Индуктивистский позитивизм Джона Стюарта Милля

Джону Стюарту Миллю (1806—1873) суждено было стать крупней­шим британским философом XIX в. Милль-младший никогда не зани­мался академической деятельностью — его жизнь была связана с Ост- Индской компанией, в которую он поступил в 1823 г. и которую воз­главил в 1856. Работа в Компании не мешала его активной научной, философской и публицистической деятельности, которая началась в 40- е годы. Кроме того, Милль был политиком, сторонником, как и его предшественники Джеймс Милль и Иеремия Бентам, либерализма и реформизма (в 1865 —1868 гг. он состоял членом Палаты общин). Со­временные исследователи иногда называют Милля-младшего "либераль­ным феминистом", ибо он (выступая вместе со своим другом, а потом женой Г. Тэйлор) горячо защищал политические, социальные права жен­щин. Так, он отстаивал идею о том, что все женщины должны получить избирательные права и соответственно их доле в составе населения быть представленными в парламенте. Замужние женщины должны по­лучить право на собственность, чтобы иметь возможность свободно выбирать между ролью домашней хозяйки и профессиональной дея­тельностью. Во времена Милля женщины были почти повсеместно ли­шены этих прав. Женскому вопросу Мил ль посвятил книгу "Об угне­тении женщин" (1869). Политические аспекты проблемы свободы он рассмотрел в знаменитом эссе "О свободе" (1859).

Значительным интеллектуальным событием в жизни Д. С. Милля стало его знакомство с идеями О. Конта. В 1841 г. началась их перепис­ка, хотя лично они не встречались. Милль всегда высоко отзывался о французском философе, посвятив его взглядам книгу "О. Конт и пози­тивизм" (1865). Вместе с тем в литературе зачастую преувеличивается влияние Конта на Милля. Последний положительно оценивал контовс- кую трактовку научного знания и его отношения к философии, разли­чение социальной статики и динамики, а также "закон трех стадий", рассматривая позитивную стадию как высшее состояние человеческого общества. Однако Милль дистанцировался от политических взглядов "позднего" Конта, не принял его "религию человечества". Кроме того, от Конта его отличает интерес к логике наук (в том числе и "мораль­ных", т. е. психологии, этологии — науки об образовании характера, и социологии), в которых следует искать каузальные объяснения, а не только описывать и систематизировать чувственно воспринимаемые факты. Милль подчеркивал как общие черты, так и особенности логи­ки социологического и физического знания. Например, он говорил об "обратно дедуктивном (историческом) методе", свойственном общей социологии.

Главное произведение Милля - двухтомная "Система логики" (1843). Его перу также принадлежат "Утилитаризм" (1863) и "Исследование философии сэра У. Гамильтона" (1865)¹². Именно в последней, содер­жащей критику взглядов шотландского философа Уильяма Гамильтона (1788 — 1856), Милль разработал основные положения своей феноме­налистской теории познания. В этой области он несомненно стал про­должателем традиции классического британского эмпиризма. Для Мил­ля были неприемлемы априоризм в любой его возможной форме, ссыл­ки на самоочевидность данных сознания. Цель философа — усовершен­ствование эмпиризма с учетом фактора развития научного знания и его логической обработки.

Вместе с тем влияние одних эмпиристов на других в истории британ­ской философии не следует понимать упрощенно и говорить лишь о непрерывной идейной преемственности. Так, к примеру, широкомасш­табные исследования учений Юма и Беркли начались лишь после появ­ления во второй половине XIX в. их собраний сочинений. Милль, в частности, был одним из первых, открыто признавших влияние на него берклеанского имматериализма.

В центре взглядов Милля оказалась классическая проблема соотно­шения материи и сознания. В этой области он был решительным про­тивником тезиса о дуализме двух субстанций. Материя и сознание были сведены им к определенным сочетаниям ощущений. Так, материя выс­тупает в его учении как "постоянная возможность ощущений", физи­ческие тела — как комплексы "одновременных возможностей ощуще­ний". В обосновании феноменальной онтологии Милля возможные ощущения играют даже большую роль, нежели действительные. В этом смысле он был одним из сторонников диспозиционального описания явлений, из которых складывается наша картина мира. Подобный под­ход лишает материю и сознание субстанциальности и по-существу ис­ключает психофизическую проблему в ее традиционной постановке. Сознание, в частности, он трактует как предрасположенность испыты­вать (переживать) ощущения. Человеческому уму присуща способность предвидения и ожидания будущих ощущений, поэтому в нем и возника­ет представление о возможных ощущениях, которые, согласно общей эмпирико-сенсуалистской установке, вступают в различные ассоциатив­ные комбинации. Законы психологической ассоциации вносят органи­зованность в наши ощущения. Между комплексами ощущений склады­ваются отношения взаимной зависимости. Например, организованные в комплекс ощущения, составляющие сознание, оказываются зависимы­ми от комплекса ощущений, составляющих тело, и наоборот. В целом необходимо учитывать, что Милль и другие сторонники феноме­налистского конструирования реальности исходили из пред­ставления о наиболее экономном описании и объяснении все­го происходящего, считая заблуждением ссылки на субстан­циальную основу явлений.

Одним из главных средств организации феноменального опыта для Милля выступает язык. Именно в языке осуществляется классифика­ция всех явлений, отнесение их к тем или иным видам. Семантическая теория Милля, продолжающего традиции эмпиристов-номиналистов XVII —XVIII вв. (в частности, Т. Гоббса) содержит эмпиристскую тео­рию значения имен (т. е. знаков). Центральной идеей этой теории ока­зывается различение коннотации (соозначения) и денотации (означе­ния) имен, предвосхищающее современное различение таких семанти­ческих сущностей, как смысл и значение (интенсионал и экстенсионал). В первом случае имеется в виду указание на совокупность свойств именуемого предмета, во-втором — указание на сам предмет, обознача­емый именем (каковым может быть как грамматический субъект пред­ложения, так и любая внелингвистическая сущность).

Коннотативные имена прямо обозначают свой предмет и косвенно указывают на его свойства. Таково, например, сло­во "человек", обозначающее Питера, Джона и неограниченное число других индивидов, составляющих класс, для которого оно служит кон­кретным общим именем. Такое имя дается членам этого класса в силу наличия у них общих свойств (телесность, жизнь, наличие разума и другие). Неконнотативные имена либо обозначают только предмет, либо указывают только на свойства. Итак: «Несо- означающим словом называется такое, которое означает либо только предмет, либо только свойство. Соозначающее же слово то, которое означает предмет и обнимает свойство. Предметом здесь называется все, имеющее свойство. Так, Джон, Лондон, Англия суть названия, означающие лишь предметы. Белизна, длина, добродетель означают толь­ко свойства. Поэтому ни одно из этих названий не есть соозначающее. Но бел, длинен, добродетелен — названия соозначающие. Слово "бел" означает все белые предметы, как, например, снег, бумагу, морскую пену ит. п., и обнимает или, по выражению схоластиков, соозначает свойство белизны»¹³. Значение (meaning) имен, согласно Миллю, зак­лючается именно в том, что они соозначают. Поэтому-то грамматичес­кие имена собственные не имеют значения, ибо не указывают ни на какие свойства. Такие имена суть просто знаки, дающие возможность выразить обозначаемые ими предметы в языке, или же метки, вызыва­ющие образы того, что обозначается.

Концепция Милля также объясняет функционирование слов, кото­рые не обозначают никаких реальных объектов, но которые тем не менее определяются по совокупности свойств (например, "кентавр" или "грифон"). За всем этим скрывалась и общефилософская проблема поисков значения широких философских абстракций и обобщений, все­гда вызывавших недоверие у философов эмпиристской традиции. Как представитель этой традиции Милль был весьма чуток к тем заблужде­ниям и недоразумениям философского характера, которые порождают­ся неправильным использованием языковых средств. Он, в частности, обращал внимание на многозначность различных слов (прежде всего связки "есть"), которая должна устраняться из научного языка. Этому посвящена глава "Заблуждения сбивчивости" в "Системе логики". Здесь Милль выступает как предтеча аналитической философии, получившей развитие в XX в.

Основу учения Милля о научном методе составляет его теория индукции. В этом вопросе его предшественниками были Френсис Бэкон и Дэвид Юм. В первой половине XIX в. глубокие ис­следования индукции в контексте развития научного знания были осу­ществлены в Великобритании Уильямом Уэвеллом и Джоном Герше- лем. Помимо методологического аспекта проблемы индукции Милля интересовал и сугубо познавательный вопрос: как мы можем обосно­вать свое знание, согласно которому присущее ограниченному числу определенных явлений присуще и всем явлениям подобного рода? Он критически оценивал возможности полной индукции, справедливо пола­гая, что она не может быть положена в основание науки. Поэтому приходится опираться на так называемую несовершенную индукцию, которая представляет собой подлинный вывод от частного к общему. Говоря современным языком, такая индукция дает приращение инфор­мации. Она является методом экспериментирования, открытия нового знания, движения от известного к неизвестному. В основе индукции — неявно принимаемый принцип единообразия процессов природы, ут­верждающий, что все происходит в соответствии с общими законами. Хотя данный принцип и недоказуем рациональными средствами, состав­ляя одно из наших главных убеждений, он, подобно любым другим научным принципам, имеет индуктивное происхождение.

Гершель (в книге "Рассуждение об изучении естествознания", вы­шедшей в 1830 г.) и Милль усовершенствовали приемы бэконовской элиминативной индукции. Милль стал рассматривать их как приемы исследования, переводящие гипотезы в каузальные законы. Таких ме­тодов пять: метод (единственного) сходства (если в двух или более случаях какое-либо явление связано с рядом повторяющихся обстоя­тельств, то эти обстоятельства суть или причины, или следствия данно­го явления); метод (единственного) различия (если, напротив, некото­рое явление W не повторяется в отсутствие определенного обстоятель­ства А, то явление W зависит от обстоятельства А); объединенный метод сходства и различия; метод остатков (если W зависит от А = А₁,А_уА_}, то через установление степени зависимости от Л, и А₂остается определись меру зависимости от А₃); метод сопутствующих изменений (если явление W изменяется, когда изменяется явление U, причем уси­ление и ослабление W наступает при усилении и ослаблении U, то W зависит от U). Эти правила впоследствии вошли во все учебники тра­диционной логики. Сам Милль как методолог колебался в оценке ин­дуктивных методов как способов либо открытия нового знания, либо проверки состоятельности некоторой гипотезы.

Акцент в логике Милля, которую следует рассматривать именно как логику научного исследования, делается на индуктивных процедурах. Однако это не означает игнорирования дедуктивных процедур. Милль подробно рассматривает и достаточно высоко оценивает силлогистику, подчеркивая важность точного представления знания, полученного ин­дуктивным путем. Однако в целом силлогистический вывод не может быть главным в науке и потому имеет лишь техническое значение для ученого. Сочетание в методологии Милля процесса выдвижения гипо­тезы с дедуктивной проверкой вытекающих из нее следствий дает осно­вание говорить о предвосхищении английским философом так называе­мого гипотетико-дедуктивного метода, характерного для науки XX в.

Милль, подчеркивавший важность математической обработки науч­ных данных, считается также одним из главных представителей психо- логистского объяснения логико-математического знания. Так, аподик­тические законы логики он рассматривает как устойчивые ассоциации мышления в психологическом смысле. Положения математики выво­дятся из аксиом, но сами аксиомы суть индуктивные обобщения отдель­ных фактов. Подчеркиваемая априористами аналитичность математи­ческих истин не должна, по Миллю, скрывать их индуктивное проис­хождение. Абстрактное математическое знание в значительной степени зависит от чувственности, предоставляющей исходные данные для ин­дукции. Влиятельную в середине XIX в. концепцию Милля уже в кон­це века начинают критиковать антипсихологистски настроенные фило­софы и ученых (Френсис Брэдли, Готлоб Фреге и Эдмунд Гуссерль). Однако отношение современных логиков и методологов науки к мил- левскому психологизму уже не столь негативно. Сегодняшняя ситуация и новая тематика в науке (например, задача создания программ искусст­венного интеллекта, моделирования психической деятельности) настоя­тельно ставят вопрос о переоценке соотношения логики и психологии.

Как и учение об индукции, тесно связанное с ним миллевское уче­ние о причинности предполагает принцип единообразия (законо­сообразности) природы: «Для употребления слова "причина" в нашем смысле необходимо убеждение не только в том, что за предшествовав­шим всегда наступало последующее, но что за первым и будет всегда наступать второе, пока продолжится настоящее устройство вещей»¹⁴. Милль признавал, что у нас есть взятое из обыденного опыта (т. е. не врожденное и не априорное) представление о причинности, которое уточняется в процессе научного исследования. При этом он в духе юмовского подхода к причинности стремился дать ей психологическое объяснение.

Каузальность он рассматривает как прочную ассоциативную связь ощущений, как устойчивую последовательность явлений, дающую воз­можность предсказания будущих событий (в том числе и поведения на основе знания человеческих характеров и мотивов). Подобная способ­ность предвидения, согласно Миллю, должна учитываться при созда­нии логики "нравственных наук". Итак, каузальные отношения скла­дываются между комплексами возможных ощущений. Причина опреде­ляется как совокупность явлений (или их необходимых условий), пред­шествующих некоторому данному явлению. "Если неизменная последо­вательность, — пишет Милль, — и существует когда-либо между после­дующим фактом и одним предшествующим, то весьма редко. Обыкно­венно она бывает между последующим фактом и суммою нескольких предшествующих. Совокупность их требуется для произведения после­дующего акта, т. е. для того чтобы он непременно за ними следовал... Определение причины неполно, пока мы не введем в него, в том или другом виде, всех условий"'⁵. В известном смысле для Милля причи­ной некоторого явления оказывается совокупность всех явлений в мире. Основываясь на своих субъективных установках, мы обычно выбира­ем определенные предшествующие явления, например, смежные в про­странстве и во времени с явлением, причину которого мы ищем. Отве­чая на возможные возражения, Милль отмечал: "Но даже при допуще­нии, что действие может начаться одновременно с его причиной, приня­тый мною взгляд на отношение причины к следствию практически от­нюдь не подрывается. Необходима ли последовательность причины и ее действий или нет, начало явления есть то, что предполагает причину, и связь причины со следствием есть закон последовательности явлений"¹⁶. Кстати, согласно Миллю, возможность предвидения человеческого по­ведения на основе знания причин не препятствует проявлению свобод­ной воли. Из его концепции причинности отнюдь не вытекает жесткий, однозначный детерминизм. Свобода в этом контексте оказывается спо­собностью воли человека к самодетерминации.

В социальной философии и в этике Милль рассматривает свободу в более широком контексте. Здесь он связывает свободу с принципом полезности. Индивидуальная свобода в обществе не должна ограничи­ваться, ибо она способствует достижению людьми счастья и процвета­ния. При этом счастье отдельного человека зависит от счастья других членов сообщества. Каждый человек может реализовывать все свои способности, не отрицая такой возможности и для других людей Этому должно способствовать справедливое демократическое законодательство.

Утилитаризм в миллевской интерпретации не имеет эгоистической тенденции. В классическую утилитаристскую доктрину Милль вносит ряд дополнений и изменений. Так, он отказывается от количественного "исчисления удовольствий" Бентама, подчеркивает качественные раз­личия между видами удовольствия, отдает предпочтение духовным удо­вольствиям над чувственными. Он в большей степени, нежели его не­посредственные предшественники, апеллирует к человеческой природе и связывает полезность с ее совершенствованием. В этом, согласно Миллю, большую роль должны играть правильные воспитание и обра­зование, способствующие развитию социальных чувств людей по отно­шению друг к другу и укреплению их солидарности. Средствами, кото­рые способны помочь осуществлению этих ценностей, Д. С. Милль в духе традиций английского либерализма считает свободу слова и печа­ти. Они, согласно Миллю, связаны с философским понятием истины, ибо истину в науке, философии, политике легче искать при свободном, беспрепятственном обмене мнениями и при свободе научного и нрав­ственного поиска. Во введении к своей работе "О свободе" Д. С. Милль писал, что борьба между свободой и авторитетом стала отличи­тельным признаком истории человечества уже в эпоху древних Греции и Рима. Борьбой за свободу пронизана история Англии На протяжении веков свободу понимали как защиту угнетенных от тиранической влас­ти. При этом считалось, что противоречие между правящими и управля­ющими неустранимо. Но потом проницательные люди заметили, что и общество может становится своего рода коллективным тираном — со­циальная тирания большинства не менее опасна, чем тирания отдельных личностей или небольших клик. Поэтому защиты против тирании обла­дателей высоких государственных постов недостаточно: нужна защита против тирании господствующих мнений и эмоций. Есть границы леги­тимного вмешательства коллективного мнения в сферу индивидуальной независимости. И найти эту границу, защитить ее от посягательств столь же необходимо для нормального состояния человеческих отношений, как и обеспечить защиту от политического деспотизма. (Это мнение Д. С. Милль отстаивал в противовес взглядам своего отца, горячего сто­ронника мажоритарного принципа.)

Милль четко защищает права, свободы, достоинство индивида. Даже если бы все общество за вычетом одного-единственного человека при­держивалось определенного мнения, то все равно было бы противно принципам свободы и справедливости заставить этого единственного человека поступиться своим мнением, принудить его к молчанию. Такие меры вели бы не к утверждению величия человеческого рода, а к ущемлению достоинства человечества. Человек, утрачивающий веру в самого себя, теряет и доверие к обществу, к "миру" — ведь мир есть часть самого человека, как индивид есть часть мира, часть обществен­ного организма. И пусть человек порой впадает в ошибки. Способность суждения дана ему для того, чтобы он ею пользовался. Обязанность правительств и индивидов состоит в том, чтобы мнения формировались как истинные и никогда не навязывались другим людям, — таково суждение Милля.

Культура демократического образования и высказывания мнений основывается на развитой способности людей самостоятельно форми­ровать суждения и умозаключения, ставить вопросы и находить отве­ты, предоставлять в подтверждение своего суждения аргументы и до­казательства. А такие привычки наилучшим образом воспитываются науками. Например, изучая геометрию, мы запоминаем и теоремы, и нужные доказательства. Но следует учесть и специфику математики: она не допускает сомнения в аксиомах и доказанных теоремах. Между тем в естествознании (как и в практической жизни) всегда возможны противоположные суждения об одних и тех же фактах. В области мора­ли, религии, политики, социальных отношений приходится бороться против монополии одного какого-либо мнения или одной доктрины, приобретающих господство над умами.

Если индивид включается в общественно значимый процесс выра­жения и отстаивания мнений, это налагает на него большие обязатель­ства: мнение должно быть выражено ясно, отчетливо, убедительно; человек, его высказывающий, должен быть готов толково и без раз­дражения ответить на альтернативные аргументы. Однако, справедливо отмечает Милль, девяносто девять человек из ста не хотят или не умеют этого делать, что относится и к образованным людям. Одни выражают свое мнение нечетко, другие не прислушиваются к противо- по ложным суж^_ениям. А тогда шумные споры, самые горячие дискус­сии могут оказаться непродуктивными, не только не ведущими к рож­дению истины, 1_{Ю и} препятствующими ее появлению на свет.

Сильной стороной концепции Милля была внутренняя связь логи­ки, этики, социальной философии и либерального курса в политике. Д. С. Милль был одним из представителей английской политической экономии. Он критиковал крайние интерпретации принципа свободной конкуренции, сторонники которых считали ее чуть ли не "естественным законом". Милль был того мнения, что свободный рынок и его законы не являются неким "естественным состоянием". Они внедряются бла­годаря особым действиям людей, институтам, установлениям. В процес­сах, способствующих продвижению вперед рыночных отношений, Милль также отводил особую роль хорошо продуманному законодательству и правовым реформам.

Исследователи считают, что Д. С. Милль сыграл решающую роль в превращении либерализма в "социальный либерализм" — концепцию, которая смогла развить либеральные идеи предшественников дальше, прибавив к ним соображения о конкретных социально-политических механизмах, содействующих демократизации и либерализации общества¹⁷.