1. Любовь к России, к Родине — характер русского, точ­нее, российского патриотизма. Патриотизм и критическое отно­шение к России, к российскому, значит, многонациональному народу, в частности к народу русскому — совместимы ли они? Патриотизм как пробуждение национального самосознания, его исторические фазы и роль в "национальной идентификации" россиян.

2. Историческая миссия России и ее народа. Утверждение о русском народе-мессии, возрождение идеи о России как "третьем Риме". Различия между "миссионизмом" и "мессианизмом".

3. Исторический путь России, его своеобразие и его пересе­чение с путями других народов, стран, регионов.

а) Россия и Запад.

б) Россия и Восток. Россия как Евразия.

4. "Русская душа", или специфика национального характера Русского народа.

5 Своеобразие российской национальной культуры. Специ­фика российской философии. "Национальные" ценности и ценности общечеловеческие.

6. Российская государственность. Специфика решения про­блем свободы, права, демократии, реформ и революции в России. Особая социальная роль и ответственность российской интеллигенции.

Вопрос о специфике русской культуры и своеобразии философии России уже возникал в ходе предшествующего рассмотрения.

Как и в дискуссиях XIX в., в XX столетии, в ответах на очерчен­ную совокупность сложнейших философско-исторических, политичес­ких, социологических, социально-психологических, культурологичес­ких, историко-философских, этических и эстетических проблем сфор­мировались три основных подхода к "русской идее '.

Сторонники первого подхода не просто ратовали за своеобразие "русского пути", но резко противопоставляли его траекториям исто­рического движения других народов. Предпочтительным историчес­ким состоянием для России они считали изоляционизм. Вместе с тем именно они были склонны говорить не просто о миссии русского на­рода, сопоставимой с миссиями других народов: они считали его на­род ом-мессией, народом-богоносцем — исходя из того, что правосла­вие объявлялось единственно истинным христианством. Подразумева­емой, а иногда и явно выражаемой предпосылкой этого подхода ста­новилось резкое неприятие образа жизни, культуры, философии дру­гих народов неправославных вероисповеданий, а то и проклятия, по­сылаемые в адрес этих стран, народов, их религий.

Сторонники второго подхода, ни в коей мере не отрицая специфи­ческой миссии России и россиян в истории, специфики и даже уни­кальности "русского пути", "русской души" и культуры России, счи­тали русский путь неотделимым от исторического развития, пути дру­гих народов, от развития цивилизации, от опыта всего человечества.

Сторонники третьего подхода, считая первый подход скорее воскре­шением славянофильства, а второй — западничества XIX в., призывали подняться над этими ушедшими в прошлое идейными крайностями, учесть уже приобретенный исторический опыт, а также характер но­вой эпохи, принесшей с собой и новые линии дифференциации, и еще более мощные объединяющие, интеграционные тенденции. Вот поче­му в спорах о "русской идее" не принимали участие или мало в них включались некоторые видные деятели русской культуры, в частности философы. Ибо они считали такие споры устаревшим, из политичес­ких соображений реанимируемым духовным феноменом. Но так уж случилось, что интерес к "русской идее" в XX в. был и остается весь­ма характерным для российской философии, все равно, развивалась ли она на родной почве или за рубежом, после вызванной революцией эмиграции. Этот интерес особо усиливался в кризисные времена оте­чественной истории. В частности, спор возобновился, когда на рубеже XIX —XX вв. некоторых интеллектуалов России — а они-то ведь и спорили о русской идее — испугал стремительный рост российского капитализма, приведший к пересмотру укоренившихся идей, тради­ций, всего уклада медленно развивавшейся "патриархальной" России.

Русско-японская война, позорное поражение в ней огромной импе­рии вновь способствовали оживлению интереса к российской идее. Об этих умонастроениях хорошо написал Фёдор Степун (1884—1965), видный российский мыслитель, публицист, историк культуры (выс­ланный в 1922 г. из советской России): "На рубеже двух столетий Россию, как отмечает Вячеслав Иванов, охватила страшная тревога. Владимир Соловьев остро ее почувствовал:

Всюду невнятица Сон уже не тот Что-то готовится, Кто-то идет.

Под идущим Соловьев, как писал Величко, понимал самого Анти­христа... За несколько лет до русско-японской войны он не только представил ее начало, но и ее прискорбный конец:

О Русь! Забудь былую славу Орел двуглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен

...Все эти тревоги, внезапно зазвучавшие в русской поэзии и лите­ратуре, оказались отнюдь не беспредметны"². Под "небеспредметны­ми тревогами" Степун, писавший процитированные строки уже после второй мировой войны, имел в виду возможное "наступление" Азии на Европу. Но тогда, на рубеже веков, тревоги российской интеллек­туальной элиты были вызваны не только и даже не столько опасностя­ми, исходившими от воинственно настроенных "желтых детей". "Не­беспредметные тревоги" продолжали нарастать, когда глубокие умы анализировали ту ситуацию в Европе, которая привела к первой ми­ровой войне, а потом и к революциям в России и других европейских странах. В статье "Душа России", опубликованной в 1915 г., Н. А. Бердяев писал: "Мировая война остро ставит вопрос о русском наци­ональном самосознании. Русская национальная мысль чувствует по­требность и долг разгадать загадку России, понять идею России, опре­делить ее задачу и место в мире. Все чувствуют в нынешний мировой день, что Россия стоит перед великими мировыми задачами. Но это глубокое чувство сопровождается сознанием неопределенности, почти неопределимости этих задач. С давних времен было предчувствие, что Россия — особенная страна, не похожая ни на какую страну мира. Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России. Идет это от старой идеи Москвы как третьего Рима, через славянофильство — к Достоевскому, Владимиру Соловь­еву и к современным неославянофилам. К идеям этого порядка налип­ло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно на­родное, подлинно русское"³. Не удивительно, что эта статья Н. Бер­дяева, написанная в разгар первой мировой войны, была проникнута антигерманизмом и глубоким патриотизмом. Другим периодом, когда снова наблюдался всплеск интереса к русской идее, стали две револю­ции—Февральская и особенно Октябрьская. Правда, о специфике русского пути, русской души и об их поистине роковой повязанности революционаризмом интеллектуалы России, как бы предчувствуя бу­дущий разгул революционной разрушительной стихии (например, Бердяев вместе с другими авторами сборника "Вехи"), говорили рань­ше. После Октября тем из крупных русских мыслителей, кто уцелел от революционного террора, пришлось рассуждать о русской идее уже за пределами России, в эмиграции, куда их изгнала за инакомыслие советская власть.

Разберем теперь подход отечественных мыслителей XX в. к основ­ным проблемам, объединяемым понятием "русская идея".