Литература

Бесолова, Ф. К. Рядовой Гусев по ту сторону добра и зла (рассказ А. П. Чехова «Гусев») / Ф. К.Бесолова// Intuitus mentis русских писателей-классиков. – Ставрополь, 2010.

Блок, А. А. Собрание сочинений: в 2 т. Т.1 / А. А.Блок. – М., 1946.

Бродский, И. Сочинения / И.Бродский. – Екатеринбург, 2002.

Волошин, М. Стихотворения / М.Волошин. – Л., 1982.

Гольцов, В. А. А. П. Чехов (Опыт литературной характеристики) / В. А. Гольцов //А.П.Чехов. Pro et contra. – СПб., 2002.

Горнфельд, А. Г. Пути творчества. Статьи о художественном слове / А. Г. Горнфельд. – Пг., 1922.

Кушнер, А. С. В новом веке: стихотворения/ А. С.Кушнер. – М., 2006.

Лосев, А. Ф. Бытие, имя, космос / А. Ф.Лосев. – М., 1993.

Мандельштам, О. Э. Камень / О. Э.Мандельштам.- Л., 1990.

Одесская, М. М. «Лети, корабль, неси меня к пределам дальным» (Море в поэтике А.С.Пушкина и А.П.Чехова) /М. М.Одесская // Чеховиана: Чехов и Пушкин. – М., 1998.

Пушкин, А. С. Собрание сочинений: в 10 т. Т.II / А. С.Пушкин. – М., 1959.

Чехов, А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Т.7/ А.П.Чехов. – М., 1977.

Черный, С. Лирика / С.Черный. – М., 2002.

Цветаева, М. Сочинения: в 2 т. Т.1 / М. Цветаева. – М., 1989.

Пространство южнорусской степи в творческом сознании современных русских писателей л.И. Бронская

Россия, Ставрополь

[e-mail]

В 2000 году поэт Игорь Вишневецкий опубликовал лирический цикл «Сумерки сарматов» [Вишневецкий]. Циклу предпослан эпиграф из стихотворения Иоганнеса Бобровского «Сарматская долина»: «Душа, полная тьмы, поздно...». Следует заметить, что сам Бобровский воевал в немецкой армии, был взят в плен и работал под Ростовом, то есть обладал собственным достоверным знанием о южнорусском пространстве, художественно осмысляя его в иных, лежащих за пределами русской литературной традиции образах.

Что касается автора лирического цикла, то для него южнорусские степи, Придонье – родные места, здесь он вырос, здесь определилась одна из доминант его личности: он – южанин. Об этом поэт рассуждает вместе со своим другом – прозаиком Владиславом Отрошенко – в рамках «Круглого стола» «Литература и глобализация: множественная идентичность писателей» в редакции журнала «Новое литературное обозрение». Игорь Вишневецкий замечает, что по-английски есть понятие “seascape”, по-русски его не существует. «Это как будто абсурд – “ландшафт моря”, но поверхность водоема, моря, реки, озера тоже влияет на наше творчество. Например, память о рассекающей степи, в которых мы с Владиславом родились, реке Дон. Между прочим, “дон” на языке потомков сарматов, современных осетин, значит просто “вода”. То есть южная наша река — олицетворение потока вообще, разделяющего мир на “здесь” (правобережье) и “там” (левый берег)» [Литература и глобализация 2004: 55]. Его слова уточняет Владислав Отрошенко: «Я бы добавил к этому историческое пространство, потому что всякое пространство помимо зримых объектов (леса, рек, холмов) наполнено незримыми историческими и мифологическими смыслами. Мы с тобой, Игорь, родились в пограничном мире...» [Литература и глобализация 2004: 55].

Итак, определился контур художественно осмысленного южнорусского пространства: река (водный поток), рассекающий степи, которые – наряду с собственно географическими характеристиками – обладают еще историческими и мифологическими смыслами.

Например, у И. Вишневецкого в «Сумерках сарматов» читаем:

Солнце сырое дымится над серой степью: Танаис, мёрзлый песок. Гнилью подводной тянет от лирой выгнутой ржавой коряги, из рук   выпавшей – кажется, полугрека –

полусармата. Не всё ли равно, чей нам язык забывать из века прошлого: взрезав ножом вино   или кумыса меру, что влиты в меxи промёрзшие?

<……………………………..>

Вздёрни повод тяжёлый, боком – к воде: то не камыш, не живые корни дуба вверxу над обрывом, где   сам ты, ощерившись xищно, – где я сам, рукавицей прикрыв глаза, вижу не мир, где течёт темнея Стикса степного стремнина; за   тёмной рекой, маслянисто-блёсткой можно увидеть: над ржавым льдом ночи начало и то, как ветренно-резкий ещё на востоке дымит окоём [Вишневецкий]

Низовье Дона, "замеотийские степи" (Меотида – Азовское море) понимаются в стихотворениях Вишневецкого прежде всего как окраина и пограничье, граница греко-римской цивилизации (во II веке н.э. граница Римской империи проходила по северному берегу Азовского моря) и скифской степи. Это страна-палимпсест, где до сих пор можно увидеть стоящую в степи скифскую каменную бабу и найти в земле римские монеты. Но там же – и следы Второй мировой войны, которая в "Сумерках сарматов" представлена как страшное и грандиозное эпическое событие.

«Не все ли равно, чей нам язык забывать…» – этот мотив является сквозным как для И. Вишневецкого, так и для В. Отрошенко, который в эссе «Метафизика юга» замечает: «Я привык это знать во время работы, привык воображать пространство действия моих героев южнее себя – в той области мира, которая в разные исторические времена носила разные названия: Меотида, Скифия, Сарматия, Амазония, Хазария, Дикое Поле, Земля Войска Донского, ныне - Ростовская область…» [Отрошенко 2005: 145].

Эту мысль писатель развивает и в беседе в редакции «Нового литературного обозрения»: «Приазовские степи были космополитичным пространством с глубокой древности, там постоянно менялись народы – киммерийцы, скифы, сарматы, савроматы, греки, половцы, хазары, венгры, торки, татары-чингизиды, шведы, генуэзцы, венецианцы... Если представить себе пространство в виде водной поверхности, это была воронка, бесконечный водоворот, куда затягивало и выбрасывало народы, затягивало и выбрасывало — в разные стороны: на север, на юг, в Европу» [Литература и глобализация 2004: 55].

Однако для И. Вишневецкого и В. Отрошенко южнорусские степи важны те только исторической и мифологической насыщенностью, но и эмоциональной, эстетической притягательностью. В «Сумерках сарматов» читаем:

Рифейские горы оxватывают с запада, и с севера, загибаясь как лук в рукаx воина белой равнины, <……………………………………..>

Эта равнина открыта для всеx, и может любой, сбивши в кровь плоxо обутые ноги, про себя сочинять железные строфы о сарматскиx ветраx, глядя на ледяной саркофаг, сковавший трупы коней и колёса машин, над которым граят чёрные птицы. [Вишневецкий]

При всем трагическом пафосе стихотворения «SARMATIA ASIATICA: A.D. 1942», входящего в цикл, следует обратить внимание на образ равнины, открытой для всех: «Эта равнина открыта для всеx, / и может любой, сбивши в кровь плоxо обутые ноги, / про себя сочинять железные строфы о сарматскиx ветраx». Безусловно, здесь явная аллюзия на И. Бобровского, но, в первую очередь, художественное осмысление степного пространства.

Образ равнины, открытой для всех, встречаем и у В. Отрошенко в уже названном эссе «Метафизика Юга»: «В донской степи этот избыток света порождает сама структура степного пространства. Плоская, ограниченная только линией горизонта степь открывает взору полный земной круг – тот иллюзорный диск, под которым древняя космография помещала разнообразные опоры: трех слонов, трех черепах, трех китов. Вместе с этим диском открывается целиком и небесный купол. Он выглядит как правильная полусфера с ровными краями. Интенсивность света и размах зримого пространства достигают максимума, если смотреть на степь с высокого холма, подобного тому, на котором стоит город Новочеркасск» [Отрошенко 2005: 145].

И для И. Вишневецкого, и для В. Отрошенко характерно чувственное переживание степного простора (традиция, идущая от классической русской литературы). Речь идет об интенсивном изображении русской литературой явлений действительности, когда читатель подвергается воздействию чувственной аналогии понятия. Именно эту сторону русской литературы можно проследить от Гоголя до Бунина и Пастернака. Русские писатели стремятся ввести читателя не только внутрь душевных переживаний: религиозное просветление, ощущение влюбленности, титаническое потрясение переживания смерти – но и в такие первобытные переживания, которые мы чувствуем, ощущая запах, вкус или осязая что-либо. Они исходят из того, что искусство является выражением чувства, а переживание – один из важнейших способов познания жизни. Чувственное переживание пространства – вот важная доминанта творчества, которая определяет и идентификацию писателя. Иными словами, географические пространства формируют как восприятие жизни, так и художественное сознание писателя. Тема «пространство и искусство» оказывается весьма продуктивной для современного литературоведения.