Литература

Анненский, И. Стихотворения и трагедии / И. Анненский. – М., 1990.

Ахматова, А. А. Собрание сочинений: в 6 т. Т.I / А. А.Ахматова. – M., 1998.

Г. Гоц, В поисках звезды заветной. Китайская поэзия первой пол. XX в. / Г. Гоц/ Сост., вступ. ст., заметки об авт. и примеч. Л. Е. Черкасского. - М., 1988.

Завьялова Е. Е. Русско-зарубежные литературные связи / Е. Е. Завьялова. – Астрахань, 2008.

Молоткова, А. И. Концепт цветок в языке и поэтической речи. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук / А. И. Молоткова. – Екатеринбург, 2006.

Топоров, В. Н. Пространство культуры и встречи в нём / В. Н. Топоров // Восток – Запад : Исследования. Переводы. Публикации. Вып. 4. – М., 1989. – С. 6–17.

У Ляньшэнь, Знаменитая поэзия Китая // У Ляньшэнь Хухэхаоте: Издательство Провинции Нэй Мэнку, 2009.

Фаустов, А. А. Венок из орхидей (об одном экзотизме в русской литературе рубежа XIX –XX вв.) / А. А.Фаустов. //Восток — Запад в пространстве русской литературы и фольклора: материалы Третьей Междунар. науч. конф. (заоч.) / Волгоград, 19 нояб. 2008 г. – Волгоград, 2009. – С.207-215.

Чжан Луньси. Цянь Чжуншу по сравнительному литературоведению / Чжан Луньси //Чтение. – 1981. – No. 10.

Шарафадина, К. И. "Алфавит Флоры" в образном языке литературы пушкинской эпохи. Источники, семантика, формы» / К. И. Шарафадина. – СПб., 2003.

Образы растений как средство передачи психологического состояния в произведениях г. Щербаковой а. Ю. Громова

Россия, Саранск

[e-mail]

Галина Щербакова – писатель, «имеющий свое оригинальное лицо» [Бутов, 1999: 224]. Интерес писательницы лежит исключительно в области «переживания женщин», «разных женских судеб» [Кравченко, 1997: с. 11]. В своих произведениях она обращается к особенностям внутреннего мира женщины, которая не только стремится найти свою любовь, но и осознать свое место в меняющемся мире, определить свое предназначение в жизни, в обществе. Раскрытие сущности женской души у Щербаковой происходит с позиций женской ментальности. В русской женской ментальности происходит «аккумулирование основополагающего элемента – архетипа Матери, что и объясняет парадоксы русской женской души: мягкость, терпеливость, предпочтение семьи карьере. Матрифокальная матрица, возникающая при наложении основы женской ментальности, то есть особенности русского менталитета, и есть суть русской женской души» [Николаева 2005: 95] (курсив здесь и далее наш. – А.Г.). Понять и объяснить эту суть русской женской души Щербаковой нередко помогают своеобразные образы растений в ее произведениях.

Отдельные образы, в частности, образы мира флоры, могут стать в художественном произведении своего рода «семантическими центрами», к которым стягиваются все остальные, и определять тем самым художественное решение авторского замысла. Такие ключевые образы нередко концентрированно выражают идейное содержание произведения и играют существенную роль в оформлении его структуры. У Щербаковой таким может стать образ растения или более широкий, обобщенный образ ландшафтного дизайна. Так, например, в повести «Время ландшафтных дизайнов» описывается неспокойное послеперестроечное время – время кризисов, дефолтов, ломки идеологической системы. Главная героиня Инга остро осознает происходящее, учится жить в этом новом и неясном мире, пытается определить смысл происходящих в обществе перемен, приспособиться к ним психологически и морально. Через восприятие своей героини писательница дает очень яркую и точную характеристику этого неспокойного времени 1990-х годов посредством привлечения обобщенного образа абстрактного ландшафтного дизайна: «Одновременно я заплатила деньги за курсы ландшафтного дизайна. Это модная такая штука под девизом “сделайте мне красиво”. Собственно, что тут плохого? Но ведь до того мы выкорчевали, измутузили несчастную природу до полного ничего, остались одни пни, и вдруг углядели где-то, что хорошо класть рядом с пнями валуны, а в пни всандаливать китайские фонарики, и привозить откуда-нибудь экзотические кусты в огромных вазах-чанах в расчете на то, что те признают нашу землю своей и пустят корни. Цветочки-кусточки-иммигранты, вынужденные переселенцы. Ландшафтный дизайн – по моему простому разумению – это метафора всех русских преобразований от Олега вещего до Владимира тощего. Сначала изничтожить, истоптать все до куликовских черепов, а затем… затем высадить нечто эдакое, чтоб било размахом по глазам <...> Чай не где-нибудь живем – в России» [Щербакова 2007: 365]. Таким образом, Щербакова посредством объяснения сущности понятия «ландшафтный дизайн» дает характеристику общественной и социально-политической жизни общества 1990-х, и этот образ становится своеобразным психологическим символом ломки сознания человека этого времени.

Образы цветов у Щербаковой нередко становятся источниками символизации. Эти образы даются в ее прозе не столько путем подробного описания, сколько в форме переменчивой мозаики отдельных черточек, пунктирно обозначающих объект изображения. Так, например, писательница может не говорить прямо, в каком психологическом состоянии находится ее героиня, – об этом состоянии и его силе говорится через образ цветов: «Но однажды на моих глазах одно акме накрылось медным тазом, хотя так цвело, так цвело, что акме не особой силы просто с ума сходили от обиды. Когда пахнет сирень, ромашки прячутся и никнут лютики» [Щербакова 2007: 397]. В своей общеизвестной реминисценции Щербакова использует несколько цветочных образов, которые позволяют понять не только то, что героиня находится в состоянии влюбленности, но и то, что ее любовь несчастна. Образ растения используется и для более точного описания сиюминутного психологического состояния героини. Например, одна из героинь Щербаковой, испытывая муки творчества, говорит: «Хотя хорошо бы написать именно про вишню, про то, как она цветет, какой белый дым стоит. Такое счастье набухает внутри, что трещат ребра…» [Щербакова 2008: 287]. Здесь через образ цветущего вишневого дерева передано эмоционально возвышенное состояние человека.

В произведениях Щербаковой образ конкретного цветка в процессе развития сюжета может приобретать многозначный смысл, который постепенно развивается – от функции описания местного колорита до функции создания определенного символа. Такое развитие смысла образа фиалки можно наблюдать в повести «Справа оставался городок…», в которой рассказывается о судьбе женщины, прожившей хорошую жизнь. Ее судьба не была безоблачной, но Мокеевна сумела все пережить, все перетерпеть, и в конце жизни она обретает душевный покой, который ничем не хочет нарушать: она устала от боли и хочет дожить жизнь без душевных всплесков. Но только одно глубоко сидит у нее в душе: во время войны она потеряла единственного сына, смирилась с его потерей, но не могла полностью поверить в его смерть. Сын выжил, его подобрала во время войны другая семья, вырастила его. Лишь после смерти женщины, заменившей ему мать, Илья узнает из ее письма, что он приемный, и начинает поиски настоящей матери. С этой целью он приезжает в маленький городок. Здесь впервые возникает образ фиалки – городок словно окутан нежным запахом этого цветка: «Слоями стояли по вечерам густые запахи улицы – жареной картошки со свининой, подгнивающих в изобилии яблок, хлорки и нежный, как папиросная прокладка в дорогой книге, запах фиалки» [Щербакова 2008: с. 229]. Затем этот образ фиалки пунктиром возникает в обобщенном образе сада и огорода Мокеевны. Красота и упорядоченность садово-огородного участка становится характеристикой внутреннего мира Мокеевны, которая живет счастливо и спокойно, в ладу с собой и миром: «А теперь прошло пятнадцать лет. Ни у кого так не родил огород, как у Мокеевны. Помидоры хоть на выставку. И скажи на милость, ежели брали у нее семена и высаживали рядом, чепуха росла, а не помидор. Отчего это так? И яблоки самые вкусные, картофель весь ровненький и рассыпчатый, и вишня. И куры неслись всю зиму… И дом стоит всегда с чистыми окнами, во дворе и фиалки, и мальвы, и гвоздики, и майоры, и жасмин, и целый угол желтых, горьковатых даже на запах ноготков. Машина из аптеки приезжала специально за ними. Трава травой, цветами даже не назовешь, а оказывается, ценное лекарство, называется – календула. И опять же у нее это лекарство – самое лучшее. Цветок к цветку» [Щербакова 2008: 232]. Илья селится у соседки Мокеевны, чтобы постоянно быть с матерью, узнать ее поближе, прежде чем открыться. Сильный запах фиалки становится непременным признаком его матери. Специально вводится образ фиалки, растущей у соседки: «Возле крылечка, еле-еле держа на тоненьком стебельке блеклые, рахитичные головки, торчали фиалки» [Щербакова 2008: 239]. Параллельно показана сила и красота фиалок из сада Мокеевны: «Он вышел во двор. За невысоким штакетником начинался двор, из которого несся пьяный густой фиалковый дух, а возле калитки этого двора все так же сидела на венском стуле Мокеевна» [Щербакова 2008: 237]. Илья пытается сблизиться с Мокеевной, но она не желает этого сближения. Для нее Илья – представитель молодого поколения, ни к чему не приспособленного, не имеющего понятия о правильном поведении и нормах жизни. В приезжем она видит одни только недостатки, принимая его помощь, отмечает, что он сделал не так, часто отвергает его помощь, не желая сближения с чужим. Илья, напротив, стремится к матери, ему хочется быть с ней рядом. При этом, будучи воспитанным другой женщиной, он не может принять некоторых жизненных принципов Мокеевны, например, ее равнодушного отношения к смерти чужого человека, не может понять ее бережливости. Постоянно сравнивая Мокеевну с матерью, вырастившей его, он убеждается, насколько они разные, и это различие снова подчеркивается через образ фиалки: Мокеевна любит сильный и густой запах этого цветка, а мать Ильи, напротив, осторожна с фиалкой: «Вы в городе фиалку небось и не нюхаете? – спросила она (Мокеевна). – Почему? Мама всегда на балконе сажала,– ответил Илья, вспоминая, как осторожно делала это мама, боясь, чтоб фиалки было не слишком много» [Щербакова 2008: 237]. Различие жизненных позиций двух женщин вносит в душу Ильи сомнение и боль: он не может принять Мокеевну такой, какая она есть, так как слишком разные у них взгляды на жизнь. В конце концов он решает уехать, так и не сказав, что он сын Мокеевны. Его отъезд сопровождается «почти неслышным запахом фиалки». Мокеевна случайно, рассматривая старый альбом, приходит к пониманию, что Илья – ее сын: «Ой, боже ж ты мой, сыночек! Живой! Да как же я тебя, дура, сразу не признала <...> Да ты ж меня нашел, да ты ж приехал на мать-дуру посмотреть, да ты ж вокруг меня, как вокруг солнца крутился, а глаза мои ничего не видели…» [Щербакова 2008: 259]. Она кидается догонять уехавшего сына, и в это время фиалки в ее саду издают сильный и пьянящий запах. Так образ простого цветка – фиалки – в этой повести становится центральным образом-символом материнства, символом воссоединения матери и ее ребенка.

Итак, в произведениях Щербаковой образы природного пространства, образы растений являются важным элементом индивидуального художественного мира писательницы. Щербакова раскрывает особенное видение мира своими героинями, передает через образы растений весь комплекс человеческих эмоций. Достаточно часто образы цветов становятся символическим изображением психологического состояния человека.