Вывод о динамических границах любви

Итак, границы любви могут проясниться при сопоставлении ее, с одной стороны, с привязанностью, и, с другой – со страстью. Страсть рывок и мимолетное. Она захватывает всего человека, ослепляет и направляет к предмету вожделения. Но она рождает временное и непостоянное и не способна быть длительной. Она направлена на эгоистическое удовлетворение своего собственного самоутверждения и самолюбия. Человек страсти не способен любить. Любовь ‑ это не страсть. Привязанность обладает динамикой любви, но при этом она не обладает творческой силой страсти. Любовь ‑ это единство страстной жажды творчества и вечной, на всю жизнь привязанности. Действительно, если человек способен изменяться и развиваться всю жизнь, то творчество его интересно всю жизнь. Любовь ‑ это одновременно отрицание привязанности и страсти и их синтез. Главное же качество любви, – способность постоянного оживления окружающего и окружающих, а на этой основе и самого себя.

Эволюционно страсть – это состояние более позднее, чем привязанность, и обладает относительно привязанности огромным чувственным преимуществом. Это особенно актуально для молодежи. Что касается происхождения любви, то она равноправна с привязанностью, только не каждый обладает этой способностью любить. Отношение любви и страсти таково, что страсть ‑ это любовь в самой ранней фазе, еще не сформировавшаяся как особенный способ жизни. Страсть – это редуцированное на основании самолюбия и эгоизма извращенное состояние любви, любви, которая прерывается в самом начале и не развивается со всей полнотой и мощью своего потенциала. Страсть – это неполноценная любовь.

Акцент противостояния любви и страсти характерен для современности и эпохи Толстого, когда писалась «Война и мир». Если пойти вглубь времени, в общество, где эгоизм запрещен или еще не появился, там увеличивается в массе людей сила верности. В центре чувственного противостояния будет соотношение любви и верности, которое ближе к отношению творчества и традиции. Страсть при отсутствии эгоизма будет значить существенно меньше для человека. Да и сам человек будет отличаться от современного.

Эпоха заражения страстью русского общества – как раз описываемая Толстым эпоха войны 1812 г. Накануне эгоизм начинает проникать в Россию и охватывает русский высший свет, но это только начало. Пушкин, пишущий после войны, относится к людям страсти, а Карамзин еще – к людям истории. Происходит смена эпох, смена типа русского человека. Карамзин еще застает эпоху верности, по крайней мере, преобладания верности над страстью и патриотизма над эгоизмом. Ода и сентиментализм отражают восприятие читателя той эпохи.

Нашему современнику трудно представить общество, в котором нет страсти и эгоизма. Но если его представить, то очевидно, что в нем другая логика поведения людей. Иная логика жизни, в которой конкурируют верность и любовь. Эта конкуренция показывает иную, плохо высвеченную в конфликте любви и страсти сторону любви.

Такая формация духа следует из логики развития чувств и эгоизма, в какой-то момент он оказывается подчиненным, спрятанным, позорным, еще не приспособленным к войне с миром чувством-изгоем. В таком обществе без эгоизма есть нечто из дома Болконских, с их строгостью, и от детства, с его наивностью. Дом Болконских, безусловно, мир, где верность преобладает над любовью, а страсти – нет места. Образ дома Ростовых – место преобладания любви. Мир Пьера исходно – пространство страсти, а мир Болконских – верности. Княжна Марья – подобна спящей царевне, ее высочайшая нравственность – наследие этой таинственной и поразительной эпохи прошлого, процветавшей до начала эпохи эгоизма.

Гипотеза об эпохе господства верности над любовью – обернутая в прошлое современность с идеализацией прошлого. Тут страсть господствует над любовью, там – верность. Если эту гипотезу принять, то следует рассматривать любовь не в полюсе со страстью, а в триаде: верность – любовь – страсть. Это рассмотрение позволит понять, почему не возникает идеальная эпоха ‑ эпоха любви.