2 Наиболее полно сказано об этом в трактате «Гуань-цзы», составлен­ном примерно в IV— III вв. До н. Э. См. 850, § 45, 255—258; 65, xlvi.

В отличие от конфуцианцев с их приматом морали и обыч­ного права, призывом к гуманности и осознанному чувству долга, культом предков и авторитетом личности мудреца, ле­гисты в основу своей доктрины ставили безусловный примат Закона, сила и авторитет которого должны были держаться на палочной дисциплине и жестоких наказаниях. Ни семья, ни предки, ни традиции, ни мораль — ничто не может проти­востоять закону, все должно склониться перед ним. Законы разрабатываются мудрыми реформаторами, а издает их и придает им силу государь. Он единственный, кто может стать над законом, но и он не должен делать этого². Осуществляют закон и проводят в жизнь его нормы министры и чиновники, слуги государя, его именем управляющие страной. Почтение к закону и администрации обеспечивается специально вве­денной строгой системой круговой поруки и перекрестных до­носов, которая в свою очередь держится на страхе сурового наказания даже за мелкие проступки. Наказания за строп­тивость уравновешиваются поощрениями за послушание: пре­успевшие в земледелии или в воинских доблестях (только эти два вида занятий считались легистами достойными, осталь­ные, особенно торговля, преследовались) могли рассчитывать

на присвоение им очередного ранга, повышавшего их соци­альный статус. Эта система, введенная впервые Шан Яном в царстве Цинь в IV в. до н. э., ставила своей целью с по­мощью иерархической громоздкой структуры из 20 рангов заменить ранее существовавшие сословия и ослабить некото­рые из них, прежде всего родовую аристократию [65; 102; 124; 175; 354; 570; 828; 902; 967; 1034]. В статьях Крила показано, что доктрина легизма, сформулированная в ее наиболее за­вершенном виде в III в. до н. э. Хань Фи! цзы, первоначаль­но состояла из двух основных школ или течении. Первой была школа Шэнь Бу-хая, которая основной упор делала на вы­работку методов управлении и системы контроля админи­страции при посредстве развитого бюрократического аппара­та. Второй — школа Шан Яна, превыше всего ставившая за­кон и систему наказаний [320, 608—609; 322, 25]. Оба эти течения были не только родственны друг другу, но и отра­жали одну и ту же объективную тенденцию: необходимость подавить сепаратистские устремления родовой знати, рож­давшие хаос, междоусобицу и приводившие к разрухе и гибе­ли общества, и противопоставить им сильную центральную власть С хорошо налаженным административно-бюрократи­ческим аппаратом. \

(Правда, иротнп междоусобиц знати и падения нравов, за укрепление центральной власти мудрого и добродетельного государя выступали также и конфуцианцы, начиная с Конфу­ция. Однако между теми и другими была (по крайней мере вначале, в Чжаньго) существенная разница: легисты высту­пали за решительное сокрушение влияния родовой знати и за безоговорочную абсолютную власть государя и писаного за­кона, тогда как конфуцианцы требовали сохранения, даже восстановления былого влияния знати и традиций с условием, чтобы сами аристократы, проникнувшись гуманностью и дол­гом, превратились в высокоморальных цзюнь-цзы и помогали государю в управлении Поднебесной на основе древних норм обычного права. ■

В синологии, особенно среди ученых КНР, было немало споров о том, какие классовые или социальные силы пред­ставляли те или иные течения философской мысли древнего Китая. Спорили, в частности, о том, можно ли считать Кон­фуция идеологом рабовладельческой аристократии [825; 964; 976]. Подчас эти споры велись с позиций вульгарного эконо­мического материализма, и в результате представителей раз­личных философских школ механически «приписывали» тем сословиям (старой знати, новой знати, горожанам, общин­никам и т. п.), интересы которых они будто бы выражали [985]. Все это заставляет с особой осторожностью отнестись к сложной и далеко не ясной проблеме действительных соци­альных и экономических сил, которые могли оказать воздей­

ствие и способствовать вызреванию различных идей и теорий.

Очевидно, ■ есть некоторые основания считать, что конфу­цианство в какой-то мере отражало интересы части родовой аристократии. Однако этого далеко недостаточно. Фэн Ю-лань, например, справедливо ставит вопрос о том, что для сословия служивых — ши Конфуций сделал так много, что его следо­вало бы считать патроном этого сословия наподобие того, как патроном плотников в средневековом Китае считался Лу Бань [960, 247]. Кроме того, несомненно, что действитель­ная социальная база конфуцианцев была еще большей: мно­гие принципы этого учения импонировали широким слоям населения, тесно связанного с родовыми традициями прошло­го. Наконец, саму родовую знать эпохи Чжаньго нельзя счи­тать чем-то социально монолитным. Не говоря уже об оже­сточенной междоусобице владетельных аристократов, разные представители знати в зависимости от конкретных обстоя­тельств могли оказываться попеременно то в лагере сторон­ников сохранения древних традиций, то в лагере их против­ников. В свою очередь и легисты лишь в самом общем плане могут быть названы представителями нарождавшегося со­циального слоя чиновничьей бюрократии, противостоявшей родовой аристократии: не все представители этого слоя были легистами и поддерживали идею о примате закона над тра­дицией, этическими нормами и обычным правом. Словом, подлинная социальная действительность была много сложней упрощенной схемы, которая подчас кажется само собой разумеющейся, вполне очевидной.

Для того чтобы полнее разобраться в реальном соотноше­нии сил и точнее определить причины и факторы, которые обусловливали те или иные позиции п теории и способство­вали их успехам, необходимо прежде всего обратить внима­ние на то, где именно получили наибольшее развитие и при­знание идеи конфуцианства и легизма. Как показывают спе­циальные исследования, ^позиции конфуцианства были осо­бенно сильны в районах древнего Китая, которые издревле были населены собственно китайцами и где клановые связи на протяжении долгих веков были основой основ социальных отношений. В этих районах, в основном в восточном Китае, в районе нижнего течения Хуанхэ, вся система управления царствами и княжествами долгое время строилась на базе именно клановых связей, а другие, более радикальные методы администрации, связанные с территориальным делением на области, системой служилой бюрократии, централизованной налоговой системой и т. п., пробивали себе дорогу чрезвы­чайно медленно и неуверенно [614; 636]. В этих-то «старых» районах чжоуского Китая и зародилось конфуцианство, кото­рое, с точки зрения этики и социальной политики, лучше всего соответствовало реально существовавшим отношениям

и потому встречало среди населения самый сочувственный отклик.

Но в конце эпохи Чжоу, в Чжаньго, эти «старые» районы составляли уже явное меньшинство в Китае. В IV—III вв. до н. э. в рамках чжоуского Китая было уже немало царств с преимущественно некитайским, «варварским» населением. В этих царствах, расположенных в основном на окраинах, население было этнически неоднородным, в культурном отно­шении более отсталым, а влияние древних традиций собствен­но китайцев ощущалось много слабее. Кроме того, и в ряде «старых» районов в связи с появлением железных орудий и развитием ирригации в это время осваивалось немало пустую­щих земель, на которых селились обычно безземельные и ма­лоземельные крестьяне, выходцы из разных общин, не имев­шие друг с другом родовых и клановых связей. «Во всех этих «новых» царствах и «новых» районах с самого начала все более определенно вводилась разработанная легистами систе­ма административных уездов и областей во главе с подчи­ненными центральной власти чиновниками, осуществлявшими основанное на законе управление. В этих районах и осущест­вляли свои реформы главные апостолы легизма — Шэнь Бу­хай, Шан Ян, У Ци и др. Сами они, как правило, были чу­жаками в тех местах, где получали власть. Уже по одному этому сила родовой традиции для них лично не имела ника­кого значения. Поэтому здесь легнзм оказался не только уместен, но и прямо-таки необходим. Легистские методы управления оказались наиболее удачными для обеспечения управления как раз теми территориями, где было мало места столь близким конфуцианству традициям [314, 137—138].

Таким образом, конфуцианство и легнзм выявляли свое преимущество, свое право на существование в разных райо­нах. В условиях, когда в чжоуском Китае уже созрели пред­посылки для создания на базе разнородных этнокультурных элементов и традиций единого государства, это важное об­стоятельство необходимо было обязательно учесть и умело использовать. Это, однако, произошло не сразу. В конце Чжаньго политика объединения Китая и создания новой еди­ной империи шла под лозунгами легизма и борьбы с кон­фуцианством.

Легнзм и Цинь Ши-хуанди

Тяжелое для конфуцианцев время было тесно связано с жизнью и деятельностью одного из наиболее знаменитых китайских императоров, могущественного Цинь Ши-хуанди, объединителя страны и основателя китайской империи. Как известно, после реформ легиста Шан Яна в IV в. до н. э. захо­лустное царство Цинь быстро окрепло, усилилось и, разгро-

\

мив всех своих соперников, сумело в 221 г. до п. э. объединить весь Китай. Новая империя, воспринявшая легнзм в качестве своеобразной «философии управителей» [307, 106], включала в себя как исконно китайские территории с чрезвычайно силь­ными клановыми традициями, так и окраинные районы, насе­ленные в основном некитайскими народностями. В ее состав вошли «старые» царства с сильной еще родовой знатью и «новые» территории с полным господством административно­го деления и чиновничье-бюрократического аппарата. Понят­но, что добиться военного успеха и силой объединить страну было много легче, чем наладить крепкое централизованное управление всеми этими столь различными по этническому составу, культурным традициям, экономическому и социаль­ному уровню развития районами. Нужна была умелая и гиб­кая политика, которая учитывала бы все особенности обста­новки и умело сочетала бы все необходимые средства управления.

Цинь Ши-хуанди и его правая рука первый министр легист Ли Сы, который сыграл огромную роль в процессе создания империи Цинь и которого за это подчас считают истинным «первым объединителем Китая» [223],— пошли по иному пути. Не мудрствуя лукаво, они распространили на весь завоеванный ими Китай ту схему администрации, кото­рая была еще свыше ста лет назад выработана для царства Цинь Шан Яном. В империи была создана жесткая политико-административная система. Все население огромной страны было обязано подчиняться эдиктам императора, малейшее нарушение которых каралось необычайно сурово. Разумеется, многие из этих эдиктов шли вразрез с установившимися нор­мами и традициями, игравшими столь значительную роль в «старых», конфуцианских, районах страны. Возникали кон­фликты, зрело недовольство, которое подавлялось насилиями и репрессиями, ожесточавшими население страны. Неслыхан­ные до того поборы и повинности резко ухудшали и без того подорванное войнами экономическое положение империи. На­зревал кризис. Для взрыва достаточно было искры. И эта искра вспыхнула в 209 г. до н. э., когда группа мобилизован­ных крестьян опоздала явиться в срок (за это им грозила смерть) и решила поднять восстание. Мощный взрыв потряс империю, которая вскоре пала, уступив свое место новой — империи Хань [100, 182—219].

С падением династии Цинь легисты были оттеснены от руля правления и их место заняли конфуцианцы. Победа до­сталась конфуцианцам казалось бы сравнительно легко: ко­лосс па глиняных ногах рухнул под давлением собственной тяжести и на сто обломках «высокодобродетельное» учение Конфуция воздвигло основы нового государства и общества, которому суждено было простоять свыше двух тысячелетий.

Уже в эпоху Хань историографы стремились разгадать причины падения Цинь³. Позже трагедией Цинь занялись специалисты-синологи, причем многие из них, оценивая до­стоинства легизма, нередко отдавали ему явное предпочтение перед конфуцианством. Так, например, О. Франке отмечал трезвость, практичность, даже прогрессивность легизма в про­тивовес консервативному конфуцианству. Считая, видимо, что падение легизма было досадной случайностью, он полагал, что если бы легисты победили, вся история Китая сложилась бы по-иному {407, 222]. О том, что идеи легизма были более передовыми по сравнению с конфуцианскими, писал и Я- Б. Радуль-Затуловский [116, 8]. Мнение этих и некоторых других синологов о прогрессивности легизма подкреплялось еще одним не лишенным основания соображением. Дело в том, что конфуцианцы на протяжении свыше двух тысяч лет в своих многочисленных сочинениях клеймили легизм и его главного апостола — Цинь Ши-хуанди, и поэтому данная в официальных китайских сочинениях оценка легизма по меньшей мере недостаточно объективна. Таким образом, соз­давалось подчас представление, что более передовые и про­грессивные легисты пали жертвой каких-то неясных до сих пор драматических случайностей, в силу которых восторже­ствовало консервативное конфуцианство, надолго и напрочно затормозившее прогрессивное развитие Китая.

Мнение это — особенно если учесть откровенно бесчело­вечный и тоталитарный характер легизма, как доктрины,— стало вызывать в последнее время ожесточенные нападки. В противовес ему многие современные исследователи утверж­дают, что аморальные принципы легизма суть явление сугубо реакционное и бесчеловечное по характеру, что именно в древ­некитайском легизме можно отчетливо проследить отврати­тельные черты тоталитаризма, особенно в том, что касается крепкой центральной власти и приниженности бесправной личности [223, 195; 314, 135-158; 354, 129—130; 485, 197; 486, 114]. Параллельно с этим говорилось, что конфуцианство с его приматом морали может показаться безусловно предпочти­тельней легизма. Эта линия на противопоставление конфу­цианства легизму была сравнительно недавно поддержана В. А. Рубиным [124], который все симпатии отдал конфуциан­ству, видя в нем положительное начало (по крайней мере в доханьский период его существования и развития), а все антипатии — легизму.