Депрограммирование: Как я нашел обратный путь к себе

После двух недель в больнице и операции на сломанной ноге я получил от мунистских руководителей разрешение посетить сестру Теа. Я был в состоянии сделать это по двум причинам: Теа никогда открыто не критиковала мое членство в мунистах, и я был лидером, которому доверяли — человеком, чья вера в бога и группу считалась абсолютной.

Однако, несчастный случай в нескольких аспектах начал незаметно подрывать власть мунистов надо мной. Во-первых, я мог спать, есть и отдыхать. Во-вторых, я, наконец, мог увидеть свою семью. Мои родители и другая сестра, Стефания, считались у мунистов “сатанинскими”, но я все-таки любил их и хотел их обратить в истинную веру. В-третьих, я мог притормозить и задуматься, находясь вне постоянного подкрепления группы. В-четвертых, мои родители решили меня депрограммировать. В-пятых, на моей правой ноге от кончиков пальцев до таза был гипс, так что я не мог двигаться без костылей. Я не мог ни бороться, ни бежать.

Я сидел на тахте в гостиной дома сестры, когда неожиданно появился мой отец. Он сел рядом со мной и спросил, как у меня дела. Когда я сказал “отлично”, он встал. Он отнес костыли в другой конец комнаты и сказал: “Это здорово!” Затем появились еще семь человек и объявили, что они пришли “поговорить о моем членстве в Церкви Унификации”. Я был поражен и понял, что попал в ловушку.

К тому времени я был тщательно запрограммирован и немедленно “узнал”, что команда по депрограммированию была послана непосредственно Сатаной. При испытываемом мной ужасе их лица выглядели как образы демонов. Затем для меня было очень удивительно, когда они оказались сердечными и дружелюбными. Они потратили несколько часов, разговаривая со мной о том, что, по их мнению, было неправильно у мунистов. Как преданный член, я старался не слушать их слова. В конце концов, лидеры группы все рассказали мне о депрограммировании. Я не собирался допускать, чтобы моя вера в Бога была разрушена Сатаной.

На следующее утро отец сказал, что мы поедем навестить мать. В действительности, как я узнал позднее, случилось так, что мунисты позвонили, чтобы узнать, почему я не докладываю, и были на пути к вызволению меня. Веря, что мать будет полна сочувствия и положит конец депрограммированию, я энергично заковылял на костылях и забрался на заднее сиденье машины, протянув сломанную ногу. Отец вел машину, а рядом с ним сидели два депрограммиста. Я, однако, разозлился, когда отец проехал автомагистраль Лонг Айленд, ведущую к родительскому дому. Хотя это выглядит так, что трудно поверить, но моим первым импульсом было бежать, добравшись до шеи отца и ухватившись за нее. Я действительно думал, что лучше сделать это, чем предать Мессию! Как мунисту, мне не раз говорили, что лучше умереть или убить, чем покинуть церковь (12).

В тот момент, однако, я еще был уверен, что они никогда меня не сломают. Я знал, что у меня будут другие возможности убежать, поэтому я решил не убивать отца. Когда мы прибыли к дому, где планировалось продолжить депрограммирование, я отказался выходить из машины без борьбы. Я угрожал отцу крайним насилием и сказал ему, что снова сломаю ногу и позволю ей кровоточить до тех пор, пока не умру.

Мой отец повернулся на водительском сиденье и начал плакать. Я прежде видел, как плачет отец, только однажды: когда мне было пятнадцать лет и умер мой дед. Тогда, как теперь, я ощутил крупный комок в горле и боль в сердце. “Это сумасшествие, — умолял он. — Скажи мне, что бы ты стал делать, если бы твой сын, твой единственный сын уехал на уик-энд на семинар и внезапно исчез, бросил колледж, ушел с работы и связался с такой спорной организацией?”

Это был первый раз с момента моего присоединения, когда — хотя бы только на мгновение — я позволил себе думать с его позиции. Я ощутил его боль и гнев, а также родительскую любовь. Но я по-прежнему верил, что ему промыли мозги коммунистические средства информации.

Я ответил: “Вероятно, то же самое, что ты делаешь теперь”. Я имел в виду именно это. “Чего ты от меня хочешь?” — спросил я.

“Просто поговори с этими людьми, — ответил он. — Послушай, что они скажут. Я не могу спать по ночам, как родитель, зная, что ты не выслушал обе стороны”.

“Сколько времени?” — спросил я.

“Пять дней”, — ответил он.

“Тогда что — смогу я вернуться, если захочу?”

“Да, и если ты захочешь выйти оттуда, это будет твой выбор”.

Я подумал о данном предложении. Я знал, что то, что я делал, было правильным. Я знал, что Бог хочет, чтобы я оставался в группе. Я знал Мессию лично, во плоти. Я знал Божественный Принцип наизусть. Чего я должен был бояться? Кроме того, я верил, что смогу доказать родителям раз и навсегда, что мне не промывали мозги. Также я знал, что если я останусь с родителями не добровольно и затем сбегу, мне могут приказать выдвинуть против них обвинения в похищении. Я не хотел этого делать.

Сделка была заключена. Я не должен был вступать в контакт с мунистами еще пять дней. Также я не буду делать попыток сбежать. Я буду говорить с экс-членами в комнате и слушать, что они хотят сказать, прерываясь столько раз, сколько мне захочется.

Бывшие члены вовсе не были такими, как я ожидал. Я предполагал, благодаря своей подготовке, что они будут холодными, расчетливыми, недуховными, жадными до денег и склонными к оскорблениям. Они были сердечными, заботливыми, идеалистичными и духовно настроенными, и они относились ко мне с уважением. Как бывшие члены, они должны были быть несчастными и отягощенными чувством вины. Они такими не были. Они были очень счастливы, что они вышли и освободились, чтобы вести свою жизнь по-своему. Все это было очень ошеломляющим.

Меня было очень трудно депрограммировать. Я вел бой в ходе этого процесса с молитвой и чтением нараспев и возводил искусные баррикады отрицания, рационалистических объяснений, оправданий и принятия желаемого за действительное. Бывшие члены извлекли книгу психиатра Роберта Джея Лифтона “Реформирование сознания и психология тоталитаризма” (Robert Jay Lifton, Thought Reform and the Psychology of Totalism) и стали обсуждать методику и процессы, применявшиеся коммунистами-китайцами (врагом!) для промывания мозгов пленных в 1950-х годах. Для меня стало очевидно, что применявшиеся нами у мунистов процессы были почти идентичными. Большим вопросом для меня стало следующее: “Должен ли Бог использовать ту же тактику, что и Сатана, чтобы создать идеальный мир?” Мышление и рассуждение для меня в то время ощущалось как если бы я пробирался по пояс в грязи.

На четвертый день они обсуждали Гитлера и нацистское движение, сравнивая Муна и его философию всемирной теократии с глобальными целями Гитлера по достижению германского национал-социализма. В один из моментов я помню, сказал: “Мне безразлично, что Мун похож на Гитлера! Я выбрал следование за ним и пойду за ним до конца!” Когда я услышал, что говорю это, жуткий холод пронзил мой позвоночник. Я быстро подавил это.

Утром последнего дня депрограммирования у меня было неописуемое переживание. Мой мозг внезапно открылся, как если бы перебросили переключатель света. Бывшие члены читали мне что-то из речей Муна к членам Конгресса.(13). Я подумал: “Какая змея”, — когда они читали мне лицемерные слова Муна. Он говорил о том, что американцы слишком остроумны, чтобы позволить корейцам промывать себе мозги, и о том, как он сильно уважает американцев. Я слышал, как он говорил, по крайней мере в дюжине случаев, насколько американцы, особенно политики, были тупыми, ленивыми и испорченными. Также передо мной сидели три американца, бывшие члены, и каждый из них по очереди рассказывал, что Мун промыл ему мозги. Я попросил всех покинуть комнату. По сравнению с болью от несчастного случая я чувствовал себя намного хуже. Я долго плакал. Кто-то вернулся и положил мне на лоб холодный компресс. Моя голова колотилась, и я ощущал себя большой открытой раной. Эта ночь была самым болезненным временем во всей моей жизни.