8.3. Российская субъективность как методологическая позиция.

В первую очередь, обратимся к методологии, так как методология в философии и гуманитарной науке не может применяться формально. Она должна творчески дорабатываться с учетом конкретности предмета и проблематики.

Если образование субъективно, то его исследование предполагает определение позиции субъекта, то есть, того «места», с какого он рассматривает свой предмет. Одно и то же явление с разных точек зрения может не только выглядеть по-разному, но и выполнять разные функции, иметь разное значение, цели, форму, структуру, то есть, быть разным. Это значит, что «образование как таковое» не более чем слово, за которым скрывается множество образований, соответствующее реальному множеству субъектов. В Китае образование китайское, а в России – российское.

Конечно, эта способность вещей в объективной реальности не отменяет единичности и единства их самобытия, если вспомнить Шекспира, то «роза будет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Однако я веду речь об образовании, а это явление принадлежит не объективной реальности, но культуре и субъективности. С явлениями же культуры дело обстоит иным образом, если перефразировать Шекспира, то «розе имя – роза, хоть розой будет роза, хоть стеклом».

Образование, следовательно, надо рассматривать с разных точек зрения: с точки зрения породившей его культуры, с позиций родственных и чуждых культур и с позиции общечеловеческих родовых оснований любой культуры. Оно должно быть изучено с точки зрения повседневности, противопоставляющей себя культурно-исторической эпохе. И вместе с тем, с позиции эпохи, для которой повседневность лишь малозначащая поверхностная корка. Но главным образом, его необходимо рассмотреть с точки зрения современной субъективности, где и повседневность, и эпоха – два неразрывных аспекта. Многообразие точек зрения на один предмет придает многомерность, объективность и устойчивость представлению о нем и позволяет увидеть в нем намек как на его внекультурную сторону, так и на действительную, целостную, а не ойкуменально разорванную его природу.

В этой главе будем исходить из двух типов субъективности – российской и родственной ей общеевропейской. Образ будет, к сожалению, двумерным и представлять собою не голографическое изображение, но лишь плоскостной рисунок образования. Однако и рисунок, намекая на объем, позволяет получить конструктивное представление о предмете. При исследовании российской субъективности необходимо очертить контуры российской современности, чтобы рассматривать Россию в контексте европейских культур и сравнивать с ними. Современность же у нас является эпохой между окончательно определившейся и завершившейся советской цивилизацией и неопределенной постсоветской.

Межцивилизационная эпоха представляет собою качественную смену всех норм и переоценку всех ценностей. Старые нормы общественной жизни распадаются, а новые только начинают формироваться в ходе экзистенциального диалога. Итог развития культуры, переживающей эту эпоху, предсказуем лишь в связи с целями субъектов диалога. Те, кто отказался от участия в диалоге, из субъективности элиминируются и превращаются в «молчаливое большинство», которое лет через пятьсот начнут изучать историки. Если, конечно, это большинство не заявляет о себе через бунт и не персонифицируется в личностях его организаторов и виднейших участников.

Экзистенциальный диалог имеет сложное устройство. Начинаясь с конфликта, он какое-то время протекает настолько стихийно и спонтанно, что появляется почти непреодолимый соблазн трактовать его как бессознательное. Он требует глубокой рефлексии, и вместе с тем, чуткого вслушивания и вникания в партнера, отстаивания своей правоты и умения признать правоту Другого, такой динамичности своей позиции, когда самобытие не исчезает, но дополняется чужим самобытием и дополняет его.

Тем не менее, эта стихия в какой-то момент начинает рефлектироваться ее субъектами и создавать свою рациональную форму. В ней выделяются те, кто и дальше намерен воспроизводить стихию и конфликтность, но уже осознанно. Выделяются другие, кто рациональный рисунок стихии понимает как вновь образующиеся произвольные правила игры и находящие смысл именно в игре. И третьи, желающие преодолеть стихию и выйти из игры путем создания новой цивилизационной структуры.

Именно третьи становятся субъектами будущего, они ведут рациональный диалог, восстанавливающий целостность распадающегося общественного организма и помещающий его в международный контекст. Целостность восстанавливается тем, что образуется общий и все более сильный дискурс, та форма, в рамках которой начинается производство и циркуляция ценностей, смыслов, значений.

А.Н.Бурмейстер при анализе советского дискурса очень уместно назвал его «сказом» (1). По его мысли, сказ, это – дискурс, обусловленный бюрократической идеологией СССР, именно он задавал форму, в которой функционировало советское образование, определял стиль управления им, логику учебников, программ и учебных занятий, во многом предобусловливая и содержание образования.

Минувшие с революции 1991 года пятнадцать лет, сняли многие ограничения и дали образованию возможность развиваться более свободно, чем в советские годы. С одной стороны, в общем контексте этих пятнадцати лет, образование чрезмерно коммерциализировалось и коррумпировалось, и его уровень заметно понизился. Но с другой стороны, в нем, особенно в гуманитарном образовании, появились перспективные тенденции и очаги живой мысли, пусть поначалу и немногочисленные. Возникли оригинальные и интересные концепции и теории, эпоха долговременной советской изоляции закончилась, и российская гуманитарная наука понемногу вступила в диалог с западной, стала вызывать интерес. Возникает вопрос, в какой мере идущая реформа высшего образования укрепляет эти тенденции, а в какой степени она способствует восстановлению старого советского сказа с его бюрократизмом, военным патриотизмом и идеологическими искажениями.

Реформа образования в России начинается в самый разгар второго этапа межцивилизационной эпохи, предыдущий этап характеризовался хаотизацией образовательной системы, и для понимания реформы состояние субъективности должно быть учтено. Однако следует учитывать и другое. То, что в анализе выглядит нейтрально, то, что в масштабах исторической эпохи смотрится как быстропреходящий момент, в недолгих границах человеческой жизни может совпасть с несколькими поколениями. Исторический фарс реформации для переживающих ее людей – личная трагедия дезориентации, это – трагедия, по отношению к которой нельзя остаться безучастным.