§ 40. Естественная целесообразность

Вследствие резкого противопоставления природы и свободы, необ­ходимости и целесообразности, теоретический и практический разум рас­ходятся у Канта столь сильно, что возникает сомнение в единстве разума. Критическая философия нуждается поэтому в третьем, примиряющем и посредствующем, принципе, при помощи которого мог бы быть произве­ден синтез этих противоположностей.

1. По своей психологической природе сферой, в которой может быть разрешена эта задача, согласно принятой Кантом тройственной класси­фикации (ср. § 36, п.8), может быть лишь "способность чувства" или "одобрения". Эта способность действительно играет посредствующую роль между представлениями и желаниями. Чувство или одобрение тоже предполагает законченное в теоретическом смысле представление объек­та и относится к нему синтетически. И этот синтез всегда выражает в чувстве удовольствия или неудовольствия, одобрения или неодобрения то, что этот объект представляется субъекту целесообразным или нецелесо­образным. При этом масштабом оценки может быть сознательная цель, существовавшая ранее в форме желания, и в таких случаях объекты полу­чают наименование полезных или вредных. Существуют, однако, и такие

471

чувства, которые не имеют отношения к каким-либо намерениям и для которых объекты представляются непосредственно приятными или неприятными. В таких случаях целесообразность тоже должна играть какую-либо роль.

Таким образом, критика разума должна поставить вопрос, существуют ли априорные чувства или одобрения, имеющие общее и необходимое значение? Очевидно, что решение этого вопроса будет зависеть от харак­тера целей, обусловливающих соответственные чувства и одобрения. Относительно волевых актов вопрос разрешен уже критикой практическо­го разума: единственная цель сознательной воли, которая может быть установлена a priori, есть исполнение категорического императива, и с этой стороны необходимыми и общеприменимыми могут быть признаны лишь чувства одобрения или неодобрения, которыми мы руководимся, применяя эпитеты "хорошо" и "дурно". Поэтому вновь формулированная проблема касается лишь априорности таких чувств, которым не предшес­твуют никакие намерения и никакие сознательные цели. Таковы именно чувства прекрасного и возвышенного.

2. Проблема становится шире, если принять во внимание логические функции, которые играют роль во всех чувствах и одобрениях. Суждения, в которых они высказываются, все имеют синтетический характер. Преди­каты прекрасный, полезный, приятный и хороший не содержатся в субъ­екте аналитически, а выражают ценность объекта по отношению к извес­тной цели. Это суждения о целесообразности. Они содержат в себе неизбежно подчинение объекта цели. В психологической схеме, лежащей в основе "Критики чистого разума", Кант называет способность подчинения частного общему способностью суждения; даже и в теоретических функциях она служит связующим звеном между разумом и рассудком, причем первый доставляет принципы, второй - объекты, а способность суждения применяет эти принципы к объектам.

В теоретическом употреблении способность суждения действует аналитически, устанавливая объекты при помощи общих понятий по фор­мально-логическим законам. Ее назначение заключается лишь в том, чтобы отыскать к большей посылке меньшую или к меньшей большую, и прийти к верному заключению. Этой деятельной способности суждения Кант противопоставляет рефлективную, обусловливающую, синтез которой состоит в подчинении известной цели. И соответственно этому проблема критики способности суждения формулируется следующим образом: воз­можно ли a priori признавать природу целесообразной! Очевидно, высший синтез критической философии заключается в приложении категории практического разума к теоретическому объекту. Само собой понятно, что это применение не может быть ни теоретическим, ни практическим, ни поз­нанием, ни волей, это лишь наблюдение с точки зрения целесообразности.

472

Если рефлективная способность суждения направляет такое наблю­дение к оценке природы в смысле ее целесообразности для наблюдающе­го субъекта, как такового, то это наблюдение носит эстетический харак­тер, т.е. связано с нашим чувством. Если же человек рассматривает природу так, как если бы природа была целесообразна сама по себе, то он наблюдает телеологически. Таким образом, "Критика способности суждения" подразделяется на исследование эстетических и телеологи­ческих проблем.

3. В первой части Кант прежде всего стремится точно отграничить эстетическое суждение от непосредственно соприкасающихся с ним с двух сторон видов суждений чувства или одобрения. Он исходит из чувст­ва прекрасного. Априорность прекрасное разделяет с добром, но добро состоит в согласии с выраженной в нравственном законе нормой, прек­расное же, наоборот, нравится без понятия. Поэтому и невозможно ус­тановить общий материальный критерий, по которому можно бы было с логической очевидностью оценить прекрасное. Эстетическая доктрина не­возможна, существует только "критика вкуса", т.е. исследование возмож­ности априорного значения эстетических суждений.

С другой стороны, отсутствие логического понятия, неимение созна­тельного масштаба оценки и, следовательно, непосредственность впечат­ления свойственна не только прекрасному, но и приятному. Различие же между ними заключается в том, что приятное всегда индивидуально и случайно, тогда как прекрасное составляет предмет общего и необ­ходимого удовольствия. Правило, что о вкусах не спорят, верно лишь в том смысле, что в вопросах вкуса логические доказательства, действи­тельно, не имеют силы. Но это не исключает возможности обращения к чувствам, общим для всех.

Наконец, прекрасное отличается как от хорошего, так и от приятного еще тем, что оно составляет объект совершенно чуждого всякому личному интересу удовольствия. Это проявляется в том, что для эстетического суждения эмпирическая действительность его объекта совершенно безразлична. Гедонические чувства, т.е. чувства личного удо­вольствия, все предполагают материальную наличность вызывающих их явлений. Этическое одобрение и порицание касается осуществления нрав­ственной цели в желаниях и поступках. Эстетические же чувства вызыва­ют лишь чистое наслаждение даже простым представлением объекта, все равно, существует ли он объективно в познании или нет. Эстетической жизни столь же чужда сила ощущений собственного счастья и горя, как и серьезность деятельности для нравственных целей. Это простая игра представлений в воображении.

Подобное удовольствие, вызываемое не объектом, а лишь представ­лением объекта, не может относиться в объективной материи его, - ибо она всегда находится в соотношении с интересами субъекта, - а лишь к

473

форме представления предмета, и в ней именно следует поэтому искать основание априорного синтеза, выражаемого в эстетических суждениях. Целесообразность эстетических объектов не может заключаться в их со­ответствии с какими-либо интересами, а только в их соответствии с фор­мами познания, в которых мы их представляем. Силами же, действием которых обусловливается представление каждого предмета, являются чув­ственность и рассудок. Чувство красоты создает, следовательно, такие объекты, в представлении которых гармонически сочетаются чувствен­ность и рассудок. Подобные объекты в их воздействии на нашу способ­ность создавать представления целесообразны, и этим обусловливается бескорыстное удовольствие, называемое представлением их красоты.

Но это отношение к формальным принципам объективного представ­ления имеет своей основой не только индивидуальную деятельность, а точно так же "сознание вообще", "сверхчувственный субстрат" человечес­тва. Поэтому чувство эстетической целесообразности объектов может быть сообщено и всем другим, хотя и не доказуемо логически, и этим объясняется априорность эстетических суждений.

4. Если "непредумышленная целесообразность" прекрасного приво­дится в соотношение с воздействием объекта на функции познания, то сущность возвышенного Кант видит в соответствии действия объектов с отношением чувственной и сверхчувственной части человеческой природы.

Тогда как прекрасное означает приятное успокоение в игре сил поз­нания, впечатление возвышенного проходит через неприятное чувство недостаточности. По отношению к неизмеримому величию или подавляю­щей силе объектов мы чувствуем в форме угнетения и подавленности, неспособность нашей чувственной интуиции овладеть ими. Однако над этой чувственной недостаточностью возвышается сверхчувственная сила нашего разума. Если сила воображения имеет при этом дело лишь с экстенсивными соотношениями количеств, - математически возвышен­ное, -то победа оказывается на стороне уверенно формирующей деятель­ности теоретического разума; если же речь идет о соотношениях силы, -динамически возвышенное, - то в сознание проникает преобладание на­шего нравственного достоинства над всеми стихийными силами. В обоих случаях неприятное чувство нашего чувственного бессилия уравно­вешивается и преодолевается торжеством нашего высшего, лучшего на­значения. И так как таково надлежащее отношение обеих сторон нашего существа, то эти объекты действуют на нас возвышающим образом и вызывают чувство умственного наслаждения, которое, опять-таки основы­ваясь на отношении форм представления, может быть сообщено другим и имеет априорное значение.

5. Эстетическая теория Канта имеет, следовательно, целью, несмотря на свою "субъективную" исходную точку, объяснение прекрасного и воз­вышенного в природе, она определяет последнее соотношением форм

474

представления. Поэтому чистую красоту философ находит только в тех случаях, когда эстетическое суждение затрагивает лишь лишенные зна­чения формы. Если к наслаждению примешиваются соображения о зна­чении форм для какой-либо, хотя бы неопределенно представляемой, нормы, тогда перед нами возникает сопутствующая красота. Такую красоту мы имеем во всех тех случаях, когда эстетическое суждение на­правляется на объекты, которые в нашем воображении имеют отношение к какой-либо цели. Такие нормы сопутствующей красоты необходимо возникают в тех случаях, если мы рассматриваем в индивидуальном явлении отношение к роду, к которому оно принадлежит. Не существует никакой нормы красоты для ландшафтов, арабесок, цветов, но она сущес­твует для высших типов органического мира. Такие нормы суть эстети­ческие идеалы, и истинный идеал эстетического суждения есть человек.

Изображение идеала дает искусство, способность к эстетическому творчеству. Но если искусство представляет собой целесознательную функцию человека, то его произведение будет в состоянии произвести впечатление прекрасного только тогда, если оно столь же непредумышленно, столь же бескорыстно и столь же чуждо логике, как прекрасное в природе. Техническое искусство создает по правилам и планам соответственные про­дукты, пригодные для удовлетворения известных интересов. Изящное же искусство должно действовать на чувство подобно бессознательному произведению природы: на него "следует смотреть, как на природу".

Тайна и характерная особенность художественного творчества заклю­чается, следовательно, в том, что целесообразно созидающий дух работа­ет точно таким же образом, как бесцельно и бескорыстно творящая природа. Великий художник творит не по общим правилам; он создает их сам в бессознательной работе, он оригинален и неподражаем. Гений есть ум, творящий подобно природе.

В сфере человеческой разумной деятельности искомый синтез свобо­ды и природы, целесообразности и необходимости, практической и теоретической деятельности воплощается в гении, который создает с соз­нательной целесообразностью произведение изящного искусства.

6. В критике телеологической способности суждения главнейшая за­дача заключается в том, чтобы установить соотношения, существующие с точки зрения трансцендентального идеализма между научным объяс­нением природы и изучением присущей ей закономерности. Естествен­но-научная теория может быть, во всяком случае, только механической, цель не есть категория и не основной принцип объективного познания. Все объяснение природы состоит в уяснении причинной необходимости, с которой одно явление вызывает другое. Явление не может быть объяснено тем, если указывается его целесообразность. Такая "плохая" телеология -смерть всякой философии природы. Уразумение целесообразности никогда не может быть познанием.

475

Но, с другой стороны, полное отрицание телеологического наблюдения природы с точки зрения механического объяснения ее было бы спра­ведливо лишь при том условии, если бы с помощью научных понятий можно было, хотя бы только принципиально, объяснить всю систему опыта безо всякого остатка. Если же найдутся пункты, в которых научная теория оказывается недостаточной для объяснения данных явлений не вследствие экстенсивной ограниченности материала наличного челове­ческого опыта, а вследствие постоянной формы ее принципиальной сущ­ности, то в таких пунктах пришлось бы допустить возможность допол­нения знания телеологическими соображениями, поскольку при этом оказывается, что механически необъяснимое производит впечатление не­сомненно целесообразного. Критическая телеология относится, следова­тельно, лишь к предельным понятиям механического объяснения природы.

Одним из таких понятий является понятие жизни. Механическое объяс­нение организма не только до сих пор еще не удалось, но, по мнению Канта, и принципиально невозможно. Всякая жизнь может быть объяснена лишь другой жизнью. Отдельные функции организмов можно объяснить механическим соотношением их частей между собой и с окружающей средой, но при этом всегда придется принимать во внимание, в качестве неразложимого момента, своеобразную природу организованной материи и ее способность к реагированию. Археолог природы может проследить генеалогию живущего¹, возникновение одного вида из другого по механи­ческим принципам, но он все-таки останется в сфере первоначальной организации, которую он не в состоянии объяснить при помощи одного механизма неорганизованной материи.

Объяснения же ее он не может дать по той причине, что сущность организма состоит в том, что целое столь же определяется своими час­тями, части - целым, что каждое звено является столь же причиной, сколь и следствием целого. Эта взаимная причинность механически непонятна. Организм - чудо в мире опыта. Именно эта замкнутая в самой себе игра форм и сил производит в организме впечатление целесообразности. Поэтому телеологическое понимание организмов необходимо и обще-применимо. Но оно не может быть не чем иным, как формой наблюдения. Мышление ни в коем случае не может успокоиться на этом. Уразумение этой целесообразной жизненности должно служить руководящим принципом для исследования механических форм, посредством которых оно реализуется.

7. Другую границу познания природы Кант называет спецификацией природы.

Из чистого оазума вытекают общие формы закономерности природы, но только они одни. Частные законы природы хотя и подчиняются этим общим формам, но не вытекают из них. Их особое содержание может быть

¹ Места, в которых Кант предвосхитил позднейшую теорию происхождения видов. собраны у Шульце, "Kant und Darwin" (1874)

476

лишь эмпирическим, т.е. по отношению к чистому разуму случайным, чисто фактическим. Нельзя объяснить, почему данный закон имеет то, а не другое содержание. В то же время это частное в природе оказывается совершенно целесообразным: с одной стороны, - по отношению к наше­му познанию, вследствие того что эмпирические факты во всем их разно­образии подчиняются априорным формам; с другой же стороны, - и в самом себе, поскольку все пестрое разнообразие данных явлений соче­тается в объективно единую действительность.

В этом заключаются априорные основания, побуждающие рас­сматривать природу как целое с точки зрения целесообразности и видеть в ее колоссальном механизме реализацию Высшей разумной цели. Но этой целью в силу первенства практического разума может быть толь­ко нравственный закон. Таким образом, телеологическое исследование становится нравственной верой в божественное мироустройство.

Если мы, наконец, признаем природу целесообразной в том смысле, что общие формы и частное содержание явлений согласуются между собой, то божественный дух представляется разумом, который, вместе со своими формами, создает и содержание, интеллектуальной интуицией или интуитивным рассудком. В этом понятии объединяются основные идеи всех трех критик.