§§ 136-137. Отеческая власть

§ 136. Понятие и юридические отношения. Отеческой властью, patria potestas, называлась та часть власти домохозяина, которая простиралась на его нисходящих потомков (детей, внуков и т.д.), рожденных в римском браке, или на лиц, которые искусственно были поставлены в положение потомков (напр., усыновленные). Таким образом, под отеческой властью находились не только сыновья и дочери, но и внуки, рожденные от подвластных сыновей, и правнуки, рожденные от подвластных внуков, и т.д. Дети от подвластных дочерей, внучек и т.д. находились под властью другого домовладыки. Все, находившиеся под отеческой властью, считались personae alieni juris.

Юридические отношения отца семейства к детям заключались в правах первого относительно последних. Взаимности прав и обязанностей в древнейшем праве не существовало, хотя фактически римский домовладыка вовсе не был таким жестким, как это могло бы казаться по его юридическому положению (сравн. § 36, с. 49, прим. 3). В личном отношении права отца семьи были следующие. 1) Право выбрасывать или убивать новорожденных уродов. Об этом было сказано раньше (§ 38, с. 51, прим. 3). 2) Право жизни и смерти над подвластными детьми (jus vitae ас necis)*(456). Большей частью отец произносил смертный приговор только по расследовании дела и по совещании с близкими родственниками и друзьями*(457). Само собой разумеется, что отец имел право наказывать детей и иными способами. 3) Право продавать детей, с некоторыми ограничениями, как это было уже сказано в 1-м периоде (§ 38, с. 51, прим. 2). Если подвластный продавался римскому гражданину, то он становился в положение кабального (§ 130, с. 200, прим. 1). В силу древнего правила, которое было подтверждено и XII таблицами, отец мог продавать сына только три раза; это значит, что если после первой манципации сын был отпускаем на волю, то он ipso jure попадал под власть отца; после второй манципации происходило то же самое, и только после третьей сын выходил окончательно из-под отеческой власти. Все остальные подвластные, кроме сыновей, т.е. дочери, внуки, внучки и т.д., выходили из-под отеческой власти после первой продажи. Этого правила не было в XII таблицах, так что, вероятно, оно возникло из interpretatio юристов (см.§ 85)*(458).

В имущественном отношении к детям применялось общее правило: хотя они имели jus commercii (так же, как и jus conubii), но все, что они приобретали, на основании этой своей правоспособности, становилось достоянием их отца: право собственности, обязательственные требования, сервитуты; если кто-нибудь по завещанию назначал их наследником или легатарием, то принять наследство или легат они могли только по приказанию отца, иначе принятие не имело юридической силы; но по принятии наследником или легатарием считался отец*(459). Неизвестно, могли ли в древнейшее время дети принимать обязанности, если не для себя лично, то для отца. Но судя по тому, что в позднейшее время (в 3-м периоде) за ними признается эта способность только в некоторых случаях, вероятнее, во 2-м периоде они ее не имели, кроме случая т.н. actiones noxales: мы уже видели, что за гражданские преступления подвластных обязан был отвечать отец (§ 126, с. 193, прим. 2).

Какими причинами можно объяснить эту широту, почти безграничность власти римского отца семейства? Предварительно нужно заметить, что у всех арийских народов на первых ступенях их общественной жизни власть главы семьи очень широка; римская patria potestas отличается только тем, что в области права ее широта выражена особенно резко и проведена везде с неумолимой последовательностью. Поэтому и в рассмотрении причин мы отделим причины, общие всем народам, от специально римских. Мы не думаем исчерпать все общие причины; укажем на те, которые представляются более вероятными. Во-первых, при самом возникновении каждой отдельной семьи отец получал преобладающее значение вследствие своей большей физической силы и опытности. Во-вторых, древняя семья большей частью состояла из нескольких малых семей: в одном дворе жили и женатые и холостые сыновья, и внуки, и незамужние сестры. Для сохранения мира и порядка в жизни этой большой семьи необходима была сосредоточенная власть; естественно было предоставить ее скорее всего тому, кто уже раньше в глазах семьи имел преобладающее значение. В-третьих, древнейшая религия, состоявшая в почитании предков, еще более подкрепляла этот авторитет главы семьи. Этот последний считался домашним жрецом, который один мог обращаться к умершим предкам семьи с молитвой и жертвой. Если предки были довольны его молитвами и сыты от его жертвы, то они посылали всей семье счастливую жизнь; если нет, то посылали на нее всякие бедствия. Сам отец должен был после смерти перейти в разряд этих семейных богов. Вследствие этих верований авторитет отца семьи значительно увеличивался. В-четвертых, когда нужно было дать этому авторитету юридическое определение, т.е. указать, какие права предоставляются отцу, то по грубости ума и нравов юные народы не могли сделать этого иначе, как предоставив отцу очень широкую власть. Причины, лежавшие специально в римском народе, заключались в его характере, именно в его энергии. То, что было сказано в § 42по поводу конструкции консульской власти, о государственных должностях, применимо и к семейной власти: если римляне давали власть, то уже не делали в ней урезок, а возможные злоупотребления ей старались предотвратить другими средствами.

§ 137. Установление и прекращение отеческой власти. Отеческая власть установлялась или естественным путем рождения, или искусственным путем усыновления. Естественным путем подпадали под отеческую власть дети, рожденные от настоящего римского брака; если отец их сам еще находился под властью, то они подпадали под власть деда или прадеда*(460). Усыновлением называлось установление отеческой власти особым юридическим актом, который был двух родов - arrogatio и adoptio. Arrogatio употреблялась тогда, когда в усыновление поступал совершеннолетний (pubes) и самостоятельный (persona sui juris) римский гражданский; adoptio - тогда, когда отец семейства отдавал другому отцу в усыновление своего подвластного*(461).

Аррогация совершалась в народном собрании по куриям. При этом присутствовали усыновитель, усыновляемый и понтифы. Руководивший собранием магистрат спрашивал (rogabat) усыновляемого и усыновителя, желают ли они один принять, другой вступить под власть; спрашивал и народ, разрешает ли он это усыновление*(462). Понтифы же присутствовали для того, чтобы удостовериться, нет ли в данном усыновлении нарушения каких-либо религиозных правил или вообще какого-нибудь обмана. То и другое было возможно, ибо, во-первых, с поступлением самостоятельного гражданина под отеческую власть семейная религия, которой он был единственным жрецом, должна была прекратиться, и, во-вторых, все, что было прежде под властью усыновляемого, между прочим, и его имущество, переходило под власть усыновителя; поэтому возможны были случаи усыновления из корыстных видов*(463). Последствие аррогации, как уже было замечено, состояло в том, что усыновляемый становился под власть усыновителя со всем, что было ему подвластно: если у него были подвластные дети, то они подчинялись усыновителю в качестве внуков*(464); имущество его переходило к усыновителю per universitatem*(465).

Adoptio, т.е. отдача подвластного в усыновление другому лицу, совершалась посредством сложного обряда, который распадался на две половины. Первая половина имела целью прекращение прежней отеческой власти, а вторая - установление новой. Первая половина построена была на вышеупомянутом правиле о троекратной продаже сына и однократной продаже прочих подвластных (§ 136, с. 213, прим. 1). Отец манципировал своего сына какому-нибудь приятелю, т.е. отдавал его в кабалу этому последнему, разумеется, только ради формы (dicis gratia). Приятель отпускал сына на волю (manumittebat), и этот последний, согласно вышеупомянутому правилу, снова подпадал под отеческую власть. Затем вся эта процедура совершалась второй раз. Далее, отец манципировал сына в третий раз и после того терял свою отеческую власть. Приятель же не отпускал сына на волю в третий раз, а реманципировал его прежнему отцу, к которому сын вследствие этого поступал не под отеческую, а в кабальную власть. Эта реманципация, впрочем, не была безусловно необходима: сын мог оставаться в кабале у приятеля. Вторая половина обряда представляла т.н. in jure cessio перед судебным магистратом, т.е. мнимый судебный спор. Усыновитель, усыновляемый и прежний отец являлись in jus, т.е. к судебному магистрату, где усыновитель виндицировал усыновляемого как своего сына (vindicat apud praetorem filium suum esse); прежний отец не возражал против этого притязания (non contravindicabat), и магистрат присуждал (addicebat) сына под власть усыновителя. При усыновлении прочих подвластных, кроме сыновей, в первой половине для прекращения отеческой власти достаточно было одной манципации*(466).

Относительно этого обряда нужно заметить следующее. Во-первых, возник он, наверное, не раньше второго периода, ибо для первого периода конструкция его слишком искусственна, как это можно видеть из сравнения с институтами, которые, несомненно, относятся к первому периоду. Во-вторых, создан он был не законодательным путем, ибо законодателю не было бы нужды прибегать к таким обходным путям, а юристами 2-го периода путем приноровления старых юридических правил к новому отношению. В-третьих, обряд этот представляет характерный образчик древней юридической техники, как это разъяснено в отделе о юриспруденции по поводу подобного же обряда эманципации (§ 85о формах деятельности юристов). На нем же оправдывается и общая характеристика этой техники: обряд тяжеловесен, сложен, но он обрисовывает отношение ясно и определенно: для всякого очевидно, что прежняя власть прекратилась и установилась новая.

Что касается вообще до вопроса, какой потребностью жизни вызван был институт усыновления, то мы ограничимся указанием на две из них, вероятно, главнейшие. По религиозным верованиям древних римлян, всякий человек мог быть счастлив в загробной жизни только тогда, когда его дети и вообще потомки приносили ему жертвы, т.е. продолжали поить и кормить его, как он привык в земной своей жизни, и оказывали ему всякое почитание. Если у него не было потомков, никто не мог оказать ему этого почитания, вследствие чего загробная жизнь его обращалась в непрерывное мрачное существование. Поэтому каждый римлянин считал своей обязанностью вступить в брак, чтобы иметь потомство. Но если брак его был бездетен, то у него должно было явиться желание избегнуть печальной загробной жизни каким-нибудь искусственным средством: усыновление родственника или даже постороннего человека было именно таким средством. К этой религиозной потребности могла присоединиться и хозяйственная нужда в таком помощнике по хозяйству, который бы работал не как раб, а как будущий наследник.

Прекращалась отеческая власть прежде всего и с древнейших времен естественным путем, т.е. смертью домовладыки; но при этом только сыновья и дочери становились sui juris; если у умершего были внуки, то они только меняли домовладыку, т.е. поступали под власть своих отцов*(467). Затем отеческая власть прекращалась, когда отец или подвластный подвергались capitis deminutio maxima или media, т.е. лишались свободы или прав римского гражданина*(468). Наконец, отеческая власть могла прекратиться искусственным путем, посредством освобождения особым юридическим актом, который назывался emancipatio. Обряд эманципации совершался почти так же, как первая половина обряда adoptio, т.е. отец совершал троекратную манципацию подвластного, а кабальный господин манумиттировал его; сын после третьей манумиссии, а прочие подвластные после первой становились sui juris. Но так как manumissor получал относительно манумиттированного некоторые права (например, право на наследство в известных случаях, право опеки над женщинами), то отец, чтобы сохранить для себя эти права, просил кабального господина реманципировать ему подвластного и последнюю манумиссию совершал уже сам*(469). Эманципированный переставал быть членом прежней семьи, т.е. подвергался capitis deminutio minima, поэтому, например, терял права агнатства.

Потребности в эманципации могли быть весьма разнообразны. Прежде всего, вероятно, развитие общественной и личной жизни римлян стало вызывать во взрослых членах семьи стремление к самостоятельности, и таким образом римское общество подготовилось к мысли об эманципации. А затем к этой основной причине могли присоединиться разные другие практические потребности, например, желание избавить детей от последствий договора nexum или достигнуть каких-нибудь иных выгод; из 2-го периода нам известен один исторический пример: Лициний Стодон эманципировал своего сына для того, чтобы тот мог взять на свою долю 500 югеров общественной земли*(470).