2. Москва — третий рим

В XIII в. под ударами монгольских войск пала Киевская держава, чему предшествовало все большее обособление отдельных ее частей. Нашествие свирепых, спаянных железной дисциплиной кочевников было воспринято европейцами как апокалиптическое событие вселенско­го масштаба, о котором пророчило «Откровение Мефодия Патарского» и другие эсхатологические произведения. Европа в силу своего выгод­ного геополитического положения устояла, а Русь была разгромлена и подчинена. Западные ее земли вместе с Киевом, Черниговом, Смолен­ском попали под власть Великого княжества Литовского, а после его унии с Польшей вошли на несколько веков в состав Речи Посполитой, став ближе к католическому миру и подвергшись полонизации.

На северо-востоке Руси в условиях тяжелейшего противостояния с завоевателями начинает формироваться новое древнерусское государ­ство с центром в Москве. Этому окраинному городку, основанному киевским князем Юрием Долгоруким и расположенному на землях Владимиро-Суздальского княжества, предстояло драматичное восхо­ждение от малого града до одной из мировых столиц. Много раз он горел, разорялся, гибли тысячи его жителей, но каждый раз упорно восстанавливался и креп под сенью своего небесного покровителя св. Георгия, поражающего дракона. Образ Георгия не просто герб Москвы, но выраженный пластическими средствами концептуальный образ, со­единивший древнейший хтонический миф, христианское самопожертво­вание, воинскую честь, противостояние добра и зла, торжество справед­ливости. Этот образ — всадник, поражающий дракона, — концентриро­ванно выразил суть многовековой борьбы за становление российской государственности, что отразилось во множестве творений отечественной культуры, в том числе в великолепном бело-золотом Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, посвященном воинской славе россиян.

Но временам подъема России предшествовали времена смирения, уничижения, накопления сил для борьбы. О тяжких испытаниях в годину монгольского разорения свидетельствуют «Слово о погибели Русской земли», где рисуется эпический облик процветавшей некогда страны, и «Сказание о граде Китеже», погрузившемся на дно озера, невидимом людям злым и открывающемся перед теми, кто "никакова помысла имети лукава, и развращенна, и мятущего ума". Светлая мечта о "земном рае", манящий идеал социальной утопии, стремление найти построенное на справедливости Беловодье станут одной из духов­ных грез отечественного самосознания, взыскующего созидания царства Божиего на земле, принесшей так много испытаний и все же неистреби­мой вплоть до нашего времени [8, с. 95-97].

Древнерусский панэтизм

Живой свидетель тех потрясений епископ Серапион Владимир­ский (ум. 1275) сравнивает нашествие иноплеменных с разрушитель­ным землетрясением. "Ныне землею трясеть и колеблеть, безаконья грехи миогия от земли отрясти хощеть, яко лествие от древа". Подоб­но летописцам, он с болью и смирением признает, что обрушившееся испытание есть меч карающий в деснице Божией за умножившиеся грехи, небратолюбие, вражду, усобицы Русской земли. Однако Бог как Отец любящий посылает наказание не для уничтожения, но для вразумления людей, их покаяния и исправления. Серапион призывает не унывать, быть морально стойкими и "крепкодушными". Подобная нравственно акцентированная трактовка исторического процесса отра­жает особое видение бытия в духе "онтологизации морального воззре­ния на мир" (О.Г. Дробницкий).

Действенным средством нравственного воздействия и воспитания служила агиографическая литература. «Житие Михаила Чернигов­ского», мученически погибшего в ставке Батыя вместе с боярином Феодором за веру христианскую; «Житие Михаила Тверского», так­же убитого в Орде и причисленного к лику святых; «Повесть о житии Александра Невского», где соединены черты воинской повести и бла­гочестивого жития принявшего перед смертью схиму и канонизиро­ванного впоследствии одного из самых любимых народом устроителей и защитников земли Русской. Именно он произнес в Софийском собо­ре Новгорода перед походом против высадившихся на берегах Невы шведов пламенные слова "Не в силе Бог, но в правде % ставшие знаме­нем борьбы в те тяжелые времена, когда Русь была стиснута между Западом и Востоком, когда решался вопрос о ее существовании.

Его имя Александр (в переводе с греческого "защитник людей") ассоциировалось с именем и подвигами Александра Македонского, из­вестными в древнерусской среде по многим памятникам, в том числе по переведенной с греческого «Александрии». Данный источник, су­ществующий в пяти редакциях, весьма интересен и вместе с тем мало изучен в философском отношении. Из него русский читатель получал сведения о связи философии и политики на примере отношений Ари­стотеля и Александра; здесь же повествуется о "рахманах", индий­ских нагомудрецах и аскетах, их споре с завоевателем мира, своеоб­разных установках древнеиндийской мудрости о суетности внешнего активизма, о крахе неправедно достигаемого, о слиянии с природой и стремлении к бесконечному духовному универсуму.

Так в сознание русских людей входили некоторые понятия и обра­зы восточной философии задолго до Нового времени. Кроме цикла памятников, связанных с Александром Македонским, этому способст­вовали сочинения «О рахманах», «Хождение Зосимы к рахманам», «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Стефанит и Ихнилат», «По­весть об Акире Премудром» и ряд других источников (В.К. Шохин). Следует, однако, заметить, что нехристианские тексты подвергались христианской адаптации, в них вносились коррелирующие их в пра­вославном духе акценты и нюансы. Александр приобретал черты про- тохристианского героя, исповедующего единобожие и общающегося с пророком Иеремией, глава рахманов Дидим назывался "игумен", а его единомышленники — "братия". [24, т. 2, с. 78—92]. Впрочем, по­добная корреляция прошлого и его деятелей, устойчиво вошедших в мировое культурное наследие, присуще не только средневековью. Она присутствует всегда и повсеместно, ибо в минувшем актуализуется то, что отвечает чаяниям и злобе сегодняшнего дня.