тий, означивая элементы мира и отношения между ними сло­вами-знаками.

Так понимали сущность и роль Слова древние.

§ 4. Слово в современном мире: утраты и поиски.

Обращаясь к эпохам ушедшим, к трудам мыслителей ан­тичности и средневековья, Ренессанса и Просвещения, к изо­щренной словесной культуре XIX в., нельзя не задаться воп­росом — а что теперь? Видим ли мы и сегодня эту прежде существовавшую и бережно сохранявшуюся гармонию? На­сколько верит в слово наш современник, умеет ли пользовать­ся им? Вспомним, каково продолжение цитированного выше стихотворения Н. Гумилева «Слово»:

Но забыли мы, что осиянно Только слово средь земных тревог И в Евангелии от Иоанна Сказано, что Слово — это Бог.

Мы ему поставили пределом Скудные пределы естества, И, как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова.

«Вырождение» слова, отлученного от своей главной, смыс­ловой и нравственной, задачи, лишенного былого, поистине божественного статуса, утратившего свою роль, от­мечалось уже на рубеже XIX—XX столетий. Примеры дурно­го владения речью, пренебрежения к слову нетрудно отыскать в воспоминаниях тех, кто жил в начале нашего века. Приве­дем лишь один:

«Приходит министр в парламент, скажем, в Думу. Выхо­дит на трибуну и говорит <...> Но министр плохой актер. Он не чувствует обстановки, не понимает «ситуации», и неточ­ности начинают нагромождаться одна на другую. Какая-ни­будь забубённая голова выкрикивает нелестное замечание. Как плохой актер от неправильно поданной реплики, министр теряет тон и самообладание. Голос его начинает звучать фаль­шиво, жесты перестают подходить к принесенному делу. Мысль осталась недосказанной, дело недоделанным, а впечат­ление произведено отвратительное. Не понял министр своей роли — провалился» (Ш аляпинФ.И. Маска и душа: Мои со­рок лет на театрах. М., 1990. С. 154).

12

Не правда ли, это звучит достаточно современно? Однако в целом уровень речевой культуры общества в дореволюционной I 'оссии и в первые послереволюционные годы был несравненно иыше того, что мы имеем теперь, спустя почти столетие. Вели­колепные образцы политического, судебного, академического, бытового красноречия зафиксированы в многочисленных со­хранившихся текстах. Имена выдающихся ораторов вошли в золотой фонд отечественной культуры. Это и знаменитые лек­ции замечательного российского историка В. О. Ключевского (1841—1911), и его учителя — филолога, внесшего огромный вклад в отечественную культуру, Ф. И. Буслаева (1818—1897), п публичные выступления и лекции в студенческих аудиториях историка, общественного деятеля, профессора кафедры всеоб­щей истории Московского университета Т. Н. Грановского (1813—1855), и неповторимые лекции историка, писателя, лсурналиста М. П. Погодина (1800—1875), и публичные лек­ции замечательного педагога, врача, основоположника науч­ной системы физического воспитания П. Ф. Лесгафта (1837— 1909), и выступления естествоиспытателя К. А. Тимирязева (1843—1920), и, конечно, судебные речи и книги по судебному красноречию известнейших отечественных юристов А. Ф. Ко­пи (1844—1927), Ф. Н. Плевако (1842—1908/09) и П. С. Поро- ховщикова (писавшего под псевдонимом П. Сергеич; 1867— 1 920?), и выступления многих других ораторов. Все эти речи, лекции, публичные выступления представляют обширный и ценнейший материал для того, чтобы убедиться, что мастерст- ио владения словом, которое продемонстрировано в этих образ­цах, очень и очень высоко и для большинства наших современ- п ых ораторов просто недостижимо. Почему же это произошло? Каковы причины того, что лишь немногие наши современни­ки, да и то в основном люди, получившие образование в дале­кие годы, сохранили высокую культуру образцовой русской речи?

Попытаемся разобраться в этих вопросах. Ответить на них необходимо, чтобы представить перспективы реконструкции и возрождения отечественной речевой культуры, увидеть воз­можные пути грядущего «риторического Ренессанса» в Рос­сии. Без возвращения риторики вряд ли мыслимо и возрожде­ние отечественной культуры вообще. Ведь роль слова именно в русской культуре традиционно была особенно значительна.

13

Поэтому всякое отлучение от слова представляет наиболь­шую опасность, угрожающую русской культуре и истории. Сколько поколений были у нас от слова отлучены? Пожалуй, это постигло ваших отцов и дедов. Если же и ваше поколение будет воспитано в духе словесного нигилизма, окончательное «отпадение от языка» станет, по-видимому, реальностью. На­чиная изучать курс риторики, подумайте о том, что ваша лич­ная роль в возрождении отечественной словесной культуры особенно значительна. Помните:

Ржавеет золото, и истлевает сталь.

Крошится мрамор. К смерти все готово.

Всего сильнее на земле — печаль —

И долговечней — царственное Слово.

(А. Ахматова.)

Здесь нужно сделать два существенных замечания.

П е р в о е: в тексте, который вы прочитали выше, говорит­ся о слове, о словах. Но ведь само слово слово многозначно: это и речь-высказывание, и единица языка (слово в словаре). Вспомним, кстати, как определяется слово в бессмертном па­мятнике русской культуры «Толковом словаре живого вели­корусского языка» В. И. Даля. Откроем четвертый том этого словаря на соответствующей странице и прочитаем:

Слово «1 — исключительная способность человека выра­жать гласно мысли и чувства свои; дар говорить, сообщаться разумно сочетаемыми звуками; словесная речь. Человеку сло­во дано, скоту немота. Слово есть первый признак созна­тельной, разумной жизни. Слово есть воссоздание внутри себя мира. К.Аксаков;

2. — сочетанье звуков, составляющих одно целое, которое, по себе, означает предмет или понятие; реченье;

3. — разговор, беседа;

4. — речь, проповедь; сказание».

Приведенные в словаре значения слова слово могут высту­пать в нераздельном единстве (так, например, в текстах Ахма­товой, Гумилева, Мандельштама), но в нашем учебнике и прежде, и далее, говоря о слове, будем прежде всего иметь в виду 1,3, 4-е значения из словаря Даля.

Второе: может быть, вы думаете, что в этом учебнике, посвященном теории, мастерству и искусству красноре­чия, и речь пойдет только о словах (причем о красивых, «красных») или хотя бы преимущественно о них? Нет!

14

Ведь наш современник, в какой бы стране он ни жил, уже не тот, что человек прошлого столетия, не говоря уже о людях дивно минувших эпох. Слово, которое слишком часто исполь­зовалось в нашем столетии как лживый покров действитель­ности, как инструмент обмана, как орудие манипулирования людьми, во многом утратило свою изначальную ценность, « ной священный (сакральный) смысл, девальвировало, как денежные знаки при гиперинфляции.

Отрицательное отношение к слову, а значит, и к риторике, окончательно сложившееся после Первой мировой войны и укрепившееся позже, имеет глубокие социально-историче­ские основания. Слово как бы потеряло силу, угасло, увяло.

Однако в то же самое время в мире возникла не менее глубокая потребность в средствах, которые могли бы объединить разрозненное, распавшееся, враждующее человечество. Настоятельная, на­сущная необходимость найти общий язык, договориться, объ­единиться все крепла. Однако нет в человеческой культуре ничего, что могло бы выполнить эти задачи, как все то же сло­во, речь. Другого человеку не дано. Но чтобы стать способным решать эти задачи, слову пришлось измениться. С середины нашего столетия в Европе и Америке начинается «ритори­ческий Ренессанс» — возрождение риторики, возрож­дение слова на новом уровне, возвращение его в новом качест­ве;, и прежде всего — как инструмента мысли, позна­ния и как средства объединения человече- с т в а. Именно поэтому можно говорить о том, что слово современное (и будущее) реально возвращается к антич­ному, сократовскому идеалу: оно должно быть полно смысла, глубоко, насыщено мыслью; оно дол­жно быть нравственно, выполнять этическую задачу — ведь только так оно может объединить людей, а не оттолкнуть их друг от друга.

§ 5. СУЩНОСТЬ СОВРЕМЕННОГО КРАСНОРЕЧИЯ. К концу XX в. человек уже слишком многое увидел, прожил и пе­реклеил, чтобы его представление о прекрасной речи, т. е. его риторический идеал, остался прежним, неизменным.

Идеальной, прекрасной вряд ли может в наше время счи­таться речь всего лишь «словесно красивая», а тем более чрез­мерно украшенная, или, если использовать термин классиче­ской риторики, амплифицйрованная (от лат. amplificatio —

15

распространение, увеличение). Напротив, украшательство вос­принимается сейчас нередко как признак лживости, цветис­тость — как покров, скрывающий нечто низменное. Это лишь настораживает, рождает недоверие, отталкивает.

Красота речи в наши дни во многом сродни красоте любого предмета обихода — это прежде всего функциональ­ность, соответствие своей основной задаче. Чем лучше и полнее речь осуществляет цель говорящего — при­влекает внимание слушающего, пробуждает в последнем именно те мысли и эмоции, тот отклик, который так нужен оратору или собеседнику, — тем она совершенней.

Красота речи, как мы уже говорили, — это также строй­ность ее мыслительного каркаса, смысловая насыщенность и Глубина. Замечательный преподаватель риторики, автор одного из популярнейших учебников, выдержавшего множество изда­ний, Николай Федорович Кошанский (учитель Пушкина) писал: «Грамматика занимается только словами; Реторика преимущественно мыслями» (Кошанский Н. Ф. Общая рето- рика. 9-е изд. СПб., 1844. С. 2).

УТОЧНИМ!

Написание «реторика» уступило место привычному нам сейчас «риторика»; в 20-е годы нашего столетия эти написания различа­лись по смыслу (см. далее, с. 18).

Отмеченную Н. Ф. Кошанским особенность риторики мы и имели в виду выше, когда утверждали, что будем говорить в этой книге не только о словах. Риторика, особенно с о- временная, — это прежде всего школа мысли, а за­тем уже — школа слова. Простота и сила, присущие оратор­ским образцам античной классики, приобретают сегодня осо­бое значение. Хорошую современную публичную речь можно охарактеризовать так же, как некогда было сказано о речах за­мечательного афинского оратора и политического деятеля Де­мосфена (384—322 гг. до н. э.): «Не ищите у него украшений: там имеются только доводы. Аргументы и доказательства скрещиваются, подталкивают друг друга, стремительно бегут перед вашими глазами, выбрасывая на ходу восхитительные блестки антитез» (Давыдов Г. Д. Искусство спорить и острить. Пенза, 1927. С. 28; об антитезе подробнее см. с. 168—169, 268— 269.). Значит, современная речь — это некая «литературная геометрия», результат усиленной мыслительной работы, это

16

| оразмерное здание, логически выстроенное из четких смыс- | |П точно употребленных слов. Мужественная логика слова вызывает у наших современников одобрение и восхищение • корее, чем женственное изящество. Чтобы убедиться в этом, посмотрим, как пишет о прекрасной речи Алексей Федорович .11 о с е в (1893—1988), крупнейший русский философ нашего времени, замечательный филолог и историк культуры: «Да! 1С и кой я был любитель докладов, речей, споров и вообще разго- иоров! Слова! Да, не с меланхолией, не по-гамлетовски я ска­жу: "Слова, слова, слова!" Слова всегда были для меня глубо- I мм, страстным, завораживающе-мудрым и талантливым де­лом. Как мало людей, которые любят и умеют талантливо говорить! И как я искал, как я любил, как я боготворил этих людей! Боже мой, что это за чудный дар — уметь говорить и уметь слушать, когда говорят! В молодости при звуках талант­ливой речи я чувствовал, как утончается, серебрится и играет моя мысль, как мозг перестраивается у меня наподобие драго­ценного и тончайшего музыкального инструмента, как дух мой начинал носиться по безбрежной и бледной зелености мыслен­ного моря, на котором вспененная мудрость ласкает и дразнит тебя своими багряными, алыми всплесками» (Лосев А. Ф. Жизнь. СПб., 1993. С. 157). В этом фрагменте философ говорит о «талантливой» речи прежде всего именно как о мыслитель­ном деле, интеллектуальном труде — деле «завораживаю­ще-мудром», «глубоком», настраивающем мозг «наподобие... музыкального инструмента», вызывающем тонкую игру мыс­ли, освобождающем ее. Вместе с тем такая речь и страст­на, и эмоциональн о-н апряженна, и уж, во всяком случае, никак не может быть названа отвлеченно-холодной.

Обратим внимание и на то, что «чудный дар» «талантли­вой» речи понимается А. Ф. Лосевым как единое, целостное умение человека не только говорить самому, но и «уметь слушать, когда говорят». Это очень важно, ведь только та­ким образом становится возможным и реально осуществимым подлинный диалог между людьми. А значит, возникают и предпосылки взаимопонимания между ними. Не та речь хоро­ша, что убеждает, а та, что, убеждая, объединяет. Об ;>том говорил еще Лев Толстой; в наше же время, когда само существование человечества зависит от возможностей найти общий язык, подлинный диалог (а значит, нравственный, эти­ческий потенциал речи, степень ее устремленности к добру) приобретает поистине решающее значение.

3579

17