Культ ученых-чиновников

¹⁰ Императоры, как правило, охотно следовали традиции и отдавали своих многочисленных дочерей замуж за этих счастливцев. Если же поче­му-либо не оказывалось дочери подходящего возраста, для этой цели под­час использовали дочерей высших сановников и аристократов империи, предварительно официально удочеренных императором [129, 199].

2 00

Если культ грамотности и образования, книг и письменно­сти создавал чуть ли не ореол святости вокруг всех образо­ванных и ученых, то с еще большим основанием это относится

к тем, кто держал экзамены и получал степени. Почет, ува­жение, даже преклонение односельчан, гордость родни, одно из самых центральных мест в родовом храме, почтение и зна­ки внимания со стороны местных властей — все это прихо­дило к любому после получения им степени сюцай. Даже если получением этой степени и ограничивались все его «уче­ные» успехи и он так никогда и не мог претендовать на заме­щение чиновничьей должности,— все равно любой сюцай был уже для простого народа человеком из иного мира, стоящим «по ту сторону» гигантского социального барьера, преодолеть который было дано очень немногим.

Огромная масса студентов — соискателей степени и обла- дателей низшей степени сюцай представляла собой ту пита- тельную среду, которая вскармливала обладателей второй и третьей степени и создавала немалый резерв кандидатов на официальные должности. Разумеется, должности доставались далеко не всем — их было значительно меньше, чем облада- телей двух верхних степеней. Многие из шэныии долгие годы приводили на скамье кандидатов, а некоторым, в том числе I им, кто не пошел далее первой степени, получить долж- ii". и, и. \ и на лось вовсе. Это, однако, не значит, что вся эта армии «грнмом'пк. пс находила себе применения. Напротив, ирг и i .inn i. in .с широки использовались на должностях сек- I" i ||ц и, шпион, и 11111111111 i иол 11 гелей при канцеляриях чинов- ником кик привило, ими нанимались и оплачивались сами- ми чиновниками, i.питавшими высокую (конкурсную) ДОЛЖ- НОСТЬ |2(>0, 3 Г»|. Hi мои ,кс среды ним рекрутировалась

армия школьных учителей [200, 108]. Наконец, некоторым in тиши было вполне достаточно той славы и почета, тех при­вилегий, которые им доставались уже только за обладание ' iпиша.i К ним относились в первую очередь представители б01 атых им.тсвдадельцев и иных зажиточных слоев общества.

И нон связи заслуживает специального внимания вопрос о социальной и имущественной стратификации средневекового китайского общества. Прежде всего, необходимо всегда иметь в виду, что социальные и имущественные градации в китай­ском обществе не совпадали, а социальная мобильность была одной из его характернейших черт [293; 366; 488]. В самом деле, коль скоро каждый способный студент потенциально мог и нередко действительно становился шэньши, получал долж­ность и вслед за этим автоматически оказывался обладате­лем очень большого жалованья и иных побочных доходов [260], становился землевладельцем (все деньги в стране обыч­но вкладывались главным образом именно в землю), то от­сюда следует, что состав шэньши и землевладельцев должен был часто изменяться. Этой же текучести в рядах землевла­дельцев способствовала и принятая в Китае система на­следования.

Как показывают специальные исследования, состав чинов-ников-шэньши действительно довольно часто менялся. Со­гласно подсчетам В. Эберхарда [359; 362; 363, 100—119], со­став фамилий шэныии в X в. был на 30% обновлен по сравнению с эпохой Тан (VII—X вв.). Данные Э. Кракке под­тверждают этот вывод: в списках сдавших экзамены на выс­шую степень в 1148 и 1256 гг. можно найти лишь 42—43% потомственных шэньши [228, 72—73; 538, 119]. Р. Марш, спе­циально изучавший циркуляцию правящей элиты в Китае в 1600—1900 гг., пришел к выводу, что представители только 4% кланов шэньши занимали конкурсные чиновные должно­сти на протяжении четырех поколений и более — остальные, как правило, возникали и исчезали (т. е, как влиятельные кланы шэньши) за одно-три поколения [596, 188]. Таким об­разом, хотя в Китае была небольшая группа потомственных шэньши [360, 366; 362, 293], регулярный приток «свежей кро­ви» в ряды шэньши, в том числе высшего ее слоя, правящей бюрократии, был несомненным фактом. Каста ученых-чинов­ников пополнялась не только за счет собственных рядов; в социальном отношении она — при Всей ее специфичности и исключительности — не была замкнутой и недоступной для посторонних. Однако это не меняет того, что основная масса ее состава, большая ее часть, выходила из 2% высшего слоя общества, а меньшая — из остальных 98% населения[596,190]. И это обстоятельство дает основание усомниться в том, будто китайская экзаменационная система придавала обществу де­мократический характер [228, 72; 795, 11 —12]¹⁷. Практически это означало, что дети землевладельцев-шэньши имели пре­имущественные права и возможности для получения образо­вания, сдачи экзаменов и приобретения степени и должности. Да это и не могло быть иначе, если учесть, как дорого до­ставалась учеба и какую роль при этом могла и должна была играть семья. К этому можно добавить, что в позднем средне­вековье детям шэньши даже официально предоставлялись не­которые льготы (например, право учиться в специальных государственных училищах, дававших лучшую подготовку и тем облегчавших сдачу экзаменов) [41, 625; 259, 41].

¹⁷ Д. Бодд специально подчеркивает, что конфуцианскую систему уп­равления страной с помощью бюрократии, возвысившейся благодаря лич­ным заслугам, нельзя считать демократической не только потому, что в ней нет места правлению народа (его заменяло правление для народа, от имени народа — что далеко не одно и то же), но и потому, что на деле конфуцианский идеал меритократии фактически выродился в правительст­во привилегий (220, 41—42].

Таким образом, в сословие шэныии теоретически мог по­пасть всякий, но практически попадал преимущественно пред­ставитель этого же сословия. Не каждый богач-землевладе­лец был шэньши (хотя все стремились стать ими), зато ока­

заться в рядах шэньши было для любого верным путем раз­богатеть и стать землевладельцем. Иными словами, сословие шэньши и класс богатых и средних землевладельцев в Ки­тае— это не совсем одно и то же, хотя и во многом эти две социальные группы совпадали [392]. Изучавший проблему источника доходов китайских шэньши Чжан Чжун-ли пришел к выводу, что не следует переоценивать значения земельных доходов и считать именно их основой существования этого сословия. У многих шэныии вовсе не было земли. Из 900 млн. му всей обрабатываемой в конце XIX в. земли в стране только четверть, 225 млн. му, приходилась на долю 1 —1,5 млн. шэныии. К тому же в основном этой землей вла­дела верхушка сословия, т. е. прошедшие через все три тура экзаменов и занимавшие конкурсную должность с высокой оплатой чиновники-бюрократы. Эта верхушка, насчитывав­шая всего 30—60 тыс. человек, владела 200 млн. му [260, 125 и 146]. Однако именно для этих нескольких десятков ты­сяч чиновников из числа высшей элиты главным было не владение землей, а занимаемая должность, благодаря которой 'Bin становились и богачами, и землевладельцами. Таким об­ра юм, котя именно имущественные привилегии облегчали путь в ряды ш тиши, первичным в этой сложной системе в мимо ивичшыч in ношений был все-таки социальный, а не

и. мнmi ¹ ьнй момент, Кик справедливо подметил Э. Балаш

и ( in>м,1 pafioi,i\ по и i\четно природы бюрократической систе­мы н Kinae, социальное положение iii.'/ihiiiu не зависело от их наследственных привилегий, территориальных владений, бо-1.И тна. Напротив, все это вытекало из их социального поло­жения, из их функций в обществе [203, 8]. Иными словами, Обладание богатством еще не было абсолютной гарантией высокого социального положения, тогда как преодоление Социального барьера было залогом не только высокого со­циального положения, но и автоматически прилагавшегося к нему богатства. Именно в этой особенности социальной структуры китайского общества и коренились причины столь исключительного по своему значению культа ученых-чиновни­ков. Не богатство землевладельца, не мужество воина, хотя иногда статус его повышался [411], а образованность и ученая степень чиновника представлялись китайцам всегда наивыс­шей социальной ценностью [294; 677]. И это ни в коем случае не было только результатом культа грамотности, образования или классических книг самих по себе. Наоборот, это было закономерным результатом той системы отношений, которая сложилась в конфуцианском Китае.

Итак, сугубо материальный фактор (стремление к богатст­ву) и факторы идеологические (конфуцианские этические нор­мы и культы) действовали в данном случае в одном и том же направлении и тем самым способствовали созданию и укреп­

лению в стране культа ученых-чиновников, интеллектуалов-шэныии. Эти ученые-чиновники были в глазах народа наслед­никами и хранителями древней и великой мудрости конфу­цианства, защитниками незыблемых традиций. Разумеется, на практике дело обстояло совершенно иначе. Среди получивших степень и должность в обилии встречались взяточники и ли­ходеи. Народ нередко стонал под тяжестью сурового правле­ния мздоимцев, облагавших крестьян непомерно высокими налогами. Все это хорошо известно и нашло свое отражение в источниках, в литературе [151], в фольклоре [120, 112—113]. Однако при всем том были в среде этих ученых-чиновников и иные деятели, с именами которых связывалось представление об образцовом управлении, о добродетельных поступках, справедливости, борьбе с взяточничеством и притеснением крестьянства и т. п. Такие чиновники, как, например, не­безызвестный минский чиновник Хай Жуй ¹⁸, действительно существовали, хотя и сравнительно редко. Зато после смер­ти их деяния обрастали легендами. Нередко они сами затем подвергались деификацпи и становились духами-покрови­телями того города, где прежде управляли. И именно эти ле­генды о добродетельных чиновниках всегда поддерживали в пароде культ мудрых и справедливых ученых-шэньши.

¹⁸ О деятельности и личности Хай Жуя много писал в своих трудах ИЗВеСТНЫЙ историк КНР У Хань [954]. К слову сказать, именно положи-тельная оценка Хай Жуя как борца за высокую мораль, справедливость, благо народа явилась в 1965—1966 гг. едва ли не главным пунктом резких обвинения и клевете и антипартийной политической деятельности, направ­ленных п адрес У Ханя в ходе «культурной революции». В частности, этим нападкам были посвящены статьи второго номера журнала китайских ис­ториков «Лиши яньцзю» за 1966 г.

Одним из следствий этого культа следует считать выра­ботанные веками и санкционированные конфуцианской тра­дицией определенные нормы поведения ученых-чиновников [813], и прежде всего подчеркнутое взаимоуважение и само­уважение в их среде. Восходящее еще к древнему культу цзюнь-цзы, к описанным в «Лицзи» ритуалам и церемониа­лам, это тщательное соблюдение точно установленных регла­ментов в поступках, движениях, одежде, украшениях, выез­де н т. п. было одной из наиболее отличительных, бросаю­щихся в глаза черт всех представителей сословия шэньши. Быть на должной высоте, во всем проявлять свое абсолют­ное знание правил и этикета, всегда быть внешне на высоте требований, предъявляемых к цзюнь-цзы, соблюдать досто­инство, ни в коем случае не «потерять лица», — такой, в са­мых общих чертах, была линия поведения всех этих людей. Своим подчеркнутым соблюдением правил и этикета они как бы лишний раз давали почувствовать ту вполне реальную и существенную социальную грань, которая лежала между ни­ми, грамотеями-чиновниками, учеными-интеллектуалами и

простым народом,- малообразованной массой. При этом, ра­зумеется, именно внешнее соблюдение этикета было главным и основным. Лишний шарик на головном уборе или цвет костюма играл в представлении этих людей (да и на самом деле) значительно большую роль, чем наличие или отсутст­вие искреннего стремления к провозглашенной еще Конфу­цием добродетели или справедливости. Поэтому-то и столь важную роль в китайском средневековом обществе играло, «сохранение лица», поэтому-то столь страшным и моральна непереносимым бедствием для всякого грамотея-интеллек­туала, для всякого стоящего над массой образованного шэнь­ши была «потеря лица», т. с. публичное уличение или обвинение в чем-либо недостойном, педобродетелыюм, не соот­ветствующем его званию и положению. Не случайно, напри­мер, изобличение чиновника, проводившего экзамен, в нару­шении правил и тем более во взяточничестве было для не­го— независимо от полагавшегося за это сурового наказания по закону — гражданской смертью. Словом, «потеря лица», моральная дискредитация в китайском обществе всегда бы­ли, п остаются поныне, более суровой и эффективной мерой социального воздействия, чем любой другой вид наказания.