Часть третья средневековая философия

Когда над Римской империей пронеслось разрушительным ураганом переселение народов и у нее не оказалось политической силы отстоять свое существование от напора северных варваров, научной культуре уг­рожала опасность полного уничтожения, ибо тщательно разработанная философская система понятий находила у племен, к которым перешла теперь власть, еще менее интереса и понимания, чем светлые образы греческого искусства. При этом античная цивилизация претерпевала такой внутренний разлад и настолько утратила свою жизненную силу, что она оказалась не в состоянии подчинить себе суровых победителей.

Результаты деятельности греческого духа погибли бы безвозвратно, если бы при крушении старого мира не возникла новая духовная сила, перед которой преклонились сыны Севера и которая твердой рукой сумела спасти для будущего культурные завоевания античного мира. Этой силой была христианская церковь. Чего не могло сделать ни государство, ни наука, то сделала религия. Недоступные для утонченных впечатлений эстетического творчества и научной деятельности германцы были потря­сены до глубины души проповедью Евангелия, действовавшего на них со всей силой своей величественной простоты.

Только посредством религиозного воздействия и мог поэтому начаться процесс усвоения античной науки народами современной Европы; только при помощи церкви и мог новый мир ознакомиться со старым. Естествен­ным следствием этого факта было то, что из духовного содержания античной культуры осталось первоначально только то, что было вос­принято учением христианской церкви; все остальное, и в особенности

221

все ей противное, учащая церковь оставила без всякого внимания. Этим устранялось, конечно, всякое смущение в юношеской душе народов, ко­торые еще не были в состоянии понимать многого. Но вместе с тем исчезли целые миры духовной жизни, которые только гораздо позднее с трудом были извлечены из-под развалин.

Великую задачу сделаться воспитательницей европейских народов церковь могла принять на себя потому, что из скромного религиозного сообщества она с неудержимой силой развилась в объединенную орга­низацию, которая среди хаотического состояния политической жизни представляла единую прочную и уверенную в самой себе силу. И так как эта организация исходила из той идеи, что церковь призвана принести благодать искупления всему человечеству, то религиозное воспитание варваров явилось для нее предписанной ее основными целями задачей. Тем легче она могла приняться за эту задачу, когда она, с уверенностью разбираясь между неизведанными путями, выработала объединенное за­конченное учение. К этому присоединилось еще то благоприятное обсто­ятельство, что на пороге новой эры вся совокупность ее убеждений была представлена в виде последовательной научной системы таким перво­классным умом, как Августин.

Августин был истинным учителем Средних веков. В его философии не только соединяются нити христианского и неоплатонического мышления, идеи Оригена и Плотина, но он с творческой энергией концентрировал в своей системе также все идеи своего времени о необходимости спасения и осуществлении его в церковном сообществе; его учение представляет философию христианской церкви. Августин дал в нем в строгой последо­вательности систему, которая легла в основание всего научного образо­вания европейских народов; через ее посредство романские и германские народы переняли наследие греков.

Потому-то средневековая эпоха прошла тот путь, который был совер­шен греками в их внутреннем отношении к науке, в обратном направ­лении. В древности наука возникла из чистого эстетического стремления к самому познанию и только с течением времени стала служить для практических потребностей, для разрешения этических задач, для удов­летворения религиозного влечения. Средние века начинают с сознатель­ного подчинения познания великим целям веры; они видят в науке перво­начально лишь работу интеллекта, при помощи которой он уясняет и логически выражает то, что он находит достоверным и неопровержимым в своем чувстве и убеждении; но среди этой деятельности, сначала робко и неуверенно, потом все сильнее и самоувереннее, снова пробуждается стремление к самому познанию; оно проявляется первоначально в тех областях, которые всего более удалены от неприкосновенных принципов веры, но в конце концов оно неудержимо прорывается во все сферы; наука начинает обособляться от веры, философия - от богословия.

222

Воспитание европейских народов, которое составляет содержание истории философии Средних веков, имеет своей исходной точкой учение церкви, а результатом его является развитие научного духа; интеллектуальная культура древности сообщается новейшим народам в ее религиозной за­ключительной форме и доставляет им мало-помалу зрелость к самостоятель­ной научной деятельности.

При таких условиях понятно, что история этого воспитания обладает значительным психологическим и культурно-историческим интересом, но не в состоянии представить новые и самостоятельные результаты фило­софского исследования. Конечно, при усвоении чужого материала там и сям обнаруживаются индивидуальные особенности ученика; конечно, проблемы и понятия древней философии и при этом усвоении новыми народами иногда испытывают немало любопытных превращений, а в раз­работке новой латинской терминологии в Средние века с педантичностью и безвкусием соперничают остроумие и глубокомыслие. Но в основных философских идеях средневековая философия не только по отношению к проблемам, но и в их решениях не выходит из круга понятий греческой и эллинско-римской философии. Как бы ни была высока ценность этих работ для интеллектуального воспитания европейских народов, лучшие произведения этого периода остаются в конце концов лишь блестящими школьными упражнениями, в которых даже при самом тщательном наблю­дении глазу представляются лишь зарождающиеся основы нового мыш­ления, и которые в целом представляют собой лишь воспроизведение идейного мира позднейшей древности. Средневековая философия по всему своему духу является продолжением эллинско-римской, и различие между обеими заключается главным образом в том, что то, что еще только вырабатывалось в первых столетиях нашей эры, в Средние века представ­ляется законченным и завершенным.

Это время подготовки новейшего мировоззрения продолжалось целое тысячелетие. И как будто по заранее намеченному плану воспитание разрас­тается, благодаря непрерывному притоку античного образовательного материала, в науку. Из противоположностей, которые обнаруживаются при ознакомлении с ним, вырастают философские проблемы, и из разработки воспринятых понятий формируются научные мировоззрения Средних веков.

В этом материале между разработанным Августином учением церкви и неоплатонизмом с самого начала существовал разлад, - разлад, который, правда, не везде был одинаково силен, так как Августин в некоторых весьма существенных пунктах оставался под влиянием неоплатонизма, но который обусловливал противоположное воззрение по фундаментальному вопросу об отношении философии к вере. Августинизм концентрируется вокруг понятия церкви; по его учению задача церкви заключается главным образом в том, чтобы обосновать и разработать учение церкви в виде научной системы. Лоскольку средневековая философия ставит себе эту задачу, она

223

представляется церковно-школьной наукой, схоластикой. Неоплатоничес­кая же тенденция направлена, наоборот, к тому, чтобы при помощи познания привести индивидуум к блаженному соединению с Божеством, и поскольку средневековая наука задается этой целью, она является мистикой.

Схоластика и мистика, таким образом, дополняют, а не исключают друг друга: подобно тому, как схоластика может сделать своим догматом мистическое созерцание, так же и мистические учения могут опираться на схоластическую систему. Поэтому, хотя в течение Средних веков мистика обнаруживает большую наклонность к уклонению от ортодоксальности, чем схоластика, было бы ошибочно видеть в этом их существенное различие. Схоластика, во всяком случае, в общем вполне правоверна; тем не менее ее представители радикально расходятся друг с другом; не толь­ко по отношению к вновь возникающим догматам, но и в научном анализе установившихся учений многие из них пришли к совершенно особым взглядам, принятие которых имело своим результатом возникновение более или менее тяжелых внутренних конфликтов. Что же касается мистики, то хотя неоплатоническая традиция и служила часто теоретичес­кой подкладкой тайной или открытой оппозиции церковному монополи­зированию религиозной жизни, но, вместе с тем, мы встречаем пламен­ных мистиков, которые чувствуют себя призванными защитить истинную веру от крайностей схоластической науки.

Таким образом, представляется малоцелесообразным обозначать средневековую философию общим именем схоластики; более того, при внимательном рассматривании оказывается, что в медленном приспособ­лении и преобразовании получивших впоследствии значение фило­софских учений, по меньшей мере, столь же значительная доля принад­лежит мистике и что, с другой стороны, резкое разграничение обоих учений по отношению к большому количеству выдающихся представи­телей философии неприменимо.

К этому, наконец, присоединяется еще то, что схоластикой и мистикой еще ни в каком случае не исчерпывается характеристика средневековой философии. Тогда как сущность этих обоих течений определяется их отно­шением к религиозным основам мышления: в схоластике -к утвердившемуся церковному учению, в мистике -к личному благочестию, -рядом с ними идет, особенно в позднейшие столетия Средних веков, так сказать, светское течение, все более обогащающее устанавливающуюся науку данными гречес­кого и римского мирового опыта. При этом вначале преобладает еще стрем­ление органически включить также и этот материал знаний и господствующие над ним понятия в систему схоластики. Но чем более разрастается эта сто­рона научного кругозора, тем сильнее видоизменяются все очертания фило­софского мировоззрения, и по мере того, как посредничество религиозного чувства все более ослабевает, философское познание снова обращается к чисто теоретическому исследованию.

224

Этим разнообразием нередко спутанных между собой нитей традиции объясняется та яркость и живость, которая характеризует философию этого тысячелетия; различные элементы ее, то сталкиваясь, то объединяясь друг с другом, группируются, по мере расширяющегося восприятия античных учений, все в новые и новые комбинации; в слиянии этих элементов обнаруживается поразительная тонкость оттенков и пере­ходов, Вместе с тем перед нами открывается целый мир умственного труда, воплощающийся в значительном количестве интересных личностей, в изумляющей своими размерами литературной деятельности и в страст­ном обсуждении спорных вопросов знания.

Литературно-историческое исследование далеко еще не охватило весь этот разнообразный материал¹. Но для истории философских принципов, которая, несмотря на это, по вышеизложенным основаниям, довольно скудна, основные черты развития уже выяснены, хотя и нужно остерегать­ся сводить этот сложный процесс к чересчур простым формулам, забывая

о всем разнообразии положительных и отрицательных соотношений, ко­торые возникли в течение столетий между различными, проникавшими в средневековое мышление элементами.

В общем развитие науки совершалось у средневековых народов Евро­пы следующим образом:

Глубокомысленное учение Августина первоначально имело влияние не вследствие своего философского значения, а как авторитетное изло­жение учения церкви. Рядом с ним сохранилась неоплатоническая мистика; научное образование было принуждено довольствоваться не­значительными учебниками и отрывками аристотелевской логики. Несмот­ря на это, разработка последней возбудила логическо-метафизическую проблему весьма крупного значения, и вокруг нее началось живое идей­ное движение, которое, правда, за недостатком научного материала грозило выродиться в бесплодный формализм. В противоположность к этому и стала развивать мало-помалу свое могучее влияние августиновс-кая психология. Но одновременно сказались и первые результаты

¹ Причины этого заключаются отчасти в мало-помалу исчезающем предрассудке, который долгое время служил препятствием справедливого отношения к Средним векам, но в значительной степени обусловливаются и характером средневековой литературы. Многоречивая, но бесплодная пространность исследований, схе­матическое однообразие метода, постоянное повторение одних и тех же терминов и, наконец, расточение остроумия на разрешение искусственных, а часто и прямо глупых вопросов, натянутые школьные остроты - все это черты, хотя и неизбежно связанные со всемирно-историческим процессом ознакомления и усвоения, кото­рый мы видим в истории средневековой философии, но в то же время чрезвычайно затрудняющие ознакомление с литературным материалом, совершенно несоответ­ствующим его значению. Так объясняется, что именно те исследователи, которые с трудолюбием и энергией погружались в изучение средневековой философии, не­редко в резких выражениях изливают свое недовольство.

225

соприкосновения с арабской наукой, от которой Запад получил сначала, по крайней мере, известный толчок к занятию реальными предметами, и которая потом вызвала расширение всего кругозора западноевропейских народов. Главное значение имело при этом, приобретенное таким околь­ным путем, ознакомление со всей системой Аристотеля, ближайшим следствием которого было то, что с помощью метафизических понятий церковное учение получило величественную законченность и было за­ботливо разработано в деталях. Между тем аристотелизм был воспринят от арабов (и евреев) не только в их латинском переводе, но и с их комментариями и в их освещении, носившем сильную неоплатоническую окраску, и тогда как вследствие этого неоплатонические элементы преж­ней традиции (даже в августиковской форме) во многих отношениях были усилены, специфические моменты августиновской метафизики получили вследствие естественной реакции более резкую и энергичную фор­мулировку, и вместе с тем при общей зависимости от Аристотеля в науч­ном мышлении возникла двойственность, нашедшая свое выражение в отделении теологии и философии. Пропасть между ними увеличилась еще более вследствие нового, не менее существенного, осложнения. Рука об руку с аристотелизмом с Востока проник эмпирический метод исследо­вания в медицине и естествознании, распространившийся и среди евро­пейских народов. Не без содействия августиновского направления метод этот завоевал точно так же область психологии и благоприятствовал развитию аристотелевской логики в направлении, которое решительно отстраняло церковно-аристотелевскую метафизику. И тогда как спутанные нити традиции разбегались, таким образом, по всем направлениям, на месте старых учений появлялись уже новые побеги.

В столь разнообразных взаимных соотношениях, то поддерживая, то отстраняя друг друга и претерпевая многочисленные изменения, идеи древней философии сохраняют господствующую роль в течение всего средневекового периода; но важнейшим и решительнейшим событием представляется, несомненно, усвоение, рецепция аристотелизма, со­вершившаяся около 1200 г. Она разделяет всю историю средневековой науки на два отдела, которые по своему философскому содержанию отно­сятся друг к другу таким образом, что интересы, проблемы и противопо­ложности движения первого периода в расширенной и вместе с тем углуб­ленной форме повторяются во втором периоде. Отношение этих двух эпох не может быть поэтому охарактеризовано какими-либо различиями по существу.

226