых людей. Главные их чувства, устремления, идеи Ницше обозначает словом ressentiment, что в данном случае значит: злоба, месть, зависть, при­чудливое соединение комплекса неполноценности и неумеренных амби­ций. Льстя человеку, христианство втайне считает его хищным зверем, которого следует приручать. А приручить легче слабого и больного зверя. Делать человека слабым — это и есть «христианский рецепт к приручению, принуждению во имя "цивилизации"» ("Антихрист". Афо­ризм 22). Ницше критикует христианство за подавление в человеке духовной силы, за догматизм и противодействие свободному началу человеческой природы. В этом обвинении Ницше не оригинален и не одинок — подобные критические нападки на христианство в изобилии встречались в новое время. Но и сама эпоха нового времени, противо­речиво объединившая начала демократии и конкуренции, обвинена в том, что она особо благоприятствовала укреплению пробужденного хри­стианством "мира" ressentiment. Следствием оказалась утрата европейс­кими нациями (особенно немцами, подчеркивает Ницше) тех импульсов к переоценке ценностей, которые дала эпоха Ренессанса.

Немало упреков Ницше высказывает и в адрес философов, утвер­дивших гуманистическую мораль. Так, Кант обвинен в том, что он пытался навязать человеку такие внешние правила морали, которым люди заведомо не могут следовать. "Добродетель должна быть нашим изобретением, нашей глубоко личной защитой и потребностью; во вся­ком ином смысле она только опасна" ("Антихрист". Афоризм 11). "Наи­более спелым плодом" развития общества и истории являются, соглас­но Ницше, суверенные индивиды ("К генеалогии морали". Рассмотре­ние второе. Афоризм 2), суверенные в том числе и в выборе мораль­ных и социальных норм. Ницше горячо отстаивает свободу, самостоятельность, самоценность, активность индивида (в чем некоторые его критики усматривают лишь крайний индивидуализм). Ницше подчеркивает, что свобода такого индивида есть и ответствен­ность — единственная привилегия, которую берет на себя суверенный индивид, этот "вольноотпущенник, действительно смеющий обещать, этот господин над свободной волей". Такой человек сам себе устанав­ливает "мерило ценности", сам решает, кого уважать или презирать. И уважает он не всякого человека, но только "равных себе, сильных и благонадежных людей", на чье слово можно положиться. "Доминирую­щий инстинкт" такого человека — совесть (там же).

Вернемся к концепции сверхчеловека. Сверхчеловек рождается, го­ворит Ницше, чтобы создать новую человеческую общность. Объеди­ненные в нее люди становятся "сеятелями будущего". Им претит мо­раль рабов, угнетенных, взывающих к филантропии и состраданию. Они освобождают себя сами, для чего им прежде всего нужны сила и дерзость. Не дворянское звание, не туго набитый кошелек торгашей, не служба князю или какому-то другому властителю делает их аристокра­тией, элитой, но величие духа, чистота и новизна целей, решимость отбросить, как обветшавшие, но еще крепкие цепи, все условности, догмы, предрассудки попавшей в глубокий кризис цивилизации.

Сверхчеловек, уточнял Ницше в полемике с вагнерианством, не имеет ничего общего с "озверевшими германцами", все "добродетели" которых — послушание, тяга к убийству и войне, длинные ноги. Глав­ное, что должно исходить от сверхчеловека — призыв к духовным превращениям, внутреннему дисциплинированию и воспитанию собствен­ной личности, ответственной за будущее. Сверхчеловек, по Ницше, далек от рабского послушания и других "добродетелей немецкой слу­живой души". Волю к истине Ницше отождествляет с волей к власти, но уточняет: "Воля к власти" — книга для тех, кому мышление и духовное обновление доставляет удовольствие.

Теперь становится более ясной проблема "нацификации", т. е. ис­пользования ницшеанства нацизмом, и, соответственно, денацификации наследия Ницше. Фашистские идеологи стремились поставить идеи Ницше на службу национал-социализму. Однако даже среди них не было единодушия. А. Розенберг говорил о "неарийском" характере ницшеанства. И действительно, философия Ницше не согласует­ся с такими характерными чертами нацизма, как пангерма­низм, антисемитизм и славянофобия²⁹. Ницше, например, писал, что немцы нуждаются в сближении с Россией и прозорливо отмечал: история затребует "новую общую программу" немецкой и славянской рас. Подробное доказательство существенных различий между ницше­анством и национал-социализмом и легло в основу происшедшего после второй мировой войны процесса денацификации наследия Ницше. По­нимая его обоснованность, нельзя упускать из виду, что экстравагант­ная творческая манера Ницше, его бескомпромиссное стремление отвер­гнуть традиционные гуманистические подходы, поскольку в них можно (действительно, можно) обнаружить лицемерие и противоречивость, — все это таит в себе немалую опасность использования ницшеанства теми силами, с которыми вряд ли бы примирился сам Ницше.

Спор о Ницше связан с еще одним внутренним противоречием его философии. С одной стороны, философия эта констатирует глубочай­ший кризис человечества, упадок — декаданс — духа, культуры, цен­ностей и в этом смысле является философией пессимистической. С другой стороны, Ницше отнюдь не был склонен к тому, чтобы оправ­дывать мизантропические умонастроения. Он писал, что хочет научить людей не страданию, а смеху и веселости. О своей книге "Веселая наука" Ницше говорил, что она есть "благодарность выздоравливаю­щего", "веселость после долгого воздержания и бессилия, ликование возвращающейся силы, пробудившейся веры в завтра и послезавтра, внезапного чувства и предчувствия будущего..."³⁰. Начиная со своих ранних работ, посвященных античной культуре, Ницше противопо­ставлял друг другу начало дионисийское — радостное, ликую­щее отношение к жизни — и начало аполлоновское — интеллекту­альное рассечение, умерщвление жизни во имя познания и разума. В греческой трагедии, согласно Ницше, оба начала находятся в напря­женном единстве. Но уже начиная с Сократа разум, интеллект, теория учиняют расправу и хотят господствовать над жизнью. В ходе дальней­шей эволюции взглядов Ницше проблеме дионисийского-аполлоновского было придано не только философско-метафизическое, но и смысложиз- ненное, ценностное значение. Заратустра стал как бы воплощением "по­нятия самого Диониса" — как тот, "кто обладает самым жестоким, самым страшным познанием действительности", кто продумал "самую бездонную мысль", но кто "не нашел, несмотря на это, возражения против существования, даже против его вечного возвращения, — на­против, нашел еще одно основание, чтобы самому быть вечным утвер­ждением всех вещей", "говорить огромное безграничное Да и Аминь... Во все бездны несу я свое благословляющее утверждение... Но это есть еще раз понятие Диониса"³¹.

2 — 518

Итак, причина столкновения противоположных подходов к филосо­фии Ницше — в ее глубокой внутренней противоречивости. Ницше писал: "Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связы­ваться воспоминание о чем-то чудовищном — о кризисе, какого никог­да не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, принятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит... Я противоречу, как никто никогда не противоречил, и, несмотря на это, я противополож­ность отрицающего духа".