§ 5. Понятия изменения и последовательности явлений

Точно так же, как факт изменения, т.е. течения событий послужил ближайшим толчком к размышлению о вечном бытии, различные понятия бытия в конечной инстанции имеют целью лишь объяснить последователь­ность явлений. Хотя эта задача при разработке понятий бытия временами ускользала из виду или отступала на задний план (элеаты), но тем явст­веннее дальнейший прогресс мышления обусловливался восстановле­нием проблемы последовательности явлений и потребностью представить себе бытие так, чтобы не только согласовать с ним явления видоизме­нения, но и объяснить их. Таким образом, рука об руку с представлениями о бытии и в тесном соприкосновении с ними развиваются и представ­ления о причинах явлений.

47

1. Ионянам оживленность мира казалась столь очевидной, что они даже и не думали доискиваться причины этого явления. Наивный гило­зоизм мог стремиться только к выяснению причин отдельных событий. Объяснение же состоит в таких случаях в подведении поразительного, не разумеющегося само собой, под такие простейшие виды явлений, которые в силу их доступности воображению кажутся не нуждающимися в объяс­нении. То, что вещи изменяют свою форму, свои свойства, свое влияние, казалось милетцам требующим объяснения, но они довольствовались сведением этих изменений к сгущению и разрежению мировой материи, объяснение которого, по-видимому, уже не казалось им необходимым. Анаксимен прибавил к этому объяснению только то наблюдение, что подобные изменения агрегатного состояния связаны с колебаниями тем­пературы, сгущение - с охлаждением, разрежение - с согреванием. Это соотношение дало возможность распределить агрегатные состояния в такой последовательности: огонь, воздух, вода, земля (или камень), сооб­разно разрежению или сгущению основной материи.

Этими представлениями милетцы воспользовались не только для того, чтобы объяснить отдельные явления природы (в особенности столь важ­ные для мореплавателей метеорологические явления), но и для объяс­нения возникновения существующего мира из первобытной материи. Таким образом, возникло воззрение, что Земля, покоящаяся, по мнению одних, на воде, по мнению других, на воздухе, занимает середину облега­ющей ее воздушной сферы, которая, со своей стороны, окружена про­свечивающим или прорывающимся в виде звезд огненным кругом.

В своих представлениях о возникновении мира, рисовавшемся даже Фалесу и Анаксимандру, может быть, моментальным процессом, милетцы примыкают непосредственно к космогоническим поэмам. И только позд­нее получило значение то обстоятельство, что если превращению соответ­ствует обратный процесс, и материя при этом не только вечна, но и сохраняет вечную жизненность, то должно допустить непрерывный процесс образования и уничтожения миров и последовательное возник­новение бесчисленного множества миров.

2. Хотя все эти черты остаются и в физических теориях Анаксимандра, однако метафизическое понятие άπειρον вывело его за пределы только что приведенных воззрений. Хотя бесконечная самодвижущаяся материя, которая подразумевалась под этим темным понятием, и не обладала в целом никакими особенными свойствами, однако она содержала в себе качественные противоположности и в процессе своего развития выделяла их. Анаксимандр остался, таким образом, гилозоистом, поскольку он считал материю одаренной самостоятельной способностью к движению. Но он понимал, что в нее должны быть вложены внутренние различия, чтобы она приобрела эту способность. Если он в вопросе о сущности бытия приближался, таким образом, к позднейшему плюрализму и отка-

зался от качественной изменяемости материи, то относительно сущности явлений он совершенно сходится с остальными милетскими философами. Объяснив возникновение воды соединением холода и тепла, которые до­лжны были, по его мнению, раньше всего выделиться из άπειρον, он направил затем свою космогонию по океаническому пути фалеса.

Рядом с этими физическими и метафизическими определениями единственный оставшийся после него отрывок, в котором высказывается взгляд, что смерть и разрушение есть наказание за несправедливость, содержит в себе первую смутную попытку понять судьбы мира со стороны нравственной необходимости и изобразить мрачную тень, которую на­лагала мимолетность всего земного и на веселый фон эллинской жизни, в виде возмездия за грех. Как бы ни был сомнителен истинный смысл соответствующего места, в нем, несомненно, сказывается потребность дать физической необходимости этическую окраску. В этом Анаксимандр является предшественником Гераклита.

3. Последовательность событий, которую Гераклит признавал единст­венно постоянным элементом в смене явлений, определялась двояким образом: как гармония противоположностей и как круговорот мирово­го обмена веществ. Наблюдение, что все в мире подвержено непрерыв­ному изменению, Гераклит превратил в преувеличенное положение, что все непрерывно превращается в свою противоположность. "Другое" было для него ео ipso противоположным. "Течение явлений" превращалось на языке его поэтической риторики в непрерывную борьбу противополож­ностей, и эту борьбу (πόλεμος) он назвал материей-вещей. Все, что возникает на более или менее продолжительное время, представляет про­дукт противоположных движений и сил, уравновешивающихся взаимно в своем действии: Таким образом, в каждый отдельный момент вселенная является внутренне разрозненной и снова восстанавливающейся едини­цей, борьбой, которая заканчивается примирением, неполнотой, которая тут же уничтожается. Сущность мира составляет невидимая гармония, в которой исчезают все различия и противоположности. Мир - это возникновение, а возникновение - объединение контрастов.

Особенно ярко эти противоположности выражаются, по мнению Гера­клита, в противоположных друг другу процессах, посредством которых огонь превращается в вещи и вещи, в свою очередь, - в огонь. Оба процесса проходят те же стадии: при "нисходящем движении" огонь (вследствие сгущения) переходит в воду и землю, при "поступательном движении" земля и вода переходят в огонь. И эти оба пути одинаковы. Превращение и восстановление совершаются параллельно. Вещи, кажу­щиеся не поддающимися изменениям, возникают в тех случаях, когда количество изменений и восстановлений уже раньше пришло в равно­весие, фантастические формы, в которые облек свое учение Гераклит, затеняют принципиальную мысль законосообразной последовательности

49

превращений и постоянного уравнения их. В вечно однообразном ритме и в определенные промежутки времени мир возникает из огня и затем исче­зает, чтобы, подобно фениксу, снова возродиться.

В этом неослабевающем превращении всех вещей не остается ничего постоянного, кроме того порядка, в котором происходит смена противо­положных друг другу движений, закона смены, составляющего смысл и основу целого. Если в борьбе противоположностей, по-видимому, вечно возникает что-то новое, то это новое всегда, вместе с тем, и погибающее. Возникновение у Гераклита не порождает бытия, подобно тому, как бытие Парменида не порождает возникновения.

4. В действительности элеатское учение о бытии с множествен­ностью и изменением исключило также и возможность событий. Сообраз­но со взглядами элеатов реальные события непонятны и невозможны. Эта метафизика отрицает всякую физику. Самостоятельной реальности Пар-менид не признает ни за временем, ни за пространством (άλλο πάρεξ τδυ εοντος), для него существует лишь безразличное, независимое от времени существование. Правда, к первой части своей дидактической поэмы, в которой излагается учение о бытии, Парменид присовокупил вторую, трактующую о физических проблемах. Однако за их изложение он принимается с заявлением, что он здесь излагает не истину, а "мнения смертных". Все же они исходят из того (опровергнутого ранее) ложного предположения, что наряду с бытием есть еще нечто другое, следователь­но, - небытие. Все совершающееся, все разнообразие и движение покоится на взаимодействии этих противоположностей, которые затем определяются как свет и мрак, теплота и холод. В поэтических картинах получает, таким образом, развитие мировоззрение, по которому огонь преобразует темное пустое пространство в материальные тела. Это воз­зрение отчасти напоминает Гераклита, отчасти астрономические учения пифагорейцев. Всеобъемлющая сила огня (δαίμων) при содействии люб­ви (έρως) притягивает в силу необходимости (δίκη) из центра мира друг к другу родственные элементы. Утилизация и опровержение чужих учений, сообразно общей цели автора, в пестром смешении дополняют у Пар­менида друг друга. Над их амальгамой веет поэтическое дыхание великой пластической творческой силы, но вы не встретите у него ни самостоя­тельного исследования, ни ясных понятий.

5. Более определенные и более приспособленные к разъяснению дета­лей представления о течении событий можно встретить у тех последова­телей Парменида, которые специально для этой цели преобразовали эле­атское понятие бытия в понятия элемента, гомеомерии и атома. Все они признают, что под течением событий следует понимать не что иное, как движение неизменяемых материальных частиц. Эмпедокл и Анаксагор, по-видимому, сверх того пытались связать с этим отрицание пустого прос­транства, заимствованное ими от Парменида; они приписывали своим

50

материям бесконечную делимость и подвижность частиц, вследствие чего в результате смешения и взаимного соприкосновения частиц заполняется все пространство. Мировое движение состоит, следовательно, в передви­жении материальных частиц, из которых каждая теснит и вытесняет дру­гую. Отдаленные друг от друга предметы не могут действовать друг на друга иначе, как посредством выделения частей одной и проникновения их в другую. Это влияние тем более возможно, чем более выделения одного тела по своей геометрической форме приближаются к порам другого. Так, по крайней мере, учил Эмпедокл. Что касается Анаксагора, то удостовере­но, что он признавал бесконечную делимость материй. Иначе и ближе к современным представлениям рисовал себе картину изменяющейся действительности Певкипп. Атомы, встречающиеся в пустом пространст­ве, действуют друг на друга путем давления и точка, наслаиваются друг на друга и образуют, таким образом, предметы и большие или меньшие пред­метные массы, которые разъединяются и рассеиваются только под влиянием толчка или давления других масс. Этой сменой возникновения и разрушения комплексов атомов и обусловливаются все явления.

Основной формой мирового движения во всех трех системах являются вихри, кругообразное вращение (δίνη). По Эмпедоклу оно обусловлива­ется действием возникающей между атомами любви и ненависти, по Анак­сагору начало ему дает целесообразно деятельная разумная материя, и затем оно распространяется в силу механической последовательности, по Левкиппу оно представляет результат столкновения нескольких атомов. Механический принцип у Эмпедокла облечен еще мифической оболочкой, у Анаксагора пробивается лишь наполовину и только у Левкиппа получает полное развитие. Что помешало первым двум философам формулировать его столь же ясно, так это вмешательство этических элементов в объясни­тельную теорию: один стремился свести хорошее и дурное к соответству­ющим душевным силам, которые, конечно, не могли быть приписаны ника­кому существу и получили мифическое обособление; другой объяснял порядок целого одним только целесообразным, разумно направленным толчком. Однако оба они столь сильно приближались к Левкиппу, что телеологическое объяснение они допускали лишь для начала вихря, а дальнейшее развитие движения и, вместе с тем, все отдельные явления объясняли, как и Левкипп, чисто механически, посредством давления и толчков приведенных в известного рода движение материальных частиц. Насколько последовательны были они при этом, можно судить по тому, что они не исключили из этого механического объяснения даже возникно­вения и функций организмов, между которыми, впрочем, растения счита­лись столь же одушевленными, сколь и животные. Это навлекло на Анаксагора упреки Платона и Аристотеля, а Эмпедоклу приписывают утверждение, будто там и сям животные возникли помимо всякого общего правила в чудовищных и странных формах, но в течение времени остались

51

только приспособленные к жизни. Принцип жизненности всего целесооб­разного, играющий такую крупную роль в современной биологии, нашел здесь ясное выражение.

Интересное различие обнаруживается между этими тремя филосо­фами в их космологических учениях. А именно: Эмпедоклу и Левкиппу процесс возникновения и разрушения мира представляется непрерывным, Анаксагору же - однократным; далее, между первыми двумя существует опять-таки то различие, что Эмпедокл заодно с Гераклитом говорит о периодической смене возникновения и разрушения, тогда как атомизм допускает бесчисленное множество вновь возникающих и разруша­ющихся миров. По учению Эмпедокла, существует именно четыре раз­личных состояния элементов. Полное смешение, при котором царствует лишь любовь и совершенно изгнана ненависть, он называл σφοΰρος. Вследствие вторжения ненависти этот однородный мировой шар начинает разлагаться на отдельные предметы до тех пор, пока элементы не отделят­ся друг от друга вполне. Обособившиеся элементы любовь приводит опять друг к другу, пока не наступит полное соединение. Однако ни при полном смешении, ни при полном обособлении элементов отдельных предметов не существует; в этом положении проявляется элеатский акосмизм. Мир изменяющихся явлений существует только тогда, когда любовь и нена­висть, смешивая и размешивая элементы, борются между собой.

Иначе у Левкиппа. Из числа атомов, беспорядочно носящихся по все­ленной, некоторые там и сям сталкиваются друг с другом. Там, где происходят подобные столкновения, возникает в силу механической необ­ходимости (ανάγκη) из различных видов движения, которыми обладают частицы, общее круговращение, нередко увлекающее соседние атомы и группы их, или другие несущиеся мимо частицы, иногда же и целые миры, и, таким образом, с течением времени все усиливающееся и усиливающе­еся. При этом находящаяся в состоянии вращения система внутри диффе­ренцируется, так как вследствие вращения более тонкие и подвижные частицы собираются на периферии, а тяжелые и массивные - в центре. Таким образом, однородное соединяется с однородным, не в силу вле­чения или любви, а вследствие закономерного влияния давления и толчка. Так возникают в разное время и в разных частях вселенной различные миры, из которых каждый движется затем сам по себе, в силу механичес­кого закона, до тех пор пока он не разобьется вследствие столкновения с другим миром или не будет поглощен миром больших размеров. Так, например, Солнце и Луна были, по мнению атомистов, некогда особыми мирами, но потом они попали в другой вихрь, центром которого является Земля. Близость всех этих представлений к современному естественно­научному мировоззрению не нуждается в доказательстве.

Наоборот, телеологическое мировоззрение Анаксагора исключает как хронологическую, так и пространственную множественность миров. Дух,

52

управляющий целесообразным движением элементов, создал лишь один мир, совершеннейший из всех. Поэтому Анаксагор, в полном согласии с космогоническими поэмами, учит, что началу мира предшествовало хаотическое состояние, во время которого элементы беспорядочно и не­подвижно были смешаны друг с другом: тогда явился νους, мыслящая материя, и придал ему правильное движение. Это движение началось в одном пункте, на полюсе небесного свода, и распространилось постепенно на всю материальную массу, разделяя и группируя элементы, вследствие чего они с гармонической равномерностью совершают свой исполинский круговорот. Телеологическая закваска учения Анаксагора объясняется именно его изумлением перед гармонией звездного мира, который, по­лучив исходивший от νους первоначальный толчок, движется беспрепят­ственно по установленному закону. Ничто не указывает на то, что эта телеологическая космология опиралась на соображения о целесообраз­ности живых организмов или благодетельности для человека сил природы: взор философа сосредоточивался на красоте звездного неба. То, что нам известно о взглядах Анаксагора на явления земной жизни, организмы и людей, вполне согласно с механическими учениями его современников. Точно также и его слова о жизненности других небесных тел, кроме Земли, были бы вполне уместны и в устах атомиста.

Хотя Анаксагор и считал νους принципом одушевленности, полагая, что частицы этой материи в большем или меньшем количестве находятся во всех органических телах, однако центр тяжести этого понятия заключается у него в том, что оно является первопричиной астрономического строя мира; другую сторону этого понятия, момент одушевленноста,гораздо энергичнее выдвинул живший позднее эклектик Диоген Аполлонийский, который произвел в понятии Анаксагора то изме­нение, что он связал его с гилозоистическим принципом Анаксимена. Он придал значение αρχή воздуху, одарив его в то же время свойствами νους: всеведением и целесообразной силой. Этот разумный воздух он называл также πνεύμα, нахо­дя, что последний составляет, как во вселенной, так и в человеке, разумный дея­тельный принцип. Богатый запас физиологических познаний дал ему возможность применить эту мысль, в частности, к строению и функциям человеческого тела. Те­леологическую окраску имело и его воззрение на органический мир.

6. Однако все эти учения предпосылали понятие движения, как само собой разумеющееся: они считали для объяснения качественного изме­нения достаточным свести истинную сущность его к движениям в непре­рывном ряде частиц материи или в пустом пространстве. Поэтому и оппо­зиция, с которой встретила все эти учения элеатская школа, направилась прежде всего на понятие движения, и Зенон показал, что оно вовсе не так просто, каким кажется, а полно противоречий, делающих его совершенно негодным для объяснения.

53

Между знаменитыми зеноновскими доказательствами невозможности движения слабее всего то, которое опирается на относительность меры движения. Зенон указывает, что, например, движение экипажа представится нам различным, если мы будем наблюдать его из других, тоже движущихся, но с неодинаковой быстротой и в различных направлениях экипажей или сначала из движущегося, а затем из неподвижного экипажа. Сильнее были и долгое время оставались неопровергнутыми три других доказательства, поль­зовавшиеся приемом разложения пространства и времени движения на бес­конечное число бесконечно малых произвольных частей. Первое доказатель­ство опиралось на невозможность пройти точно определенное расстояние, обусловливающееся бесконечной делимостью линии, так как бесконечное количество точек, которые пришлось бы миновать при этом, не допускает возможности начала движения. В несколько видоизмененной форме та же мысль выражена и во втором доказательстве, которое мотивирует невозмож­ность пройти пространство с движущейся границей тем соображением, что в каждый данный момент преследующий достигает лишь того пункта, из которого двинулся преследуемый, так что последний всегда остается впереди первого, хотя расстояние между ними все более и более сокращается ("Ахиллес и черепаха"). Третье доказательство исходит из бесконечно малой величины моментального движения: движущееся тело в каждый данный мо­мент находится в какой-нибудь точке своего пути, следовательно, его движение в этот момент равно нулю. И сколько бы нулей мы ни взяли, они не могут составить реальную величину {неподвижная стрела).

Вместе с изложенными выше рассуждениями о пространстве и множест­венности эта аргументация Зенона представляет чрезвычайно искусно сформированную систему аргументов против механических теорий и в осо­бенности атомизма, косвенно поддерживающую элеатское понятие бытия.

7. Пифагорейская теория чисел тоже носит элеатский отпечаток, так как главная цель ее - установить математические формы в качестве осно­вы действительности; но, признав действительность подражанием мате­матических форм, пифагорейцы приписывали, вместе с тем, единичным вещам и происходящим между ними явлениям хотя бы косвенную и вто­ростепенную реальность. У пифагорейцев было тем менее основание отказываться от разрешения космологических и физических вопросов, что они могли при помощи свои астрономических познаний добиться блестящих успехов и в философии. Они знали о шарообразности Земли и остальных небесных тел, знали и то, что смена дня и ночи обусловливает­ся движением самой земли. Правда, они представляли себе это движение в качестве круговращения вокруг центрального огня, к которому Земля всегда обращена одной и той же, неизвестной нам стороной. Они думали, что вокруг того же самого центрального огня за земной орбитой движутся по порядку в концентрических кругах Луна, Солнце, планеты и, наконец, неподвижные звезды. В эту систему они внесли тот метафизический

54

дуализм, который был установлен ими между совершенным и несовер­шенным, вследствие чего звездное небо, по причине возвышенной равно­мерности своего движения, стало казаться им царством совершенства, а "подлунный" мир, вследствие непостоянства его сменяющихся очертаний и движения - царством недостатков.

Этот взгляд представляет параллель к воззрению Анаксагора и ведет, хотя и иным способом, к слиянию теории с этическими воззрениями. Астрономические наблюдения навели греческую философию на ясную и точную мысль о существовании в природе закономерного порядка. Анаксагор заключает отсюда о существовании руководящего принципа; пифагореизм находит в небе божественное спокойствие самоуравнения, которого, по его убеждению, нет на земле. Древние религиозные убеж­дения сталкиваются здесь с разнообразными результатами, достигнутыми научной деятельностью греков. Поскольку наука искала имманентную основу в смене явлений, она нашла таковую лишь в крупных простых соотношениях, в вечно равном движении звезд. На земле, с ее кругово­ротом разнообразных, перекрещивающихся друг с другом движений, законосообразность остается еще скрытой для философии, и она рас­сматривает землю, как царство несовершенного, нижестоящего, лишен­ное твердо установленного закона. В известном смысле эти выводы можно признать результатами работы первого периода, которые пос­лужили исходной точкой последующего времени.

Как относились пифагорейцы к вопросу о периодической смене возникно­вения и исчезновения миров, точно неизвестно. Множественность сосуществу­ющих миров для них недопустима. В своих космогонических теориях и в отдельных физических учениях они придают столь крупное значение огню, что их воззрения весьма приближаются к учениям Гераклита. Уже одного из современников филолая, Гиппаса из Метапонта, Аристотель сопоставляет непосредственно с Гераклитом.

Что они наряду с четырьмя элементами Эмпедокпа допускают в качестве пято­го еще эфир, из которого состоит небесный свод, находится, несомненно, в связи с тем разграничением, которое они делали между небом и землей. Не менее трудно сказать, пробовали ли они свести отдельные элементы к одному началу и как они это делали. Судя по многим местам, можно предположить, что они говорили и прогрессивном "притяжении", т.е. в данном случае о математической фор­мулировке пустого пространства посредством εν, стоящего выше всего ограни­ченного и неограниченного первочисла. Однако и по этому вопросу в среде школы существовали, по-видимому, различные взгляды.