44Лопатин л. М. Аксиомы философии. М., 1996. С. 127. Далее в тексте указываются страницы этого произведения.Глава 3 от марксизма к идеализму. Судьбы российской интеллигенции

Развитие российской мысли серебряного века на уровне социаль­ной и социально-политической философии имело примечательный век­тор: для немалого числа интеллектуалов оно оказалось также движе­нием от марксизма (или какой-либо сходной с марксизмом революци- онаристской доктрины), от марксистского атеистического материализ­ма, материалистической философии истории — к религиозно-идеали­стическому пониманию общества, исторического процесса, в частно­сти и в особенности исторических поворотов, свершившихся в нашей стране.

Путь от марксизма к идеализму проделали многие выдающиеся российские философы анализируемого периода. Существенны в дан­ной связи два момента. Во-первых, сами эти мыслители в ставших знаменитыми коллективных сборниках и в своих собственных произ­ведениях не только обрисовали вехи столь типичного пути, но и пока­ялись за заблуждения и содеянные ошибки.

К тому же эти марксистские заблуждения не прошли бесследно, не остались только в прошлом. Внимательный анализ позволяет обнару­жить некоторые последствия влияния марксистских идей даже в более поздних религиозно-идеалистических построениях российских фило­софов.

Во-вторых, путь именно от марксизма к идеализму позволяет выя­вить роль социальной философии в философской мысли России и зависимость самого социально-философского, философско-историчес- кого размышления от глубоко занимавшего российских интеллектуа­лов ситуационного философского анализа российских реалий.

Необходимо прежде всего задуматься над тем, почему отечествен­ные мыслители, наделенные незаурядными способностями к тончай­шим метафизическим и богословским размышлениям, столь часто по­свящали свои произведения политике, политической экономии, соци­альной философии, философии права, этике. Показателен и сам тот факт, что в политически актуальных сборниках выступали авторы, которых история причислила к когорте выдающихся философов на­шей страны. Глубочайшая и, как выяснилось, вполне оправданная тревога за судьбы России — вот что в первую очередь объясняет несомненный социальный и этический уклон российской философии серебряного века. Предчувствие опасностей, акцентирование противо­речий, кризиса всей современной цивилизации — другая причина со­циальной и нравственной ориентированности отечественной философ­ской мысли. И не случайно в наследии большинства выдающихся российских философов, которым в дальнейшем будут посвящены спе­циальные главы, социально-философская, этическая, философско- правовая проблематика неизменно занимает почетное место. Поэтому, в частности, никак нельзя согласиться с теми историками философии, которые склонны отделять "собственно философские" идеи и произ­ведения российской философской классики от социально-философ­ских работ и концепций. Ибо социальные идеи, восходящие к кон­кретным социально-историческим событиям, в русской мысли в свою очередь были увязаны в единый идейный и теоретический комплекс со сложнейшими философско-метафизическими, гносеологическими размышлениями и концепциями.

Вот почему некоторые сборники, "коллективные труды" мыслите­лей России надолго приобрели огромный общественный резонанс. Это были "Проблемы идеализма" (1902), "Вехи" (1905), "Из глубины". Наиболее известным стал сборник с выразительным и символическим названием "Вехи". Его авторами были известные отечественные писа­тели, философы, публицисты — П. Б. Струве, М. О. Гершензон, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, А. С. Изгоев, Б. А. Ки- стяковский. За сравнительно короткий срок "Вехи" выдержали более 40 изданий; печатались они вновь и вновь потому, что интерес читаю­щей публики не ослабевал. Завязалась острая полемика.

Полемика вокруг "Вех" вспыхивала потом еще не раз. (Когда слу­чилась революция 1917г., когда Россия переживала новый, предска­занный веховцами трагический кризис, то снова разгорелась полеми­ка вокруг "Вех". Тогда были напечатаны новые сборники статей. Так, возник сборник "Из глубины" авторами которого, кроме ранее на­званных веховцев, были также П. И. Новгородцев, Вяч. Иванов и др.) Но еще до революции 1917 г., по следам "Вех", был выпущен целый ряд антивеховских произведений — например, сборник "Ин­теллигенция в России". Когда веховцы выступили уже во второй раз, когда их предсказания, увы, сбылись, то они напомнили прежним читателям о самой главной цели, ради которой писали "Вехи": осуще­ствить нелицеприятную историческую критику, а в значительной мере и самокритику положения и роли интеллигенции в русской действи­тельности, критически проанализировать особенности нравственной, культурной и религиозной жизни России. Авторы были далеки от желания опорочить русскую интеллигенцию. И не об интеллигенции как таковой шла речь в "Вехах". Имелась в виду главным образом — если говорить словами Бердяева, взятыми из его веховской статьи "Философская истина и интеллигентская правда" — "кружковая" интеллигенция, искусственно выделяющая себя из общенациональной жизни. Вот об этой интеллигенции, которую Бердяев называл "интел­лигентщиной", и повествовали "Вехи". Авторы отличали "интелли­гентщину" от интеллигенции в широком общенациональном, общеис­торическом смысле этого слова. И неоднократно предупреждали: они вовсе не намереваются, — так писал в своем предисловии к первому изданию "Вех" Гершензон, — с высоты некой якобы окончательной истины доктринерски судить русскую интеллигенцию. Статьи, повто­ряли авторы, написаны с болью за прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны.

В сборнике "Из глубины" Струве (в предисловии издателя) писал: "Сборник "Вехи", вышедший в 1909 г., был призывом и предосте­режением. Это предостережение, несмотря на всю вызванную им, подчас яростную реакцию и полемику, явилось на самом деле лишь робкими диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905—1907 гг. и разразилась в 1917 г. Историк отметит, что русское образованное общество в своем большинстве не вняло обра­щенному к нему предостережению, не сознавая великой опасности, надвигавшейся на культуру и государство"¹. Таким образом, после Октябрьской революции темы "Вех" вновь встали в повестку дня.

В данной главе движение от марксизма к идеализму будет просле­жено, во-первых, на примере жизненного пути и духовного развития двух выдающихся мыслителей России, П. Струве и С. Булгакова, а во-вторых, в проблемном ракурсе: предметом рассмотрения станут социально-философские размышления российских мыслителей, сгруп­пированные вокруг "веховских" тем, которые не устарели и сегод­ня — судеб русской интеллигенции, ее нравственного и правового со­знания, ее подверженности революционаристскому соблазну и ее от­ветственности .

Итак, сначала о двух "веховских" авторах, путь духовного разви­тия которых типичен для России и вклад которых в отечественную социальную мысль весьма значителен. Одним из организаторов сбор­ников "Проблемы идеализма" и "Из глубины" был известный тогда в России экономист, философ, публицист Петр Бенгардович Струве² (1877—1944). Как и многие другие известные отечественные мысли­тели, П. Струве в 90-х годах прошел через увлечение марксизмом, под влиянием которого были написаны его первые работы, посвящен­ные экономическому и социальному развитию России. В конце 90-х годов он редактировал журналы "Новое слово" и "Начало", имевшие четкую марксистскую ориентацию. В начале нового века П. Струве — снова же вместе с другими представителями российской интеллиген­ции — пережил глубокий идейный кризис, осуществив поворот от марксизма к резкой критике его, к утверждению нового либерализма. Он проделал путь от материализма к идеализму, от атеизма — к религиозному мировоззрению. Из произведений П. Струве начала века в философском отношении наиболее интересны те, в которых разра­батывались проблемы свободы и необходимости, субъективизма и ин­дивидуализма в социальной философии. При этом Струве имел в виду разоблачить — с философской, социологической, этической точек зре­ния — народническо-популистский идеал, утверждая метафизические и нравственные принципы плюрализма, высочайшего достоинства от­дельной личности, ее свобод, прав и ценностей. На обоснование онто­логических и этических предпосылок индивидуальной свободы в един­стве с разработкой религиозного идеализма были направлены твор­ческие усилия П. Струве как незаурядного философствующего соци­ального мыслителя — начиная со статьи в сборнике "Проблемы идеа­лизма" (1902) до поздних работ, написанных в эмиграции ("Заметки о плюрализме", 1923, "Метафизика и социология. Универсализм и сингуляризм в античной философии", 1935). Знавший марксизм не Понаслышке, рано начавший критиковать его философские ограни­ченности, Струве "отрицал внутреннее родство марксистского учения ^с Немецким классическим идеализмом, усматривая его корни в школе

Л. Фейербаха, французском материализме XVIII века и в теориях социалистов-утопистов "³.

То значительное влияние, которое оказали в России сборники "Про­блемы идеализма", "Вехи", "Из глубины", и объяснялось, в частно­сти, высочайшей философской культурой авторов. Их суждения об общественных событиях, о судьбах России и ее интеллигенции, о рос­сийских революциях, о злоключениях идей, выросших на российской почве и захвативших широкие массы населения, были глубоко проду­манными и выстраданными. Что касается П. Струве, то он вскрыл именно те ограниченности марксистской и вообще популистской иде­ологии, которые многим его читателям могли показаться парадоксаль­ными. Казалось бы, идеал социализма тесно связан с принципом "на­дындивидуального устроения жизни": ведь он требует от индивида подчинения его интересов и целей "жизненным отправлениям обще­ственного целого". Казалось, что социалистическая идея или идея клас­совой борьбы диктует индивиду самоограничение и даже самоотречение. Однако противоречие, согласно Струве, в том и состоит, что социа­лизм как хозяйственная система, как идеология революции развязы­вает — "в погромном вихре" — эгоистические разрушительные стра­сти индивидов, сбивающихся в аморфные толпы, мобилизует "враж­дебные чувства личностей"⁴. Струве предрекает, что эта стихия в кон­це концов должна привести к разгулу антиколлективистских действий, к самому дикому индивидуализму и социальному атомизму. Это лишь один из тезисов статьи Струве "Исторический смысл русской револю­ции и национальные задачи", опубликованной в сборнике "Из глуби­ны" и подводящей итог русских революций XX в.

Сходные идеи в сборниках "Вехи" и "Из глубины" развивал выда­ющийся представитель русской интеллигенции — экономист, публи­цист, философ, богослов Сергей Николаевич Булгаков⁵ (1871 —1944). Сначала о его жизни, сочинениях и идеях, наиболее важных для фи­лософии. Окончив в 1884 г. Орловскую духовную семинарию, а за­тем — юридический факультет Московского университета, молодой Булгаков стал одним из наиболее интересных специалистов по поли­тической экономии. Проблемы капитализма он тогда исследовал под влиянием Маркса и с марксистских позиций. И он — вместе с други­ми, уже упоминавшимися "легальными марксистами" — на рубеже веков прошел путь от марксизма к идеализму. В 1903 г. вышла его работа, так и названная "От марксизма к идеализму". В 1911 г. сочи­нения Булгакова были собраны в двухтомном сборнике "Два града"; в 1912 г. вышла первая книга его выдающейся работы "Философия хо­зяйства". Наибольшую известность Булгакову принесло опубликован­ное в 1917 г. произведение "Свет невечерний. Созерцания и умозре­ния", как бы резюмирующая и собственные философско-религиозные духовные поиски автора, и метафизические предпосылки его религи­озного философствования, которое становилось все более богословс­ким. Оригинальным моментом в философии Булгакова явилось то, что обоснование идеи Бога как Абсолюта (связанное с глубоким ана­лизом религиозного сознания акта веры, призвания религиозной фи­лософии) было объединено с пристальным вниманием к "божествен­ному Ничто" (находящему свое выражение в противоречивости мира, антиномичности сознания и особо заостренному в так называемом от­рицательном богословии). Бог и тварный мир, бытие и небытие, абсо­лютное и относительное, свобода и необходимость, человек и поиск им Бога, София как посредник между миром и Богом — таковы глав­ные темы "Света невечеркего", с удивительной метафизической тон­костью, даже изощренностью анализируемые Булгаковым.

В 1918 г. Булгаков принял сан священника. С этого же года он жил в Крыму и работал над философскими произведениями. "Фило­софия имени", "Трагедия философии", написанные в то время, были изданы уже после смерти Булгакова. К 1918 г. относится и его блестя­щая религиозно-философская работа "Тихие думы". Но уже станови­лось ясным, что богослов в нем брал верх над философом. Впрочем, все творчество Булгакова (после отрезвления от марксизма) носило ярко выраженный религиозный или богословский характер. Проде­ланный им на рубеже веков путь духовной эволюции Булгаков глубо­ко пережил и осмыслил как главный урок и как частное проявление того, что он назвал "трагедией философии". Булгаков заявил, что христианская догма обязана стать не только "критерием, но и мерой" всякой философской конструкции. Вся новоевропейская философия была обвинена Булгаковым в злонамеренном еретическом богоотступ­ничестве, каковое объявлялось и основным источником, и главным проявлением трагического кризиса философии. В европейской фило­софии нового времени Булгаков особенно решительно критиковал дух системности. Логическая непрерывность и логический монизм, — не­обходимые черты всех философских систем, претендующих на роль абсолютной философии. И хотя саму идею "философии Абсолюта" — разумеется, в ее религиозной форме — Булгаков не отвергает, ему претит заносчивое стремление системных философий выдать свой, и именной свой проект бытия за самое Бытие, систему самого мира. Историю философии он толкует как череду взлетов, которые неиз­бежно оборачиваются стремительными падениями и поистине судьбо­носными неудачами великих умов, общей трагедией философии.

Булгаков тоже испытал все горести эмиграции. В 1922 г. он был выслан в Турцию. С 1923 по 1925 г. Булгаков преподавал церковное право и богословие в Праге, а затем переселился в Париж, где также вел преподавательскую деятельность и где окончательно кристаллизи­ровались его богословские идеи. В Праге были написаны и опублико­ваны его богословские сочинения ("Купина неопалимая", "Правосла­вие", "Апокалипсис Иоанна" и др.).

Судьбы России, ее культуры и интеллигенции всегда глубоко вол­новали Булгакова. Зная теперь главные этапы творчества о. Сергия Булгакова, вернемся к его статье в "Вехах", весьма важной для ха­рактеристики ранней булгаковской социальной философии.

российская интеллигенция - ее судьба и вина

Тематика и тревоги, о которых заявили авторы "Вех", актуальны и сегодня. Вдумаемся, сколь современно звучат слова Сергея Булга­кова в сборнике "Вехи": "...Для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более зах-

1® — S18 ватывающей темы для размышлений, как о природе русской интелли­генции, и вместе с тем нет заботы более томительной и тревожной как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волей. Ибо, в противном слу­чае, интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию"⁶.

Суть вопроса о судьбе, вине и трагедии российской интеллиген­ции, как он поставлен в сборнике "Вехи" и в процессе полемики вок­руг него, связан с непоколебимой уверенностью веховцев, выражен­ной следующими словами С. Булгакова: "русская революция была интеллигентской. Духовное руководительство в ней принадлежало нашей интеллигенции, с ее мировоззрением, навыками, вкусами, со­циальными замашками. Сами интеллигенты этого, конечно, не призна­ют — на то они и интеллигенты — и будут каждый в соответствии своему катехизису называть тот или другой общественный класс в качестве единственного двигателя революции"⁷. Вряд ли можно согла­ситься с мнением Булгакова об "исключительно "интеллигентском" характере революции 1917 г. Но никак нельзя отрицать того, что ин­теллигенция сыграла немалую роль в русской революции и в ее подго­товке, что и сегодня "революционаристски" настроенная интеллиген­ция влияет на развитие России и ее судьбу.

В чем же сказалась и сказывается эта связь между русской рево­люцией и деятельностью интеллигенции? Сергей Булгаков в своей статье "Героизм и подвижничество" пытается проследить генезис той, по его мнению, "неестественной" приверженности революции, кото­рая появилась у русской интеллигенции уже давно, на более ранних этапах русской истории. «Русской интеллигенции", — рассуждает Булгаков, — ...всегда было свойственно чувство виновности перед народом, своего рода "социальное покаяние", конечно, не перед Бо­гом, но перед "народом" или "пролетариатом»⁸.

Но зато отсюда вытекают, по мысли Булгакова, особые, во многом опасные черты интеллигентского мировоззрения и идеала, психологии интеллигенции. Согласно Булгакову, российский интеллигент-револю- ционарист постоянно ставит себя в положение мученика, приводит себя в состояние героического экстаза, а за эти неизбывные мучения требует и ожидает к себе какого-то благоговейного отношения. И хотя в словах Булгакова явно чувствуется и некоторая ирония, он воздает должное судьбе и страданиям интеллигентов России: "...нельзя не преклониться перед святыней страдания русской интеллигенции"⁹. Но преклонение перед этим страданием не позволяет Булгакову умолчать о том, что российский интеллигент, мнящий себя героем, никогда не довольствуется ролью скромного работника, никогда не удовлетворя­ется реальным делом, которое приводит к малому эффекту. Для ин­теллигентского сознания характерны неуважение к личностному сми­рению, личностному покаянию, к скромности, творчеству, труду и т. д. Идеал личности вообще, повторяет Булгаков распространенную среди философов, часто воспроизводимую и в "Вехах" мысль, мало что говорит русскому интеллигенту. "Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум. Мак­симализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма, с та­кой поразительной ясностью обнаружившаяся в годину русской рево­люции"⁷. Булгаков при этом обнажает глубокое противоречие в пове­дении и мышлении русской интеллигенции. Дело в том, что "герои­ческий интеллигент" как будто бы готовится к жертвам, к мучениям, готов быть не менее чем спасителем отечества. Но еще более он взыва­ет к коллективизму, к массовым подвигам и жертвам. Коллективизм, соборность, жертвы со стороны народа во имя идеи — это тоже ее лозунги. У Булгакова в его статье есть немало других метких, ясных и ярких замечаний, не потерявших свою силу и до сего времени. Со­знательно или бессознательно интеллигенция живет в ожидании либо социального чуда, либо всеобщего катаклизма. Она все время уповает на что-то иррациональное и утопическое. С максимализмом, что очень важно для Булгакова, тесно связан аморализм. Когда во главу угла ставят максимализм целей, то весьма часто забывают о чистоте средств. Главное же для Булгакова: интеллигент употребил всю силу своей образованности на разложение народной веры. Окончание статьи Бул­гакова возвращает нас к проблеме противоречивой роли русской ин­теллигенции. Интеллигенции настоятельно нужны критика и само­критика, смирение, покаяние. Но нужны и деловитость, труд, компе­тентность. Однако никак нельзя принижать то духовное значение, которое она имеет и еще будет иметь для истории России.

После революции, в статье "На пиру богов" (1918) С. Булгаков продолжил и углубил свой веховский анализ. Он построил статью в виде диалогов, участниками которого стали такие персонажи: обще­ственный деятель, боевой генерал, дипломат, известный писатель, свет­ский богослов, беженец. Основная тема — та же, что и в "Вехах": революция и российская интеллигенция. Но теперь уже можно было подвести поистине трагические, по мнению Булгакова, итоги. "На пиру богов" — блестящее философское, а одновременно публицистическое произведение. Каждый из участников диалога — особый характер и социальный тип. В их споре речь идет об анализе связи между войной 1914 г. и большевистской революцией, об "агонии старого режима", о "рахитизме власти" и опять-таки о роли интеллигенции, об "опасном кризисе", который переживает народ, свершивший революцию, о со­циализме как "бредовой, навязчивой идее" русской интеллигенции. Но когда Генерал в раздражении восклицает: "Нет, интеллигенция это — болезнь России, ее несчастье!" — Писатель отвечает: "Я реши­тельно против этого вешания всех собак на одну интеллигенцию. Все мы виноваты в происшедшем, и каждый должен осознать и свою лич­ную, и общественную вину... Большевизм есть, конечно, самое после­днее слово нигилизма и народобожия"¹². Одна из самых важных тем Диалога — роль веры, церкви в преодолении безбожия, явившегося, как об этом не раз говорилось и в сборнике "Вехи", существенной причиной революционного нигилизма. Но заканчивается диалог зна­менательными словами, которые Писатель (а вернее, сам С. Булга­Ков) обратил к своим собеседникам: "Зачем маловерствуете? Жива Наша Россия, и ходит по ней, как и древле, русский Христос в рабьем, поруганном виде, не имея зрака и доброты... Кроме этой веры, кроме

ю*

этой надежды, ничего у нас более нет Но русская земля это знает, и она спасет русский народ, по ней стопочки Богородицины ступали "¹³