8

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ

8.1. Универсальная грамматика

иее значение для развития лингвистики

Сдревних времен существует тесная связь между философией языка

итакими традиционно признанными направлениями философии, как логика (наука о рассуждении) и эпистемология (наука о знании). Что касается логики, само название этой науки, которая сейчас уже стала достаточно разработанной и более или менее независимой дисциплиной, указывает на следующие коннотации: греческое слово logos образовано от глагола 'сказать, говорить' и в данном употреблении может быть переведено как 'рассуждение' или 'речь'. Происхождение этого назва­ ния никого не удивляет. Здравый смысл и наблюдение указывают нам на то, что мысль — это разновидность внутренней речи. В течение мно­ гих веков ту же идею, но в более утонченном варианте, высказывали

ифилософы. Действительно, на протяжении более чем двух тысяч лет,

втечение которых западноевропейская лингвистическая традиция правит бал в различных научных центрах, до сих пор не проводилось четкой границы, по крайней мере в области теории, между грамматикой и логи­ кой. В конкретные исторические периоды — особенно в XIII в., а затем

вXVIII — развивалась традиция так называемой универсальной граммати­ ки, в рамках которой демонстрировалась и философски обосновывалась очевидная связь между логикой и грамматикой. Поскольку принципы логики считались универсально значимыми, во всех таких случаях грам­ матика оказывалась второстепенной по отношению к логике.

ВXIX в. лингвисты скептически относились к идее универсальной грамматики, основанной на философских принципах. С одной сторо­ ны, к этому времени уже стало ясно, что грамматическая структура языков различается гораздо больше, чем это предполагали предшеству­ ющие поколения лингвистов. С другой стороны, общий дух времени, а также значительные достижения новой дисциплины — диахронической лингвистики, требовали скорее исторического, чем философского объ­ яснения (см. 7.1). Находились и такие, кто начал сомневаться, были ли категории классической, т. е. аристотелевской, логики действительно уни­ версальными. В 60-х гг. XIX в. немецкий лингвист и философ, специалист

вобласти классических языков А. Тренделенбург (1802-1872) высказал

8.1. Значение универсальной грамматики для лингвистики 215

идею о том, что если бы Аристотель говорил не на греческом, а на ки­ тайском или на языке дакота, категории его логики могли бы быть со­ вершенно другими. Такую же точку зрения разделяли Гердер (1744-1803) и Вильгельм фон Гумбольдт (1762-1835), которые подчеркивали как раз­ нообразие языков, так и влияние структуры языка на категоризацию мыслей и опыта. Мы еще вернемся к этой проблеме при обсуждении так называемой гипотезы Сепира—Уорфа (см. 10.2). Здесь же отметим только, что в конце XIX в. историзм, не говоря уже об эволюционной теории Дарвина, оказал значительное влияние на развивающиеся то­ гда дисциплины — антропологию и психологию. В то время не только было принято рассуждать об эволюции культуры от стадии варварства до цивилизации, но даже такие ученые, как Леви-Брюль, были гото­ вы отстаивать мнение о том, что мышление так называемых дикарей отличается от мышления цивилизованных людей.

Таким образом, в XIX в. в силу различных причин универсальная грамматика, в ее традиционном понимании, вышла из моды. В послед­ ние двадцать лет она была возрождена Хомским и его сторонниками в качестве составной части направления, которое я называю генеративизмом (см. 7.4). Универсальная грамматика, предложенная Хомским, как и предыдущие ее разновидности, основана на идее об универсальности логики и независимости языка и мышления. Однако, согласно Хомскому, практика исследования языка может дать философии мышления больше, чем традиционная логика и философия языка — лингвистике. Здесь мы видим существенное отличие аргументации Хомского в тех случаях, когда суть проблемы представляется традиционной — например, является ли языковая способность врожденной или нет. В этом отношении оригиналь­ ный подход Хомского был обобщен в недавно опубликованном введении в лингвистическую теорию Хомского: «возможно, он был первым, кто привел подробные аргументы в пользу того, чтобы объяснять природу мышления через природу языка, а не наоборот» (Smith & Wilson 1979, 9).

Многое из того, что традиционно находилось за рамками предмета философии мышления, включая эпистемологию, теперь изучается фило­ софами и психологами совместно, хотя и с разных точек зрения. Посколь­ ку объектом исследования является именно язык, а не какие-то другие свойства или особенности человеческого ума, в последние годы развилась новая смежная дисциплина, которая называется психолингвистика. Как следует из самого названия, эта дисциплина является областью пересече­ ния психологии и лингвистики и основывается на результатах обеих наук. В теоретическом плане она основывается также на достижениях логики

ифилософии мышления. Психолингвистика связана, с одной стороны,

снейролингвистикой (наукой о нейрологических основах лингвистики)

икогнитивистикой (ср. 8.6), а, с другой, с социолингвистикой. Поле иссле­ дования психолингвистики довольно обширное, однако пока не суще­ ствует общепринятой совокупности принципов, на базе которых можно было бы сформулировать согласованную междисциплинарную програм­ му исследований. Тем не менее, в определенных областях, в частности,

216	8. Язык и мышление

в области изучения восприятия речи и усвоения языка, уже получены определенные результаты. Цель настоящей главы заключается в том, что­ бы дать краткое изложение основных теоретических проблем, связанных с исследованием языка и мышления, и познакомить читателя с экспе­ риментальными данными, полученными в области нейролингвистики, усвоения языка и того, что называется когнитивной лингвистикой.

Но сначала кратко поясним употребление слова «мышление». Ко­ нечно, это слово является общеупотребительным. В то же время оно используется для обозначения предметной области определенного на­ правления в философии, а также психологии. Будучи близким к таким словам, как «интеллект», «разум», «понимание» и «суждение», в повсе­ дневном языке оно употребляется в более узком смысле, чем то, как оно употребляется в качестве термина в философии мышления и в психоло­ гии (теми психологами, которые им пользуются). В терминологическом смысле это слово обозначает не только способность человека мыслить, но также и его чувства, память, эмоции и желания. Это очень важное обстоятельство — тем более важное, что, как мы увидим далее, в послед­ ние годы в области теоретической лингвистики и философии мышления наметилась тенденция слишком узко интерпретировать термин «мышле­ ние» (равно как и термин «ментализм»).

Стоит также обратить внимание читателя на то, что взаимоотношение индивида и мышления, которое ему присуще и с которым он каким-то образом ассоциируется, составляет одну из давних и дискуссионных про­ блем философии. Среди разных признанных попыток сформулировать, а иногда и решить так называемую проблему соотношения материи и со­ знания, можно назвать следующие философские направления: дуализм, материализм, идеализм и монизм.

Философское учение, которое называется дуализм, ассоциируется прежде всего с именами Платона и Декарта. Но, с другой стороны, из-за того, что это учение тесно связано с христианской традицией, любой не склонный к размышлению средний европеец безоговорочно принима­ ет его также в качестве символа веры. Дуализм утверждает, что сознание не только существует, но что при этом оно отличается от материи тем, что является нематериальным. В традиционном христианском вероучении мышление обычно описывается как свойство души. Для Платона и других греческих философов не было четкой границы между сознанием и душой, и то, и другое они обозначали греческим словом psyche. В рамках дуа­ лизма предложено много разных теорий по поводу того, почему явления, представляющие материю и сознание, взаимосвязаны между собой.

Материализм, который сейчас менее распространен, чем в конце XIX в. — начале XX в., утверждает, что в мире нет ничего, кроме материи, и что явления, относящиеся к сфере сознания, в конечном счете могут быть объяснены через сугубо физические свойства материальных объек­ тов. Разновидностью материализма является бихевиоризм, согласно кото­ рому не существует такого явления, как сознание, а такие термины ментализма, как «сознание», «мысль», «эмоция», «воля» и «желание», должны

8.2. Ментализм и врожденность механизмов усвоения знаний 217

рассматриваться как относящиеся к определенным типам поведения, или как ориентиры для определенных типов поведения. Ранее уже отмечалось, что бихевиоризм стал важным направлением не только в американской психологии, но также, благодаря открытой поддержке Блумфилда, и вдохомскианской американской лингвистике (см. 7.4). На европейскую лин­ гвистику бихевиоризм не оказал сколько-нибудь значительного влияния, однако он оставил след в европейской философии (см. Ryle 1949).

Аналогично тому, как материализм отрицает существование созна­ ния, идеализм отрицает существование материи и заявляет, что все, что существует, относится к идеальному. Термин «идеализм» часто заменяется термином «ментализм». Однако в последнее время, особенно в лингви­ стике, термин «ментализм» стал употребляться в нетрадиционном смысле, что часто сбивает с толку (см. 8.2).

И, наконец, монизм, в противоположность дуализму, утверждает, что реальность едина. Таким образом, и материализм, и идеализм могут рассматриваться как разновидности монизма. Однако термин «монизм» обычно закреплен за таким взглядом на мир, согласно которому ни мате­ рия, ни сознание не являются первичными реальностями: оба они — лишь различные проявления некоторой более нейтральной и фундаментальной сущности.

Ясно, что невозможно передать всю полноту значения философских терминов при помощи таких общих определений, которые я здесь привел. Несмотря на то, что эти определения с точки зрения философии могут быть неточны, они помогают адекватно оценить те из последних работ в области лингвистики, психологии и когнитивистики, которые посвя­ щены тому, что традиционно называется проблемами языка и мышления.

8.2.Ментализм, рационализм и врожденность механизмов усвоения знаний

Хомский и те лингвисты, которые принимают принципы генеративизма, утверждают, что язык свидетельствует в пользу ментализма, т. е. дает основания верить в то, что сознание существует. Это приводит к изрядной путанице. «Ментализм» часто отождествляют либо с «идеализмом», либо с «дуализмом». Именно в таком смысле употреблял термин «ментализм» Блумфилд (см. 7.4). Но Хомский и его сторонники не являются ни идеа­ листами, ни тем более дуалистами. Они лишь говорят о том, что усвоение и использование языка нельзя объяснить, не прибегая к принципам, ко­ торые находятся вне сферы психологической оценки человека. При этом хомскианцы не считают мышление нематериальной сущностью, отлич­ ной от мозга или какой-либо другой части тела. С другой стороны, они не хотят связывать себя методологическими предрассудками некоторых психологов, особенно бихевиористов, которые настаивают на том, что все, что традиционно описывается как ментальное, является продуктом простых физических процессов.

218 8. Язык и мышление

Ментализм Хомского имеет как отрицательную, так и положитель­ ную стороны, причем последняя более интересна и противоречива, чем первая. К отрицательной стороне относится антиматериализм, точнее — в контексте тех идей, которые доминировали ранее в американской лингвистике и психологии — антибихевиоризм. Как мы уже знаем, бихе­ виоризм — это просто некоторая разновидность материализма, которая сужает предметную область психологии до поведения человека и ста­ вит своей целью объяснение разных типов поведения, включая речевое поведение (определяемое как внутренняя речь) — на базе детерминисти­ ческих физиологических и биохимических процессов (см. 7.4). Возможно, мы преувеличиваем важность бихевиоризма в блумфилдианской и постблумфилдианской лингвистике. Но нет сомнения в том, что бихевиоризм значительно повлиял на американскую психологию и отвратил многих лингвистов от серьезных занятий семантикой и сотрудничества с психо­ логами и философами по проблемам, традиционно объединяемым под общим названием «язык и мышление». Существуют и более сложные варианты бихевиоризма, которые можно защитить или опровергнуть. Та разновидность бихевиоризма, которую отстаивал Блумфилд, а также та, которую критиковал Хомский в своей знаменитой рецензии на книгу

Б. Ф. Скиннера Речевое поведение (1957), мягко говоря, не оставляют ни­ каких надежд. А Хомский может благодарить судьбу за то, что в его время бихевиоризм утратил то влияние, которое он оказывал на лингвистику и психологию еще поколение назад.

То, что я представил здесь в качестве отрицательной стороны ментализма Хомского, не следует порицать и недооценивать. Как мы уже видели ранее, в первые десятилетия XX в. лингвистов волновал статус лингвистики как науки (см. 2.2). Они полагали, что любая дисципли­ на, которая претендует на статус науки, должна непременно строиться по подобию так называемых строгих наук — физики и химии. Такое пред­ положение часто объединялось, как в случае Блумфилда, с философским учением, известным как редукционизм, согласно которому одни науки являются более базовыми, чем другие, в том смысле, что понятийный аппарат менее базовых наук в конечном счете должен определяться через понятийный аппарат более базовых наук. Например, если принять, что физика более базовая наука, чем химия, химия более базовая, чем биоло- π:,ι, биология более базовая, чем психология, и так далее, то сторонник редукционизма будет доказывать, что терминология, используемая пси­ хологами, в конечном счете определяется биологией, а терминология биологии определяется химией и так далее.

Становится ясно, как такой подход связан с материализмом и вообще с тем, что считается типичным для естественных наук XIX в. Сейчас уже почти нет философов, которые были бы готовы защищать редукционизм. Однако в общественных науках найдется немало практиков и теоретиков, которые ошибочно считают, что постулирование сущностей и процес­ сов, не описываемых в физических терминах, не может быть научным. Именно благодаря Хомскому среди лингвистов подобные настроения уже

8.2. Ментализм и врожденность механизмов усвоения знаний 219

не так распространены, как это было раньше, а лингвистика стала более содержательной и интересной наукой.

На этом мы завершаем обзор отрицательной стороны ментализма Хомского и тех, кто следует его принципам в лингвистике, психологии и философии. Позитивные предложения Хомского составляют наиболее оригинальную и противоречивую часть того, что я называю хомскианским ментализмом. Одна из главных проблем философии мышления связана с усвоением знаний, в частности с тем, какую роль в этом про­ цессе играет мышление, или разум, с одной стороны, и чувственный опыт, с другой. Те, кто делают упор на роль разума, как Платон или Декарт, традиционно называются рационалистами, а те, кто настаивает на превалирующей роли опыта, или чувственных данных, как Локк или Юм, называются эмпириками. Хомский принимает сторону рационали­ стов. Более того, как и другие рационалисты, он считает, что механизмы, обеспечивающие усвоение знаний, являются врожденными: человеческое сознание представляет собой не просто «чистую дощечку для письма» (традиционный латинский термин tabula rasa), на котором опыт оставля­ ет свой отпечаток, скорее его можно сравнить, как это делал Лейбниц, с глыбой мрамора, из которой можно высечь разные формы, но структура которой ограничивает творческий замысел скульптора.

Усвоение языка является конкретным проявлением более общего процесса усвоения знаний. В то же время, многие полагают, что тот аспект усвоения родного языка, который связан с пониманием значений слов, является интегральной частью процесса усвоения всех остальных видов знаний. Это вытекает из того, что процесс усвоения знаний ре­ бенком, согласно традиционной точке зрения, включает и усвоение тех понятий, которые ранее были ему неизвестны, и что существует связь между открытием или формированием новых понятий (при условии, что это возможно) и пониманием значений слов. Является ли наличие у нас определенных понятий предпосылкой для усвоения и правильного ис­ пользования лексики родного языка? Иначе говоря, верно ли, что язык и мышление связаны таким образом, что мы не способны провести ло­ гическую границу между усвоением некоторого понятия и пониманием значения соответствующего слова, которое как раз определяет и закреп­ ляет это понятие в нашем сознании? С учетом всего этого неудивительно, что проблема усвоения языка в течении многих веков играла такую важ­ ную роль в спорах между рационалистами и эмпириками.

Подобно своим предшественникам — последователям рационали­ стического учения, — Хомский исходит из того, что язык служит для выражения мысли, что человек обладает врожденной (т. е. генетически передаваемой) способностью формировать одни определенные понятия, а не другие, и что процесс формирования понятий является предпосылкой для усвоения значений слов. Но в трактовке языка Хомский отличается от своих предшественников-рационалистов в двух аспектах, и именно это позволяет считать его вклад в философский спор по этой проблеме важ­ ным и оригинальным. Во-первых, он показал, что процесс обучения (или,

220	8. Язык и мышление

употребляя более нейтральный термин, усвоения) грамматической струк­ туре родного языка требует научного объяснения точно так же, как и про­ цесс соотнесения значения слова с его формой; кроме того, предложен­ ный Хомским формализованный вариант генеративной грамматики задал новые стандарты точности лингвистического описания для тех, кто хочет оценить структурную сложность естественных языков в сопоставлении с другими коммуникативными системами (см. 1.5). Во-вторых, Хомский провозгласил тезис о том, что природа языка и процесс усвоения языка не могут быть объяснены иначе, как с помощью предположения о том, что способность к усвоению языка является врожденным свойством.

Указанные два аспекта связаны между собой. Как мы уже видели, Хомский основывает свой тезис о том, что языковая способность человека является врожденной и видоспецифичной, на универсальности опреде­ ленных произвольных структурных свойств языка (см. 7.4). Эти структур­ ные свойства обычно обобщаются в виде общего принципа структурной зависимости (примата структуры), которая характерна прежде всего для синтаксиса, хотя обнаруживается также в фонологии и морфологии. Когда мы говорим, что некоторое правило (или принцип) является структурно зависимым, это означает, что тот набор единиц, к которой данное прави­ ло применяется, обладает внутренней структурой, причем эта структура выступает либо в качестве условия применения правила (или принципа), либо в качестве указания на то, как именно оно применяется. Напри­ мер, если предложения какого-либо языка характеризуются таким типом синтаксической структуры, которая обычно описывается лингвистами в терминах составляющих, эти предложения могут быть построены с по­ мощью грамматики непосредственных составляющих, правила которой являются структурно зависимыми в указанном смысле (см. 4.6). Более того, отношения между соответствующими предложениями различных

типов (например, John wrote the book 'Джон написал книгу' и Did John write the book? 'Джон написал книгу?'; John wrote the book 'Джон написал книгу' и Was the book written by John? 'Книга была написана Джоном?'и т.д.), могут быть соотнесены с показателями структуры непосредственных со­ ставляющих, формализующих данную структуру (на определенном уровне описания), с помощью трансформационных правил, которые по своему статусу важнее правил формирования структуры непосредственных со­ ставляющих и включают более сложное понятие примата структуры.

В данном случае нас не интересуют технические стороны принци­ па примата структуры или его формализации средствами той или иной разновидности генеративной грамматики. Позитивный вклад Хомского в философию мышления, с одной стороны, а также в психологию усвое­ ния языка, с другой, основан на признании им важности примата струк­ туры как явно универсального свойства естественных языков, а также на необходимости показать, как дети обучаются этому мастерству в про­ цессе усвоения и использования языка. Как полагает Хомский, то, что мы называем мышлением, лучше описывать в терминах набора абстрактных структур, материальная основа которых пока неясна, но которые похожи

8.2. Ментализм и врожденность механизмов усвоения знаний 221

на такие органы человеческого тела, как сердце или печень, в том отноше­ нии, что они тоже развиваются в процессе взаимодействия с окружающей средой в соответствии с генетически заложенной программой.

Прав ли Хомский? Немедленный, и абсолютно неудовлетворитель­ ный ответ: возможно — да, а возможно — нет. Наиболее доступные свидетельства такого рода — исследования по усвоению языка, работы

оразличного рода расстройствах речи, эксперименты над приматами,

вчастности шимпанзе, достижения в области нейрофизиологии моз­ га и другие научные факты — не кажутся нам убедительными. Важно подчеркнуть, однако, что инвентарь таких данных постоянно расширя­ ется. Нет ничего невозможного в том, что чисто философский спор,

который длится уже в течении многих веков, будет наконец разрешен с помощью междисциплинарных эмпирических исследований. Обратите внимание на то, что термин «эмпирический» в данном случае не означает приверженности эмпиризму!

Ментализм Хомского является лишь одной из многих разновидно­ стей ментализма, которые появились в последние годы и связаны с тео­ рией усвоения языка. Не менее значительной стала теория, предложенная швейцарским психологом Пиаже. Согласно Пиаже, в развитии умствен­ ных способностей ребенка следует различать четыре стадии. Наиболее важной с точки зрения усвоения языка, по мнению Пиаже, является пере­ ход от чувственно-двигательной стадии, длящейся приблизительно до двух­ летнего возраста, во время которой ребенок манипулирует конкретными окружающими его предметами, к так называемой предоперационной ста­ дии, когда он обучается складывать слова в предложения на основе предшествующего опыта о том, как можно сравнивать, двигать и изме­ нять конкретные предметы; эта стадия длится до того времени, когда он достигает возраста рассуждения (около семи лет). Привлекательной сто­ роной работ Пиаже многие психолингвисты считают очевидную связь его теории с функционализмом (см. 7.3), а также его попытки описать процесс усвоения языка в рамках более общих принципов умственного развития. Но, как мы уже видели, Хомский утверждал, что в этом вопросе имеющи­ еся результаты исследований свидетельствуют далеко не в пользу теории Пиаже, а именно: конкретная синтаксическая структура не может быть описана в терминах функционализма, а процесс усвоения языка не за­ висит прямым образом от различий в интеллектуальных способностях детей. Однако справедливости ради следует добавить, что многие лингви­ сты и психологи считают, что такие свидетельства не вполне надежны.

Считается, что предложенная Пиаже теория умственного развития находится между традиционными границами рационализма и эмпиризма. С одной стороны, Пиаже подчеркивает важность опыта, в особенности чувственно-двигательного опыта; с другой стороны, он описывает раз­ личные стадии развития интеллекта как специфичные для человека и ге­ нетически заданные (т.е. определенные тем, что можно представить как врожденные идеи — в современном значении этого старого рационали­ стического термина). Аналогичным образом, хотя Хомский считает себя