3. Обретение полноты "пребывания" античной философии в платоновской академии Платон: литературное творчество 90 —60-х годов

Платон — представитель старинного аристократического афин­ского семейства, исконно связанного с политикой. В «Хармиде» (155а) и «Тимее» (20d-e) он сам припоминает своего предка Солона, законо­дателя и поэта; его дядя Критий, также участник ряда платоновских диалогов, — софист и поэт, приверженец олигархии, — стоял во гла­ве "тридцати тиранов" в '404-403 гг. до н.э. Но Платон попадает под влияние нищего разговорщика Сократа и вопреки семейной традиции отказывается от активной политической деятельности, хотя и не теря­ет интереса к политике.

Когда вернувшиеся к власти демократы казнили Сократа, Платон на некоторое время уезжает в Мегары, затем возвращается в Афины и, вероятно, принимает участие в Коринфской войне. За пределы Гре­ции Платон выбирается в 388 г. до н.э., возможно, — в Кирену, во всяком случае, — в Южную Италию (в Л окры, знаменитые благодаря первым записанным законам Залевка, хранившие аристократическую ориентацию, имевшие политическое влияние в Южной Италии и тес­но связанные с Сицилией) и в Сицилию (в Сиракузы, где знакомится с Дионом, приближенным правителя Сиракуз Дионисия I). Знакомст­во с Дионом, попавшим под обаяние личности Платона и его образа мыслей, предопределило впоследствии еще две поездки Платона в Си­цилию — своеобразный эрзац политической деятельности. А Дион, занимавшийся политикой реально, был убит своими политическими соперниками в 354 г. до н.э.

Платон начинает писать в том жанре прозаических сочинений, который в его время был наиболее развит и распространен: во второй половине 90-х годов до н.э. он пишет защитительную судебную речь «Апология Сократа». Платоном использован целый ряд штампов, при­менявшихся в судебных речах того времени логографами (профессио­нальными литераторами, писавшими на заказ речи для неискушенных в красноречии граждан, которым предстояло выступать перед судом присяжных), например Лисием: когда Сократ предупреждает о своем неумении говорить, о том, что он произносит речь без подготовки, когда он ''зачитывает" текст своих старинных обвинителей, в числе которых Аристофан, задает вопросы реальному обвинителю Мелету и проч., — все эти моменты его речи абсолютно традиционны. Живость воспроизведения стиля Сократа, его абсолютная узнаваемость и прав­доподобие также сами по себе не были чем-то исключительным. Ис­ключительной была литературная одаренность Платона, а также то, что он пишет судебную речь для процесса, который состоялся семь лет назад и завершился казнью подсудимого.

Парадоксальное воскрешение Сократа, сделанное с таким литера­турным блеском, имело огромный успех у публики, подготовленной к восприятию этого литературного жанра. Для Платона оно имело чрез­вычайно важное значение потому, что фигура Сократа, уже ставшего героем сократических диалогов в школах сократиков, оказалась чрез­вычайно удобной для выражения собственных взглядов.

Уже в «Апологии» Платон определил основные интересующие его темы и выявил тот движущий механизм развития идей, который про­должал работать на протяжении всего его творчества: им стало про­тиворечие между индивидуальной добродетелью и несовершенным государственным устройством, которое привело к гибели, как пишет сам Платон в «VII Письме» (324е), "старшего моего друга, дорогого мне Сократа, которого я, не обинуясь, могу назвать справедливейшим из живших тогда людей". Поэтому на протяжении всей своей жизни Платон работает над двумя беспрецедентно огромными произведения­ми, «Государством» и «Законами», которые были призваны решить это противоречие в принципиальном плане и в конкретном приложе­нии к реальному человеческому бытию.

Первый очерк «Государства» — как и «Апологию» — Платон соз­дает во второй половине 90-х годов IV в. до н.э. еще до основания собственной школы: отклик на него мы находим у Аристофана в коме­дии «Женщины в народном собрании», поставленной в 392 г. до н.э. Над «Законами» он работал до последних дней своей жизни. Но с того момента, как Платон приобрел после возвращения из Сицилии небольшое имение рядом со знаменитым общественным гимнасием, носившим имя героя Академа, и стал вести постоянные беседы в кругу учеников и единомышленников, его размышления над проблемами го­сударства и права сопровождались активным литературным творчест­вом: к нему Платон-схоларх был постоянно подвигаем как внешними обстоятельствами школьной жизни и межшкольной полемики в Афи­нах, так и внутришкольными задачами.

Платон поначалу продолжает писать речи, явно соревнуясь с наибо­лее известными ораторами того времени: таковы речь в «Менексене», написанная в распространенном жанре "надгробной речи", три речи в «Федре», разрабатывавшие жанр показательных речей на парадок­сальную тему — восхваление невлюбленного поклонника и божест­венного безумия, а также семь речей в «Пире» — похвала божеству Эроту и Сократу. Помимо этого Платон откликается в диалогах на традиционную софистическую проблематику: воспитание благородно­го юноши, возможность научить добродетели, возникновение справед­ливости в обществе и в отдельном человеке («Протагор», «Горгий»), Ясно, что здесь же Платон дает частную разработку более общих про­блем, которые он постепенно решает в «Государстве», а параллельно ниспровергает риторику, отказывая ей в праве называться искусством.

Что же касается внутришкольных стимулов к сочинению диало­гов, то к их числу прежде всего следует отнести постепенно развиваю­щуюся в школе Платона стихию диспутов, которая провоцирует напи­сание «Евтидема». По «Менону» мы можем судить, что математика постепенно занимает в Академии все большее место. Темы «Федона» (бессмертие души), «Хармида» (одна из главных добродетелей — здра­вомыслие), «Лисида» (дружба) показывают, какие проблемы были в Академии предметом наиболее заинтересованного обсуждения.

Раскрытие этих тем Платон доверяет Сократу и постепенно с пол­ным самозабвением входит в увлекательную литературную игру вос­создания жизни ушедшего V в. до н.э., когда его учитель мог вести подобного рода беседы. Естественным образом он вовлекает в эту иг­ру своих учеников, которые в подражание Платону пишут диалоги и подчиняются правилам, заданным учителем: по видимости отвлекшись от современности, изображают в качестве действующих лиц Сократа и его современников. Ученики по образцу и при участии Платона сочиня­ют знаменитый диалог «Критон», а также диалоги «Лахет», «Алкиви- ад», «Гиппий меньший», «Ион» и др. Эта литературная игра позволя­ет сплотить школу стилистически некоим консервативным и реакци­онно-аристократическим пафосом, а также постепенно определяет круг проблем, которые и мы со времен Платона считаем наиболее важными для философии.

Само слово "философия" во времена Платона употреблялось в до­вольно широком значении: им, в частности, пользуется знаменитый оратор и политический мыслитель Исократ для того, чтобы обоз­начить то, чем он сам занимался в своей риторической школе, которая одновременно была своего рода политическим клубом. Платон, от­стаивая позиции своей школы, постепенно переходит от более общего значения слова "философия" — стремление к учению, страсть к зна­нию, — с каким мы встречаемся, например, в диалогах «Федр» (239Ь), «Горгий» (484с), «Евтидем» (288d) и др., к подчеркиванию в нем совершенно определенного аспекта.

В VII книге «Государства» (521с) Платон рассуждает об образе жизни, посвященном истинной философии, и замечает, что именно он позволяет возвести душу к истинному бытию. Вслед за этим Платон разбирает, какие науки позволяют душе ученика постепенно отвлечься от мира зыбкого мнения и перейти к истине и бытию: ими оказывают­ся прежде всего арифметика, геометрия, астрономия и музыка, а венчает все науки диалектика, т. е. искусство рассуждать, благодаря чему чело­век, "минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляет­ся к сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи са­мого мышления не постигнет сущности блага" (532а). Эта простая и прекрасная формула позволяет Платону вместить в понятие филосо­фии все основные черты ее предшествующего развития: завещанная пифагорейцами "любовь к мудрости", проявляющаяся прежде всего в изучении математических наук; парменидовское стремление освобо­диться от мира мнения и подняться к миру подлинного бытия, совпа­дающего с подлинной мыслью; а осознанная и сформулированная со­фистами необходимость "воспитывать людей" трансформируется в стройную систему формирования совершенной добродетели, явлен­ной в полноте Сократом.

Проблемы педагогические и политические рассматриваются в «Госу­дарстве» до такой степени слитно потому, что само государство, по Платону, отражает строение нашей души с ее вожделеющим, пылким и разумным началами, которым в государстве соответствуют сосло­вия ремесленников, воинов и философов-правителей. Воспитание от­дельной души и построение истинного государственного устройства совпадают по существу, поскольку, правильно установив способности и потребности людей, распределив все население государства по со­словиям, дав представителям каждого сословия соответствующее вос­питание и приобщив к соответствующему образу жизни, мы и получаем совершенное государственное устройство. Его высшими типами ока­зываются монархия и аристократия, а низшими — олигархия (власть немногих богатых) и демократия (власть народа, т. е. всех полноправ­ных граждан), которая слишком легко превращается в охлократию (власть толпы), а та в свою очередь неизбежно скатывается к тира­нии. И если подлинный правитель — философ — строит всю свою деятельность на основе созерцания подлинного бытия и умения согла­совывать ее с общим божественным замыслом мироздания, то тиран оказывается символом нарушения всех божественных и человеческих законов и установлений.

Однако, когда Платон выстраивает свое идеальное государство, перед ним встает необходимость понять его место внутри человеческой истории и укоренить его в космосе. Так Платон постепенно приходит к «Тимею», где рисует величественную картину мироздания в целом — макрокосма, и дает описание человека — микрокосма — во всей его психофизической определенности. А в незавершенном «Критии» пред­полагалось утвердить человека и человеческое общество в историчес­кой реальности.

Проблема философского метода и критерия знания

Еще в «Тимее», завершенном после третьей поездки в Сицилию, мы видим, что проблема изложения своего взгляда на мир решается в чисто литературном плане: Платон оговаривает, что он предлагает вероятное рассуждение и безусловно не стремится к его абсолютной доказательности и верифицируемое™. С тактом подлинного ума Пла­тон вплоть до сих пор удерживался от попыток безусловно доказать то, что коренится в недрах божественного величия. Он предпочитает использовать мифы и притчи наряду с математическими аналогиями, а его доказательства всегда носят неокончательный характер.

Так, в «Федоне» Платон предлагает четыре доказательства бес­смертия души (на основе взаимоперехода противоположностей: душа, находившаяся в теле, переходит к неземному существованию вне тела, а бестелесная душа внедряется в тело; понятия прекрасного, благого, справедливого нельзя создать на основе впечатлений от чувственно воспринимаемого, но мы ими обладаем, — следовательно, они даны нам в припоминании того, что наша душа видела в истинном мире до внедрения в тело; постоянно изменяющийся человек остается тем не менее одним и тем же человеком, — это обеспечено тем, что у него наряду с изменчивым и смертным телом есть всегда тождественная себе бессмертная душа; как четное никогда не становится нечетным, так и душа, дающая жизнь смертному телу, не смешивается с ним и потому бессмертна); однако более убедительной для него оказывается мифологическая картина загробного существования души, претерпе­вающей наказание за нечестие и отличаемой за добродетель, а самым достоверным свидетельством — достойное поведение Сократа в день его смерти, описанию которого и посвящен диалог. Точно так же в «Пире» Сократ является наилучшим примером подлинного служения философии и философского образа жизни.

Восхвалив диалектику в «Государстве», Платон в качестве образ­цов диалектики мог бы привести свои диалоги, но не какую-то опреде­ленную методику ведения беседы, которая обеспечивала бы это безус­ловное овладение подлинным бытием и проникновение в сущность блага. И его ученики в качестве упражнения в этом прекрасном искус­стве также писали в подражание учителю диалоги, а не овладевали диалектикой как некоей наукой со своими категориями, определения­ми, строгими правилами и законами, систематически изложенными в специальном руководстве.

Платон не принимал у софистов прежде всего их стремление све­сти процесс воспитания добродетели к техническим приемам, и имен­но за это он их прежде всего и высмеивал. (Разумеется, ирония Пла­тона направлена не столько на ушедшую эпоху расцвета софистики, сколько на современных ему сократиков: Антисфена, мегарских спо­рщиков и др.) Но постепенно он задается вопросом: этот мир мнения, эта ориентация на преходящее, эта поверженность человека в стихию ощущений, когда каждый оказывается мерой всех вещей, их сущест­вования и несуществования, — не связано ли все это с некоим стран­ным существованием небытия, или становлением бытия, благодаря которому наряду с неправильными мнениями возможны и правиль­ные? Но где критерий, позволяющий отличить одно от другого? Где верное средство безусловно ориентироваться в этом мире объектив­ных чувствершых данностей? Задолго до Канта Платон формулирует: "...не во впечатлениях заключается знание, а в умозаключениях о них,

ибо, видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, там же — нет" (Теэтет I86d). Но когда мы создаем некое мысленное пред­ставление в пределах мысленной же реальности, мы также можем сделать ложное умозаключение, например, приняв 11 за 12, сказать, что сумма 5 и 7 равна 11 (196f-b). Ни ощущения, ни правильные мнения, т. е. представления, возникающие в нас благодаря воспри­ятию чувственной или мысленной данности, ни объяснения в связи с правильными мнениями не дают нам еще знания как такового, хотя они и необходимы для подступа к нему.

Имя, словесное определение, мысленный образ вещи, т. е. возни­кающее в нас представление о ней, или ее идея, независимое от нас бытие которой от века мы предполагаем, — все это необходимо для познания; сопоставляя их, душа сама с собой ведет разговор об этом; но как убедиться в том, что результат этого сопоставления, этой внутрен­ней беседы — истинное знание? Проблема критерия и метода достиже­ния знания постепенно выходит на первый план, и тогда оказывается, что общих прекрасных рассуждений о диалектике, подводящей нас к подлинному бытию, недостаточно, что необходимо всерьез задуматься об этом пути приобретения истинного знания и дать соответствующий путеводитель — обеспечивающую нам истинное знание систему умо­заключений и их правила.

Например, мы пытаемся различить подобные и неподобные вещи путем возведения их к идее подобия и неподобия; но когда речь идет о грязи, соре и другой не заслуживающей внимания дряни, то "предпо­ложить для них существование какой-то идеи было бы слишком стран­но" («Парменид» 130c-d). Проблема существования идей вызывает множество и других трудностей. Как понимать причастность вещей идеям? Причастны ли они к идее целиком или лишь к части идеи? Мо­гут ли вещи быть причастными сразу к нескольким идеям? Например, нечто малое — больше своей части, и то, к чему добавляется малая часть малого, становится больше, а не меньше прежнего. Или если мы принимаем, что общим между великими предметами будет некая идея великости, то сами великие вещи и идея великости — будут ли они иметь в качестве общего между ними еще некое великое, и если да, то не уйдем ли мы таким образом в бесконечность? Может быть, мы должны понимать идею как образец? Но в чем тогда смысл приобще­ния вещей к идее, если они не могут уподобиться ей в главном, т. е. в ' том, что она — идея? Идеи соотносятся с идеями и как таковые подоб­ны одна другой, а не вещам; точно так же и вещь в качестве вещи будет подобна другой вещи, но никак не идее. Поэтому, обладая опы­том вещей, мы ничего не сможем сказать об идеях, а от идей никак не перейдем к вещам. Но разве в этом состоит подлинное знание?

Рассматривая все эти вопросы в «Пармениде», Платон не предла­гает их решения, но мы прекрасно понимаем, что эти вопросы встава­ли не только перед ним, но и перед его учениками: потребность раз­решить их и найти отчетливо выстроенную систему рационального знания все более остро ощущалась в Академии. Платон не делает это­го: в этом его диалектика не может ему помочь. Но она позволяет ему

предложить поразительной красоты и силы рассуждение об едином и многом, которое Парменид, главный герой одноименного диалога, раз­вивает перед юным Аристотелем — будущим политиком, реальной фигурой давно ушедшего V века.

Едва ли случайно Платон дал это имя собеседнику божественного старца Парменида: между двумя поездками Платона, знаменитого по­литического мыслителя, главы ведущей философской школы Афин, в Сицилию в 366 и 361 гг. до н.э. в Академии появляется будущий основатель Ликея Аристотель из Стагир, и Академия вступает в но­вый этап своего существования.

Академия при Аристотеле

Приехав в Афины, Аристотель, отец которого был связан с маке­донским царем Аминтой, вероятно, поначалу становится слушателем ритора Исократа, известного своими промакедонскими настроениями. Но очень скоро он переходит к Платону, оценив необыкновенные пре­имущества его школы и широту кругозора ее гениального схоларха. Сам этот приход Аристотеля в школу со стороны был очень важен; оценив благоприятный для научных занятий духовный климат, об­щую творческую атмосферу созданной Платоном школы и активно включившись в школьную жизнь, Аристотель изначально был свобо­ден в своей интеллектуальной ориентации и не был скован предрас­судками, пристрастиями и предпочтениями, неизбежно возникшими в кружке адептов Платона за двадцать лет его существования.

В частности, он сразу отказывается от пренебрежительного отно­шения к риторике и стремится охватить все виды рефлектированной речи, сформулировав их специфику и установив соответствующие пра­вила. Одно из первых сочинений, которое пишет гениальный молодой человек, вошедший в академический кружок, — «Топика». Аристо­тель начинает ее первую книгу (глава первая) с определения умозак­лючения и его видов; доказательства, или научного умозаключения в строгом смысле слова, исходящего из первых и истинных начал; диа­лектического, или непротиворечивого умозаключения, исходящего из правдоподобных положений; эристического умозаключения, исходящего из того, что кажется правдоподобным; и паралогизма, основанного на неистинных положениях той или иной частной науки. Исследование некоторых общих способов (tottoi) построения умозаключений, ис­ходящих из вероятных, или правдоподобных, положений, Аристо­тель и называет топикой, или диалектикой. Определив в главе 2, в чем польза диалектики (а она полезна для упражнения, для устных бесед и для философских знаний), Аристотель в главе 3 «Топики» (101Ь5 слл.) замечает: "Мы будем вполне владеть этим способом ис­следования, когда мы им овладеем так же, как в искусстве красно­речия, искусстве врачевания и подобных искусствах... Ведь не любым способом искусный в красноречии будет убеждать, а врачеватель — лечить, но только тогда, когда он ничего не упускает из возможного, мы окажем, что он в достаточной мере владеет своим искусством".

Аристотель явственно выполняет задачу, поставленную перед диа­лектикой Платоном. Однако его ориентация была для Платона безус­ловно шокирующей; в свое время в «Горгии» Платон назвал риторику сноровкой вроде поварского искусства или искусства макияжа, а в «Пармениде» постарался дать Аристотелю образец диалектического рассуждения о едином и многом. Для Аристотеля же очевидно, что риторические руководства, разрабатывавшиеся еще софистами, дают гораздо более эффективный тип анализа искусства рассуждать, нежели отдельные образцы рассуждений или благие пожелания, выдвигаемые по отношению к диалектике Платоном. Аристотель развивает эту тра­дицию руководств (xexvai) и вводит в обиход Академии сочинения, которые сам он называл npaypaxeta, а мы можем назвать более при­вычным для нас средневековым латинским термином трактат, т. е. дидактическое сочинение, систематически излагающее определенную тему или круг тем.

В тот же период (366-355 гг. до н.э.), что и «Топика», были напи­саны трактаты «Категории» и «Об истолковании», где Аристотель специально рассматривает речь, ее виды, структуру и типы предика­тов. Впоследствии Аристотель пишет трактаты о доказательном, или научном, силлогизме — «Аналитики». Завершая «Софистические оп­ровержения» (приложение к «Топике»), Аристотель отмечает, что то­гда как искусство риторики, например, уже приобрело определенную полноту благодаря Тисию, Фрасимаху, Феодору, учение об умозак­лючениях он разрабатывает впервые, не имея в этом предшественни­ков: "... мы не нашли ничего такого, что было бы сказано до нас, а должны были сами создать его с большой затратой времени и сил" (184Ы слл.).

У нас нет никаких оснований оспорить это абсолютное новатор­ство Аристотеля. Но мы должны обратить внимание на то, что усло­вием самой возможности такого рода интеллектуальной деятельности была соответствующая атмосфера и общие установки, которые куль­тивировались в Академии Платона. Так, Платон не был ни математи­ком, ни астрономом, но в его Академии — виднейшие представители этих наук: Евдокс Книдский, математик и астроном, которого во вре­мя второй поездки в Сицилию Платон оставил во главе Академии, — при нем Аристотель там и появился; астроном Гераклид Понтийский, математик Гермодор Сиракузский, геометр Менехм, ученик Евдокса, автор «Начал» Тевдий Магнесийский. По' «Тимею» видно, до какой степени основательно Платон знакомился с предшествующими и со­временными медицинскими учениями, по второй части «Федра» мож­но судить, что и риторическая традиция была в поле его зрения.

Однако Платон — создатель философской школы, политический мыслитель и педагог — никогда сам не занимался частными науками как таковыми. Более того, он никогда специально не разрабатывал и отдельные концепции, которые мы привыкли считать платоновскими. В частности, специальная разработка концепции идей была гораздо интереснее для его учеников, нежели для самого Платона. Задавая ту или иную тему, предлагая определенную проблему, Платон активно включался в ее рассмотрение, о чем мы судим по тому же «Пармени- ду». Но мироздание в целом, государство и человек как таковые зани­мали его в гораздо большей степени, нежели профессиональная раз­работка отдельных дисциплин, занятия которыми сам же Платон и провоцировал. И когда Аристотель так решительно и мощно отклик­нулся на эту провокацию, Платон оказался до известной степени обес­куражен, следы чего носит его творчество в период после третьей си­цилийской поездки. Конечно, Аристотель не мог заставить Платона отказаться от второго главного труда его жизни — «Законов». Но, пытаясь развить ряд тем, непосредственно с этим связанных, Платон теперь ощущает необходимость найти некий надежный и верифици­руемый метод их изложения.

Он не может завершить трилогию «Тимей», «Критий», «Гермо- крат» — последний диалог не написан вообще, второй — не завершен. Задумывая трилогию «Софист», «Политик», «Философ», Платон на­ходит метод диэрезы, или деления понятий и составления на этой основе определения сущностей. Например, софистическое искусство определяется так: творческое искусство делится на божественное и человеческое; человеческое — на создающее вещи и отображения; отображения — на реальные и призрачные; призрачные — на создаваемые посредством орудий и подражания; подражание — на умелое и мнимое; мнимое — на наивное и притворное; притворное — на подражание перед толпой (таково ораторское искусство) и отдельным человеком (это и есть софистика). Отсюда определение софистики таково: творческое человеческое искусство, создающее призрачные отображения посредством мнимого притворного подражания перед отдельным человеком (Софист 267а~268Ь).

Но Аристотель расправляется с этим методом в «Аналитике Пер­вой»: "Деление есть как бы бессильный силлогизм... то, что должно быть доказано, оно постулирует..." (I 31). Точно так же Аристотель ранее (в «Аналитике Второй», 111) отверг необходимость идей для рассуждения. Помимо этого Аристотель полемизирует с Платоном и другими платониками буквально по всем самым существенным вопро­сам, причем как в трактатах, так и в диалогах: «Об идеях», «О рито­рике, или Грил», «О поэтах», «О философии», «Евдем, или О душе» и др. Но и сама техника диалога у Аристотеля меняется: он вводит в число действующих лиц диалога современников. Аристотелю был чужд консервативный дух, заставлявший Академию оставаться в искусст­венных границах V века. В диалоге «Евдем» Аристотель описывает путешествие своего знакомца Евдема Кипрского в Македонию и его провидческий сон, часто главным действующим лицом диалога высту­пает он сам.

Аристотель специально разрабатывает, с одной стороны, этическую проблематику, а с другой — в качестве отдельной дисциплины — натурфилософскую: он пишет «Большую этику» и «Евдемову этику», а также трактаты «Физика», «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорологику». Помимо этого он рассматривает "метафизическую" проблематику: наиболее общие и достоверные начала и причины, позво­ляющие нам понять существо познания и познать сущее. Это привычное для нас название «Метафизики» возникло после того, как издатель сочинений Аристотеля в I в. до н.э. Андроник Родосский поместил соответствующие тексты "вслед за физикой" (цеха та сриснка); сам же Аристотель (во второй главе первой книги «Метафизики») считал со­ответствующую науку — первую философию — в каком-то смысле превосходящей человеческие возможности, наиболее божественной и потому наиболее драгоценной.

Именно Аристотель вводит в качестве обязательного элемента фи­лософского рассмотрения исторические экскурсы: доксографическая традиция в собственном смысле слова возникает у него, хотя предпо­сылки для нее были созданы в Академии. В главе 14 первой книги «Топики» (105аЗЗ слл.) Аристотель объясняет, как следует выбирать положения для тех самых диспутов, которые уже заняли столь важ­ное место в школьной жизни Академии: „Следует... выбирать [поло­жения] из сочинений, а записи делать о каждом роде отдельно, напри­мер о благе или о живом существе, причем о всяком благе, начиная с того, что оно есть. Следует также помещать рядом мнения отдельных [философов], например то, что говорил Эмпедокл: что существует четыре элемента тел, ведь можно выставлять в качестве тезиса выска­зывания известных [философов]".

Здесь же Аристотель производит разделение основных видов фи­лософских проблем, легшее в основу деления на этику, физику и ло­гику, ставшего для европейской философии классическим: "...имеется три вида положений и проблем, а именно: одни положения, касаю­щиеся нравственности, другие — природы, третьи — построенные на рассуждении" (105Ь20 слл.).

Таким образом, благодаря Аристотелю европейская философия в рамках платоновской школы приобретает ту дисциплинарную расчле­ненность, методическую разработанность и полноту, которые обес­печили в дальнейшем ее устойчивое школьное функционирование,

Однако для Платона все эти новости, внесенные Аристотелем в Академию, были за пределами его главных забот. В «Филебе» — сократическом диалоге, написанном Платоном в конце 50-х гг., — он последний раз непосредственно откликается на ход школьной полеми­ки в Академии и выводит под именами Филеба и Протарха членов академического кружка Евдокса и Аристотеля. Но естественным обра­зом сиюминутные заботы школьной жизни отходят от него все даль­ше, и его внимание все более сосредоточивается на «Законах». И тем не менее, Платон успевает бросить взгляд на всю свою жизнь и в сжатой форме очертить свое понимание мира бытия и знания в «VII Письме», которое представляет собой первый прекрасный памятник европейской автобиографической традиции и в то же время — яркое свидетельство рефлексии европейского философа par excellence.