3. Мавзолей

Точно за 2 минуты 45 секунд до смены, разводящий и два караульных выходят из Спасских ворот на Красную площадь. Их лица сосредоточенны и светлы. На воинах - серые шинели с синими погонами; над черными козырьками фуражек - красные звездочки; как три ракеты, нацеленные ввысь, блестят штыки карабинов на плечах. На площади солдаты переходят на торжественный строевой шаг. Идут трое, но слышишь только одну чеканную поступь, видишь только один марш вытянутых ног, видишь единый мах правых рук. Этот чарующий парад высшей воинской выправки длится 2 минуты 35 секунд. Вот медная калитка, ведущая к главному входу в Мавзолей Ленина. Отрывистый металлический лязг — карабины энергично взяты «к ноге». В наступившей тишине разводящий осторожно открывает калитку. Лишь по движениям губ можно понять команду: «Смена, шагом марш!» Резиновая дорожка, гранитные ступени... Все ближе черные двери, над которыми алеет имя ЛЕНИН. Вот приставлен шаг - часовые стоят напротив друг друга. И в этот миг над притихшей Красной площадью, над Мавзолеем раздается перезвон кремлевских курантов. Кажется, что его вызвали пришедшие солдаты. Часовые сменяются под второй удар... Все, кто находится в эти минуты на Красной площади, невольно останавливаются, чтобы полюбоваться сменой караула у Мавзолея Ленина. Взволнованно блестят глаза тех, кто видит это впервые, и тех, кто в сотый раз…

Фотографическая память Гамеша практически дословно воспроизвела недавнюю передовицу одного из федеральных изданий, которые он ежедневно просматривал. Делать это приходилось в машине, по дороге из офиса в офис. Это позволяло и максимально использовать время, которого у него не так много оставалось, и избавляло от необходимости держать дома весь это мусор. Мусор был для авдов. Тонны, килотонны печатной продукции ежегодно извергались на головы послушного стада. И многое из этого мусора надежно откладывалось в их головах.

Мощный двигатель практически бесшумно набрал обороты, и спецмашина Гамеша устремилась к кремлевским воротам. Из окна он бросил мимолетный взгляд на Зиккурат, остающийся по правую сторону. С убранным караулом он смотрелся уже не так, как в былые годы. В памяти Гамеша до сих пор был яркий образ отца, обсуждавшего с ним детали реставрации пирамиды. Словно это было вчера, они мысленно, рука об руку обходили это монументальное сооружение, облицованное темно-красным гранитом, порфиром и черным лабрадором. Хотя его внешний объем был около шести тысяч кубических метров, а первый внутренний – всего две с половиной, все основные пропорции Зиккурата были соблюдены. Просто основная масса пирамиды была погружена глубоко в землю и на поверхности оставались только верхние башенные ярусы. Они прекрасно справлялись со своей функцией.

…. Красная площадь - центр Москвы и огромной европейской и азиатской России. Во всю длину и ширину площади, от края до края, калейдоскопически развертывается процессия - нескончаемое шествие, над которым трепещут кумач и шелк, отягощенные буквами, словами; материя взывает. Или это - колоссальный спортивный праздник: в своем стремительном движении вперед он разрастается, как парк. Или, наконец, - движение самой мощной армии в мире, разбитый на четырехугольники красноармейский народ. Центр Красной площади – Мавзолей, в котором спит словно живой Ленин. А кругом сходится и расходится симметрическое кипение масс. Кажется, будто оно выходит из-под земли и туда же, под землю, уходит. ….

Или нет ….Гамеш недовольно поморщился, пытаясь правильно вспомнить слова Анри Барбюса. Кажется, там было еще что-то про трибуны. Неужели старость берет своё, и память начинает подводить? Хотя эти строки французского коммунистического писателя и большого друга Советского Союза Гамеш читал лишь однажды. Это было много лет назад, еще в 1933-м, когда дед Гамеша пригласил писателя в гости в Москву, сделав его почетным членом Академии Наук СССР. Барбюс, был несомненно талантливым, в то же время высоко сенситивным человеком - чего стоят его книги «Ад» и «Свет из Бездны». С такими людьми как он, нахашам было проще работать, внушая им нужные мысли. То ли дело сегодняшние алкоголики. Гамеш с отвращением вспомнил недавнюю беседу с Андреем Пахановым, издававшим здесь мелкую коммунистическую газетку.

 - Красная площадь с Мавзолеем, с пантеоном в кремлевской стене, с брусчаткой и хрустальным боем часов – это всемирное вместилище истории. Она проходит через неё подобно току высокого напряжения, вращающему двигатель планеты. Вам понятна метафора, Андрей Александрович?

- Да, разумеется. И теперь Красную площадь хотят обессточить! Сначала вынести Ленина, потом расковырять урны в стене, разорить могилы и памятники под елями, а затем приватизировать и саму площадь.

Андрей Александрович Паханов был неплохим писателем, набившим руку на патриотических репортажах еще времен СССР, но иногда его заносило то на русалок с головами Новодворской, то на темы, которыми у Гамеша занимался патриарх, в миру – генерал ФСБ Алексей Дроздов. Это было нежелательно.

- Только Андрей Александрович, я вас умоляю – не нужно ничего добавлять про Бориса Моисеева и Женю Киселева на механическом крокодиле. Это должна быть образная передовица, вы ведь понимаете – ЛЕНИНА, - Гамеш сделал ударение на слове и придал лицу соответствующее выражение, ЛЕНИНА какие-то горячие головы предлагают вынести из Мавзолея. Этого нельзя допустить. Я понимаю, у вас очень небольшая аудитория, но не нужно распугивать и её, совмещать мыслимое и немыслимое.

- Да, Аркадий Иванович, - издалека дохнул перегаром Паханов, - мне бы доступ на радио сделать, наша газета «За Советскую Родину» теряет читателей.

- Будет, будет вам радио, - ласково пообещал Гамеш, - но сначала нужно поднять общественность на защиту вождя. Расскажите людям про лязг гусениц в снегопаде, про трепет героических знамен, про суровые лица героев, идущих на священную войну с НАТО. А за спиной у них – сердце России, бьющееся в красном кристалле Мавзолея.

За свою долгую жизнь Гамеш прочитал тысячи книг, целые абзацы из которых часто цитировал перед собеседниками. Он к каждому мог найти подход, найти слова, которые ждет услышать человек. Но с Пахановым Гамеш тогда явно перестарался – услышав про лязг гусениц, Андрей Александрович что-то видимо вспомнил и зарыдал как ребенок. А вечером, когда он сел за письменный стол, его прямо как Остапа – понесло, взяв в руки свежий номер Гамеш был в ужасе.

- Ладно, дело прошлое, - сказал про себя Гамеш, вслух добавив водителю, – Николай, к пятому подъезду. Машина тихо остоновилась у кремлёвского подъезда.