2. Жизненная и философская драма радищева

Каялся в этом и один из самых ярких, типичных сынов столетия А. Н. Радищев (1749-1802), фигура весьма сложная, противоречивая, мятущаяся, бросающаяся в крайности от слез­ливой сентиментальности до кровожадных призывов к казни цар­ского семейства, и совершенно далекая от стилизованного образа стойкого революционера и несгибаемого материалиста, каким его пытались рисовать в недавнем прошлом с пропагандистско-воспита- тельными целями¹³.

Поклонник Гельвеция, Руссо, Монтескье, выученник немецких фи­лософов, вернувшись в Россию, Радищев стал горячо проповедовать идеи радикальных просветителей, бичуя нестроения российской действительности и одновременно делая неплохую карьеру. В 1790 г. он стал управляющим Петербургской таможней. В том же году вы­шло знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву», написан­ное под влиянием «Сентиментального путешествия» Стерна. Более неподходящего момента было трудно подыскать, ибо во Франции только что произошла революция, Екатерина II пребывала в край­не возбужденном состоянии. Если ранее она снисходительно смотрела на масонские, либеральные и даже радикальные забавы, то теперь решила в корне пресечь крамолу. И Радищев, которого постоянно преследовал неумолимый рок, попал, как и Новиков, под горячую руку самовластной императрицы, еще недавно ведшей любезную переписку с французскими правителями, пытаясь соз­дать в европейском общественном мнении имидж мудрой и справед­ливой правительницы, что ей в немалой степени удавалось.

Признание автором своего замысла "преступным", а книги — написанной "по сумасшествию" не спасло его от наказания. Правда, смертная казнь была заменена ссылкой в Сибирь. Вначале в творчестве Радищева доминировал интерес к социальной тематике, теориям естественного права и общественного договора, проблемам государственного устройства и проступал пафос свободы, квинтэс­сенцией которого стала ода «Вольность». Испытав подобно Досто­евскому экзистенциальное потрясение в близкой к смерти погра­ничной ситуации и отправившись подобно ему в Сибирь, он сми­рился, перегорел и углубился в философско-антропологические размышления, собранные в наиболее серьезном сочинении — трак­тате «О человеке, о его смертности и бессмертии», состоящем из че­тырех книг-частей.

В первых двух книгах, апеллируя к опыту, здравому смыслу, естественным наукам, Радищев добросовестно перечисляет аргумен­ты в пользу примата материального начала, ограничения человече­ского существования только земным бытием, его "сходственности" с растениями и животными, неумолимости природных законов (все это потом будут старательно цитировать сторонники диалектиче­ского материализма). Однако в третьей и четвертой книгах он утверждает, что "смерть есть не что иное, как естественная переме­на человеческого состояния", и приводит троякие доводы в пользу бессмертия души: метафизический, состоящий в том, что мысля­щая душа неразложима на составляющие и неразрушима вовеки; виталистический, согласно которому человек является носителем неуничтожимого жизненного начала; субстанциональный, ибо наш разум дан не от телесности, но свыше как дарование духовное, руководящее и управляющее всеми органами и человеком в целом. Трактат заканчивается патетической фразой: "Ты будущее твое определяешь настоящим, и верь, скажу паки, верь, вечность не есть мечта"¹³.

Ссылка опального мыслителя закончилась в 1796 г. при восше­ствии на престол Павла I. При воцарении Александра I он был привлечен к работе комиссии по составлению либерального законо­дательства, но, не найдя понимания, впал в депрессию и покончил с собой. Жизненная драма Радищева была не только следствием неуравновешенности, экзальтированности, нетерпимости его натуры к мерзостям жизни или жестокости властей предержащих. Основ­ная причина коренилась в крахе освободительной утопии ра­дикального крыла Просвещения как европейского, так и рос­сийского.

Страстно поверив в идеалы свободы, равенства и братства, став­шие знаменем Французской буржуазной революции, сделав их пропаганду смыслом жизни, Радищев увидел не только кровавый террор якобинцев, но и жестокую тиранию Наполеона, превзошед­шую абсолютизм Людовиков, и его цезаристские замыслы по под­чинению Европы и России. Подобный финал обожествляемого ре­волюционного движения XVIII в. не мог не подкосить поверившего его идеалам талантливого русского мыслителя, вобравшего в себя и не выдержавшего проникших в сердце коллизий своего времени.

Драма Радищева стала знаменательным предупреждением для будущих российских революционеров, предвосхищением их собственной участи, трагедии и гибели царской семьи, разрушени­ем основ и потрясений самого бытия Отечества. Она показала, что нельзя идеализировать, обожествлять революцию, что это крово­жадный молох, требующий жертв, что шествие через катаклизмы есть не лучший путь развития, но путь, связанный с неимоверными из­держками общества и страданиями людей. Однако отечественные революционеры не захотели осмыслить финал радищевской траге­дии и ее конечный итог, а взяли у него лишь пафос нетерпимости, жажду разрушения старого мира, ненависть к самодержавию и, со­творив из него разрушительного идола, стали поклоняться ему. Но подлинный Радищев и революционный кумир с лицом Радищева — это разные явления, каждое из которых требует особого осмысления.

Антиподом, постоянным оппонентом и объектом то скрываемой, то прорывающейся ненависти Радищева была Екатерина Великая (1729-1796). Чистая немка по крови, лютеранка по крещению, принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская сделала ослепительную карьеру, выйдя замуж за Петра III, а после его насильственного устранения, ею же организованного, стала россий­ской императрицей, на долголетнее правление которой приходится полоса наибольшего процветания и расширения империи в XVIII в., а также обострения российских проблем, главными из которых были крепостное состояние большинства подданных и пугачевщина.

Европейски образованная, знавшая современную французскую и немецкую литературу, обменивавшаяся посланиями с Вольтером и Гриммом, купившая для России библиотеку Дидро, она хорошо подготовила себя к роли российской императрицы: приняла право­славие, выучила русский язык, проштудировала отечественную исто­рию, много путешествовала по стране, полюбила ее и правила с боль­шим толком, заслужив от придворных пиитов пышные сравнения с Минервой, Семирамидой Севера. Впрочем, оппозиционно настроен­ные старообрядцы сравнивали ее с блудницей вавилонской, к чему тоже имелись основания, ибо фаворитизм, болезнь "осьмнадцатого века", достиг при ней широчайшего распространения.

При всем при том Екатерина II была не только искушенным по­требителем культуры, но и небесталанным ее творцом. Она написа­ла несколько неплохих пьес, исторических драм на сюжеты из рус­ской истории, заметок и посланий частным лицам, официальным учреждениям по ряду серьезных вопросов, интересно ее мемуарное наследие. Во всяком случае, она бы дала немалую фору многим со­ветским философам, которые убежденно считали себя настоящими мыслителями, ее же таковой не признавали. Однако времена нена- ви£ти к монархии миновали, и Екатерина II, признаваемая еще с прошлого века как недурной писатель, должна быть признана и как своеобразный философ на троне, мечта многих просветителей. Ее социальная позиция также заслуживает внимания; она была не­обходима и оправдана существовавшим тогда раскладом сил, что прекрасно показал, в частности, Пушкин в «Капитанской дочке», где правде угнетенного народа в лице Пугачева он противопоставил правду государственного порядка в лице поручика Гринева и стоя­щей за ним императрицы. Для более глубокого знакомства с насле­дием Екатерины II полезно почитать ее двенадцатитомное академи­ческое собрание сочинений, изданное в начале нашего века.