Глава II антропологический период

Дальнейшее развитие греческой науки находилось под влиянием того обстоятельства, что могучий и всеобщий подъем духовной жизни, вызван­ный счастливым исходом персидских войн, вывел науку из тихого приюта замкнутых ученых корпораций на широкую арену публичности.

Круг лиц, занимавшихся научными исследованиями, от поколения к поколению расширялся, и учения, распространявшиеся первоначально в тесном кругу в трудно понимаемых сочинениях, начали проникать в наро­дное сознание. Поэты (Еврипид, Эпихарм) стали переводить на свой язык научные понятия и взгляды; знания, добытые исследованием природы, стали утилизироваться для практических целей (Гипподам и его построй­ки). Даже медицина, бывшая прежде передававшимся традицией от поко­ления к поколению искусством, до такой степени подпала под влияние общих натурфилософских идей и специальных теорий, учений и гипотез физиологического исследования, занимавших с течением времени все более обширное место в системах науки, что первенство в ней получили этиологические теории. И только в лице Гиппократа явился реформатор, ограничивший эту тенденцию разумными пределами и возвративший ей, в противоположность научной доктрине, прежний характер врачебного искусства.

К этому присоединилось еще то, что, созревшая в тяжелых внутренних и внешних испытаниях, нация вступила в период зрелости. Она утратила веру в традиции и узнала ценность искусства и знания в практической жизни. Теперь она требовала от науки, до сих пор руководствовавшейся лишь чистым стремлением к исследованию и благородной жаждой знания, ответа на интересующие ее вопросы, совета и помощи в сомнениях, в которые повергала ее лихорадочная поспешность ее культурного разви­тия. И тогда как под влиянием лихорадочного напряжения духовных сил, которое характеризовало это, величайшее во всемирной истории, время, все более и более распространялся взгляд, что знающий человек в каж­дой области жизни полезнейший, нужнейший и авторитетнейший, тогда как во всех сферах практической деятельности на место привычки вступи­ла плодотворная деятельность собственного размышления и самостоя-

61

тельной оценки, в массу народа проникло стремление усвоить данные науки. В особенности же для тех, кто хотел играть политическую роль, ни семейные традиции, ни привычки, ни личные свойства характера, ни даже способности теперь уже не были достаточны для того, чтобы придать значение человеку. Разнообразие и сложность жизни и высокий умствен­ный уровень тех, с которыми государственному человеку приходилось иметь дела, делали теоретическую подготовку необходимой и для политической карьеры. Нигде это движение не было столь сильно, как в Афинах, тогдашней столице Греции, и возбужденная им потребность здесь находила, действительно, наилучшее удовлетворение.

Спрос вызывал предложение. Люди науки, софисты (σοφιστάι), покинули школы и перешли к публичной деятельности. Они поучали народ о том, чему они выучились сами и к каким результатам привело их собст­венное исследование. Они делали это отчасти, несомненно, из благород­ного побуждения просветить своих сограждан, но в конце концов это просвещение превратилось для них в профессию. Со всех сторон Греции представители различных школ стекались в Афины, для того чтобы здесь распространять свои учения и, таким образом, достигнуть как в центре, так и в более мелких городах богатства и славы.

Вследствие этого, в течение короткого времени изменилось не только социальное положение науки, но и ее собственная, внутренняя сущность, ее тенденция и задача. Наука сделалась социальной силой, решающим моментом в политической жизни (Перикл). Но именно по этой причине она стала также зависимой от требований практической и в особенности политической жизни.

Эти требования проявлялись главным образом в том, что демократи­ческая форма государственного правления требовала от политических дея­телей прежде всего красноречия и что к софистам обращались именно с тем, чтобы подготовиться к роли оратора. К этой цели и приспосабливали свое обучение софисты. Люди науки сделались учителями красноречия.

Это отвлекло их от первоначальной цели науки, которая состояла в познании природы. В лучшем случае они могли только излагать учения своих предшественников в возможно изящной и легкой форме. Собствен­ные же исследования их, поскольку они не ограничивались формальной рутиной, должны были направляться на мышление и волю человека, так как мышление и воля и составляют тот объект, на который должна воздей­ствовать и которым должна управлять речь; науке приходилось таким образом обьяснить, как возникают представления и волевые акты, как они борются между собой и отстаивают друг против друга свои права. Поэтому она приняла существенно антропологическое или субъективное направ­ление, анализирующее внутреннюю деятельность человека, его представ­ления и волю. С этого момента наука теряет свой чисто теоретический характер и приобретает преимущественно практическое значение.

62

Софистам пришлось, таким образом, считаться с разнообразием чело­веческих представлений и поступков. Учителя красноречия преподавали искусство убеждать и должны были указывать пути, следуя которым можно обосновать всякий взгляд и провести всякий замысел. При этом перед ними возник вопрос, существует ли, помимо всех этих индивидуаль­ных взглядов и целей, которые всякому кажутся необходимыми и которые он отстаивает против всех других, что-нибудь справедливое и истинное по своей сущности. Этот вопрос, существует ли что-нибудь истинное и обя­зательное для всех, составляет проблему антропологического периода греческой философии или греческого просвещения.

Такая проблема характерна для времени, когда старые верования и обычаи поколебались, значение авторитета все более падало и все клони­лось к анархии независимых индивидуальностей. Это внутреннее разло­жение греческого духа скоро проявилось открыто в смутах пелопонесской войны, и с падением Афин расцвету греческой культуры был положен конец.

Первоначально философия, несомненно, усиливала опасность подоб­ного состояния. Ибо, хотя софисты, разрабатывая формальное искусство изложения, обоснования и опровержения, которое они преподавали одно­временно с риторикой, и создали начала самостоятельной психологии, придав этой, занимавшей в космологических системах лишь второстепен­ное место, отрасли знания значение основной науки, и хотя все же они проложили дорогу систематическому исследованию логических и этичес­ких норм, однако их искусство доказывать всякий взгляд, которое они практиковали и которому они поучали, столь неизбежно и настоятельно наводило их на мысль об относительности человеческих представлений и целей, что они отрицали существование всеобщей истины как в теорети­ческом, так и в практическом отношении, став, таким образом, на точку зрения скептицизма, который сначала был научной теорией, но потом перешел в разнузданную забаву. С самоугодническими приемами профес­сиональных адвокатов софисты выступили в защиту общественной распу­щенности, которая поколебала устои общественной жизни.

Духовным главой софистики является Протагор; по крайней мере, один только он был провозвестником философски значительных и плодот­ворных идей. По сравнению с ним Горгий, которого часто называют наряду с Протагором, не более, как ритор, занимавшийся философией лишь между прочим и превзошедший уловки элеатской диалектики. Что же ка­сается Гиппия и Продика, то первый из них является лишь типом популяр­ного полигистора, а другой - представителем мелкого морализирования.

Безнравственности и беспринципности позднейших софистов Сократ противопоставил веру в разум и убеждение в существовании всеобщей истины. Это убеждение имело у него существенно практический характер, оно было его нравственным принципом, но в то же время оно вело его на путь

63

исследования познания, которое он снова противопоставил мнениям и сущ­ность которого он нашел в мышлении посредством понятий.

Сократ и софисты стоят, таким образом, на почве одной и той же общественно-философской эпохи и трактуют одни и те же проблемы; но тогда как софисты с их искусством и ученостью застревают в сутолоке повседневных мнений и приходят к отрицательному результату, простой, здоровый ум и благородная, чистая личность Сократа восстанавливают идеалы нравственности и науки.

Глубокое впечатление, произведенное учением Сократа, направило софистику на иной путь; вслед за ним софистика стала стремиться к выработке путем научного анализа надежных принципов жизненной нрав­ственности, и тогда как старые школы по большей части сосредоточивали свою деятельность главным образом на преподавании красноречия, люди, подчинившиеся влиянию афинского мудреца, основывали новые союзы,.в учениях которых сократические и софистические элементы нередко причудливо перемешивались, но господствующее направление исследо­вания сохраняло существенно антропологический характер.

Между этими школами, не вполне правильно обозначаемыми именем "сократиков", всего более погрузилась в бесплодные хитросплетения позд­нейшей софистики, мегарская, основанная Евклидом; к ней примыкает элидо-эретрийская школа, оставшаяся самой незначительной. Мо основ­ное противоречие в жизненном мировоззрении, которое волновало в то время греческую жизнь, нашло себе научное выражение в учениях двух школ, противоположность которых становится с того времени предметом обсуждения всей античной литературы. Школы эти - киническая и кирен-ская, являющиеся предшественницами стоической и эпикурейской. В числе представителей первой из них, рядом с основателем ее Антисфе-ном рисуется популярная личность Диогена. Представителями второй, получившей название гедонической, считаются основатель школы Аристипп, одноименный внук его, Теодор; Анникерис, Гегезий и Эвемер.

Странствующие софисты вышли отчасти из прежних школьных корпораций, большинство которых во второй половине V столетия исчезло, уступив место сво­бодному распространению приобретенных воззрений. Это обстоятельство не было неблагоприятным для развития детального исследования, в особенности физио­логического (Гиппон, Клейдем, Диоген Аполлонийский), но сопровождалось ослаб­лением философского духа. Только абдеритская и пифагорейская школы пережили этот период разложения. Общество последователей Гераклита, удержавшееся в Эфесе, как кажется, скоро увлеклось учениями софистов (Кратил).

Атомистическая школа дала Протагора из Абдеры (около 480-410), который был одним из первых и в то же время знаменитейшим между странствующими философами. В разное время он учил в Афинах и, осужденный там за безбожие, погиб во время бегства. Из многочисленных его произведений грамматического, логического, этического и религиозного содержания остались лишь очень немногие.

64

Горгий Леонтинский (483-375) был в 427 г. В Афинах В качестве посланника своей родины и приобрел там большое литературное Влияние; в преклонном Возрасте он поселился В Лариссе, в Фессалии. Он Вышел из сицилийской школы ораторов и был близок к Эмпедоклу.

О Гиппии из Элиды, кроме некоторых его воззрений, известно лишь то, что он старался блистать разносторонностью своих познаний. Продик Кеосский был ав­тором известной аллегории "Ахиллес на распутье", переданной нам Ксенофонтом. Memor. II, 1,21. Остальные софисты, по большей части известные лишь из Плато­на, не имеют самостоятельного значения и известны лишь по тому или иному приписываемому им изречению.

При изучении софистики приходится считаться с тем обстоятельством, что мы знаем о ней только по сочинениям ее победоносных противников, Платона и Аристотеля. Первый дал в "Протагоре" живую и изящную, дышащую тонкой иро­нией картину софистического конгресса, в Торгии" более серьезную, в "Теэтете" резкую критику, в "Кратиле" и "Эвтидеме" беспощадно высмеял учение софистов. В приписываемом Платону диалоге "Софист" встречается чрезвычайно презритель­ное определение этого слова. К тому же результату приходит и Аристотель в книге о софистических силлогизмах (гл.1,165 а 21).

История философии долго повторяла неблагоприятные отзывы противников и оставила за словом σοφιστής (обозначающим, собственно, ученого или, пожа­луй, профессора) то порицательное значение, которое было придано ими. Гегель реабилитировал софистов, а затем обнаружилось увлечение в сторону их чрез­мерного восхваления (Грот).

Сократ (469-399) открывает в истории философии даже чисто с внешней сто­роны, своей оригинальной личностью и своей новой философской системой, новую эпоху. Он не был ни ученым, ни странствующим учителем, не принадлежал и не примыкал ни к одной из существовавших школ. Это был простой сын народа. Отец его был скульптором, и вначале он сам работал резцом. С глубокой любо­знательностью воспринимал он те учения, которые распространялись на улицах его города. Однако блестящие фразы не ослепили его, и он почувствовал, что они не подвинули его ни на шаг вперед. От его проницательного взора не ускользнули противоречия философов, и его нравственно чистой натуре претила поверхност­ность и легкомыслие всех этих учений. Он считал своей обязанностью уяснить са­мому себе и своим согражданам ничтожество мнимого знания и путем серьезного исследования отыскать истину. Так протекла его неутомимая деятельность среди его сограждан. Сократ был философом повседневной жизни. Непонимание и личная интрига привели его на суд, который приговорил его к смерти, и эта смерть послужила лучшим завершением его жизни.

Рассказы о нем дают рельефную и не допускающую никаких сомнений харак­теристику его личности. Тонкий рисунок Платона и более грубая характеристика Ксенофонта очень удачно дополняют друг друга. Первый выводит своего уважаемого учителя с драматической живостью почти во всех своих произведениях; последний оставил нам "Memorabilia" (Απομνημονεύματα Σωχρατους) и "Symposion". Не­сколько труднее восстановить учение Сократа: изложения Платона и Ксенофонта написаны с целью защиты известных учений, и оба они вкладывают в уста знаменитого философа свои собственные мысли (Ксенофонт является последователем умеренного кинизма). Решающее значение, вследствие большого исторического отдаления и широкого кругозора, имеют во всех существенных пунктах указания Аристотеля.

65

Основателем кинической школы (получившей свое название от гимназии Киносарг) был Антисфен из Афин, подобно Евклиду, один из старших друзей Со­крата. Чудак Диоген Синопский представляет собой скорее интересный культурно-исторический тип, чем человека науки. Рядом с ним следует назвать Кратеса фиванского. Позднее киническая школа сливается со стоической.

Аристипп Киренский, странствующий софист, бывший несколько моложе Евклида и Антисфена и временно принадлежавший к кругу Сократа, основал свою школу лишь в старости, предоставив, как кажется, систематическую разработку идей, которые были для него прежде всего практическим жизненным принципом, своему внуку. Названные выше последователи доводят нас до половины третьего века и образуют переход к эпикурейской школе, которая восприняла в себя остатки гедонической.