1.1.2. Четыре посюсторонних и четыре потусторонних возраста в сказке

Выделим четыре возраста человека: дитя, парень, мужик (взрослый) и старик. Мужской линии возрастов соответствует женская: девочка, девушка (девка), баба, старуха. Каждый возраст по-своему участвует в ритуале и социуме, имеет свой лад, особый переход к следующему возрасту, что и отражается в сказке.

Сказочному контексту соответствует ритуальный (в дальнейшем также архаический) и социальный (в дальнейшем новый). Существуют аналогичные возрастные нормы поведения в общине.

К четырем посюсторонним возрастам необходимо добавить четыре потусторонних. Мир посюсторонний и мир потусторонний («тридесятого царства») эквивалентны между собой. Далее мы рассмотрим смысл такой симметрии.

Примерами сказок о героях по возрастам могут служить сказки:

– про дитя: «Гуси-лебеди», «Девочка и медведь», «Падчерица»;

– про парня и девушку: «Иван Царевич и серый волк», «Золушка»;

– про мужика: «Кощей бессмертный»;

– про старика и старуху: «Красавица березка», «Курочка-ряба», «Золотая рыбка».

Сказки о потусторонних героях симметричны по возрастной структуре:

– про потустороннее дитя: «Колобок», «Семеро козлят»;

– про потустороннего парня: сказки о заколдованном женихе, невесте;

– про потустороннего мужика: сказки о волшебном муже и жене;

– про потустороннего старика: сказки о мудрости.

Сказка о герое конкретного возраста содержит четкие рамки данного возраста. Раскрытие этих рамок через возраст и во взаимодействии возрастов – задача структурного анализа в рамках ритуально-социологического подхода.

1.1.3. Сказка и возраст. Примеры

Рассмотрим соответствие сказки возрастам на примерах сказок о дитя и старике.

Сказка о дитя. «Гуси-лебеди»

Сказка о дитя раскрывает правила возраста. Она показывает возраст через испытания, которые соответствуют этому возрасту. Эти испытания составляют собой содержание ритуала инициации. Нарушение табу выступает как неизбежное проявление возраста, следует наказание со стороны карающих волшебных сил. В наказание герой отправляется в путешествие в царство мертвых, где с помощью Бабы-яги идет инициация, превращение дитя в парня, а девочки в девушку, и возвращается обратно, когда ребенок перестает быть дитя, а становится парнем или девушкой, а значит, в состоянии исправить нарушенное и не нарушать больше табу.

Сказка «Гуси-лебеди» носит характер наказания ребенка за нарушение табу, то есть главная черта поведения дитя: он вначале не может справиться с поручением, но затем в состоянии исправиться.

Родители уезжают и поручают девочке следить за братиком (обещание подарков, видимо, более позднее обоснование сюжета). Тут родители выступают как волшебная сила, поручающая задание.

Девочка не справляется с поручением, и братик похищен, что олицетворяет его смерть и неспособность неготовность девочки иметь своего ребенка. Причем девочка сама виновата в пропаже братика, так как она ушла играть с подружками (более позднее объяснение невнимательности ребенка к взрослому поручению, так как суть нарушения табу в неспособности девочки, как дитя, делать работу девушки, ведь забота о братике (малыше) равносильна заботам о своем ребенке). Баба-яга посылает гусей-лебедей в качестве кары за несоблюдение табу.

Девочка отправляется за братиком в царство мертвых и сталкивается с тремя волшебными силами (печка, речка и яблоня). Она отказывается от их даров, что означает заклинание: она просит у них помощи в возвращении домой (у батюшки в саду яблоки лучше, у матушки пирожки вкуснее) и заручается их будущей помощью.

В лесу девочке показывает дорогу ежик. В доме Бабы-яги появляется мышка, которая отвлекает Бабу-ягу, когда прядет ткань.

Ткань как символ «приданого», и одновременно ткать – вести нить собственной судьбы.

Девочка бежит с братиком. Она созрела. Волшебные силы ее отпускают из царства мертвых или из чужого места испытания. Помогающие волшебные силы проявляются в лице ежика и мышки.

В этом эпизоде Баба-яга из волшебной силы, карающей за несоблюдение табу, превращается в силу испытывающую, проверяющую способности девочки по устройству своего дома и судьбы. Девочка испытывается на пряже (видимо, в сказке были и другие испытания, аналогично «обещанному дитя», «падчерице»).

Бегство девочки сопровождается столкновением гусей-лебедей, посланцев силы карающей и преследующей, с силами покровительствующими, которые своей защитой гарантируют возвращение, то есть подтверждают способность девочки заботиться о ребенке и доме, то есть быть девушкой.

Таким образом, сказка «Гуси-лебеди» описывает обряд инициации. Исходно дитя имеет вину в том, что не в состоянии существовать самостоятельно, в том числе неспособно воспроизвести и защитить ребенка, что является центральным в этом ритуале.

Аналогично построены сказки о падчерице. Здесь герой-дитя, падчерица, многого не знает, не умеет, но, когда приходит испытание, справляется с ним. Иначе говоря, проживает ритуал, становится зрелой девушкой, переходит в новый возраст.

Существует разница развития персонажа в «Падчерице» и «Гусях-лебедях». В первом случае не раскрывается развитие героини, она была готова уже до испытания, во втором героиня не справляется с испытанием и вынуждена исправить положение путешествием к Бабе-яге. Переход от дитя к девушке в «Падчерице» показан не столько на героине, сколько на противопоставлении падчерице другой героине, не справившейся с испытанием, избалованной дочке мачехи. Тот же переход в «Гусях-лебедях» показан как развитие и исправление героини. В первом случае возрастной смысл подчеркивается жизнью, мистически, во втором – через развитие индивидуальности главной героини.

Синхронное распадение персонажей по возрастам в «Падчерице» означает, что дитя – дочка, а девушка – падчерица. Диахронное распадение возраста в «Гусях» (вначале дитя, потом девка) подчеркивает переход. Первая сказка задает сюжет обстановкой, вторая – раскрывает его через мотив.

Сказка о «Падчерице», по-видимому, является более архаичной. Здесь нет развития персонажа, есть проявление качеств. Переход тут раскрыт не столько через развитие героини, сколько через принятие новых правил поведения.

Кроме того, в сказке о «Падчерице» карающая сила задана суровой, но доброй («Метелица»). В сказке о гусях-лебедях у Бабы-яги усилен оттенок злого, плохого, отрицательного персонажа.

Возрастная структура в сказке о «Падчерице» более архаична, чем в «Гусях-лебедях». Архаичность проявляется, с одной стороны, в том, что волшебные персонажи в более архаичной сказке суровы, но справедливы (в новой сказке («Гуси-лебеди») – злые и добрые). С другой стороны, в архаичной сказке нет развития персонажа и переход в новый возраст есть принятие новых правил поведения. В новой сказке переход – результат развития героини.

Сказка о старике. «Золотая рыбка» и «Курочка Ряба»

Сказки о стариках имеют тенденцию, противоположную сказкам о дитя, старик герой вначале может совершать некие действия, а потом нет («Золотая рыбка»).

Старик поймал рыбку, которая готова выполнить любое его желание, и пользуется этим, но до определенного предела, пока не переходит границу жизни и смерти. Отметим, что старик смирился с судьбой и готов к переходу границы. Старуха в этой сказке выпрашивает богатство, по-видимому, для детей, а когда просит власти над рыбкой, она посягает на бессмертие и лишается всего.

Просьбы стариков к золотой рыбке напоминают последние желание перед смертью.

Аналогичный сюжет имеет сказка «Красавица березка». Старуха посылает старика порубить дрова. Он замахивается на березку, а та просит ее пощадить, обещает выполнить любое желание. Он ее жалеет, но старуха просит богатство. Потом старуха со стариком просят березку сделать так, что бы сокровище их никто не взял. Березка превращает их в медведей.

Существует индийская сказка «Золотая рыбка». Там старуха посылает старика просить рыбку сделать его старостой, потом раджой и т. д.

Однако основа сказки о старике – описание перехода к этому или от этого возраста, описание рамок и границ, свойственных этому возрасту. Старик и старуха нарушают эти границы как в «Золотой рыбке», так и в «Красавице березке». Итак, налицо переход от мужика в старика и от старика в мертвеца.

Другой пример более архаичной сказки о старике – «Курочка Ряба», которая содержит описание поминок. Причем два яйца олицетворяют потустороннюю и посюстороннюю жизни. Оплакивают старики уже прошедшую жизнь. Полная версия этой сказки из сборника Афанасьева содержит описание атрибутов смерти: ветер налетел; девки ведра несли, воду пролили; ворота заскрипели; петух пропел; поп свечку уронил. Разбитое яйцо олицетворяет конец жизни посюсторонней, плач стариков – смирение с судьбой. Обещание курочки снести новое яичко суть обещание продолжения жизни в иной форме.

В «Золотой рыбке», где старик смирился, а старуха пытается наверстать, есть развитие активности персонажа, выходящей за границы возраста, хотя сопоставление смирившегося старика и несмирившейся старухи аналогично падчерице. В «Красавице березке» к сказке присоединяется легенда о происхождении медведей (удмуртский и русский варианты).

Более архаичной выглядит «Курочка Ряба». Смерть тут персонажам не страшна, она неизбежна. Персонажи неподвижны, не выходят за рамки возраста, намечена разница и переход между мирами посю- и потусторонними.

«Колобок». Сказка о потустороннем дитя

К появлению колобка причастны старик со старухой. Они не могут родить дитя живое. Следовательно, колобок – дитя волшебное, он рожден из муки, которая кончилась, убегает (здесь инверсия сказки о дитя, дитя не справляется с поручением, а колобок сам бежит) и оказывается сразу в лесу, в то время как обычное дитя должно выбежать во двор, потом в поле, а потом в лес.

Граница мира и тридесятого царства предполагается такой же, как в жизни общины: дом, двор, поле, лес, тридесятое царство. Поэтому дитя отправляется из избы в поле, оттуда в лес, а за лесом в тридесятое царство. Колобок же отправляется сразу в лес, что и подтверждает, что он родился в тридесятом царстве, и встречается со зверями, говорит с ними и трижды обманывает. То есть Колобок активен в царстве мертвых.

В волшебной сказке живой герой пассивен, за него действуют волшебные дары. Говорящие звери встречаются только в лесу, но не в том, который за околицей, а в том, который по ту сторону мира, за избушкой Бабы-яги. Это потусторонний лес. Говорящие звери живут в потустороннем лесу. В посюстороннем – обычные. Колобок выходит из избушки в потусторонний лес.

Три зверя (заяц, волк и медведь) олицетворяют возрасты обитателей леса. Потом Колобок встречает лису, которая является потусторонним аналогом обряда инициации (то есть Бабы-яги наоборот), и Колобок как потустороннее дитя умирает. Звери как бы ведут Колобка к лисе, как ежик девочку к Бабе-яге.

Смерть мертвого – это появление живого. В «тридесятом царстве» мертвое живет, а живое бездействует, умирая, колобок возвращается в потусторонний мир, но уже в иной ипостаси.

Аналогично «Мальчик с пальчик»: чудо-дитя приходит из потустороннего мира. Так и герой-парень, сброшенный помощниками в подземелье, приходит в тридесятое царство и живет там, но благодаря птице возвращается. Совершив подвиг (спасение царевны), герой отказывается жениться на ней, а просит царя помочь ему вернуться в свой мир.

Чудесное дитя появляется у стариков, когда те отчаиваются иметь детей, быстро растет, как бы наверстывая время. Или не растет, как мальчик с пальчик, но способно на многое. По способностям чудесное дитя не походит на обычное.

Помимо чудесного предмета и чудесного дитя, сказка может иметь также космологическую интерпретацию, связанную с календарными явлениями. Сказка о Колобке может интерпретироваться как сказка о месяце: дед бабу попросил, та испекла колобок, это новолуние, заяц откусил мало, волк больше, медведь еще больше, а лиса съела – затмение. Цикл месяца на небе.

Сближение календарной и чудесной интерпретации сказки прослеживается через временную синхронизацию. Волшебные герои растут быстро и живут мало. Снегурка рождается в марте, а в июне погибает, прыгая через костер. Она живет месяца три, а за это время проживает богатую жизнь. Время ее жизни – определенный отрезок календаря, своеобразное предписание для возраста, что делать в этот срок. Промежуток календаря связывается с существованием конкретного чудесного героя. Чудесный герой отображает некий локализованный в календаре ритуал.

Таким образом, анализ сказки выявляет ритуальные компоненты. Это ведет нас к реконструкции совершенно иного пространства архаичной волшебной сказки.

Распределение персонажей по возрастам посюсторонним наглядно, связь главных героев сказок с потусторонними возрастами спорна. Во-первых, сказка может быть интерпретирована по-разному. Для выявления системы интерпретаций сказок необходима проработка инструментария сказки, выявление персонажной, пространственной и других волшебных структур. Во-вторых, представление о потусторонних возрастах, как оно принято в язычестве, противоречит современному, да и представлению любой религии (возможно, за исключением буддизма). Поэтому представление о потусторонних возрастах прячется сказкой за волшебными предметами. В волшебной сказке сохраняются следы потустороннего, которые не осознаются трансляторами сказки. Таким образом, с потусторонними возрастами в сказке мы сталкиваемся в сильно искаженной форме.

«Репка». Сказки о потусторонней девочке

«Репка» – сказка, сохранившая архаический смысл. Репка растет на огороде, а для нее, как для потустороннего, мир живого что тридесятое царство для живого. «Репка» – сказка кумулятивная. Она затрагивает несколько возрастов. Тянут дед, бабка, внучка, собака, кошка, мышка, нога, пятая нога. Такую кумуляцию надо рассматривать не как присоединение толпы персонажей, а как естественный ход времени. Тут функцию превращения играет мышка, которая ассоциируется с Землей-матушкой.

Существуют сказки, в которых мышь является самой сильной. Среди них преобладают сказки кумулятивные.

«Мышка-внучка» (узбекская). Мышку ворона несла, да уронила, та перекувырнулась и превратилась в девушку. Приняли ее старики, да пора выходить замуж. Девушка хочет выйти за самого сильного. Луна говорит, что солнце сильнее, Солнце говорит, что его тучи закрывают, ветер тучи разгоняет, гора сильнее ветра, но мыши источили всю гору.

В «Гусях-лебедях» мышка заменяет девочку, помогает ей пройти испытание. Мышка становится антагонистом Бабы-яги. Таким образом, мышка связана с превращением девочки в девушку. Не показывает ли все это мышку как потустороннюю девушку?

Может быть, присоединение мышки к вытаскиванию репки означает не что иное, как превращение девочки-внучки в девушку. Теперь, когда девочка превращается в девушку, она уже сама может вытащить репку. Ей не нужна помощь стариков и животных. Мышка помогает не силой, а даром превращения.

Репка сказочно соотносится с потусторонней девочкой. Старик со старухой не родители девочки, она внучка, следовательно, у нее нет родителей. Сюжеты сказок о потустороннем дитя включают появление у стариков чудо-дитя. Иначе говоря, ребенок рождается волшебным способом. Девушка-внучка подходит под такого героя, у нее нет родителей.

«Колобок» и «Репка» – более архаичные формы сказки о потустороннем дитя, чем сказки о чудо-дитя.