Теоретизация социокультурной эволюции

Имеет ли место или нет социокультурная эволюция, больше не является вопросом. Работа, проделанная археологами на всех континентах, документально подтверждает изменения от ранних малочисленных до более поздних сложных обществ. Хотя у каждого общества и нет внутренней необходимости развиваться способом, описанным здесь нами, три переплетающихся между собой эволюционных процесса – интенсификация жизнеобеспечения13, политическая интеграция и социальное расслоение – то и дело наблюдаются в случаях, исторически не связанных друг с другом. Добытчики развиваются и осваивают земледелие; образовываются деревни и интегрируются в региональные политии14; лидеры начинают доминировать и трансформируют социальные отношения. Как так получилось, что эта модель стала регулярно работать и широко распространилась?

Прогресс

По истечении лет было предложено множество ответов, каждый из которых, однако поднимал новые вопросы в череде дебатов, которые продолжаются и по сей день. В XIX в. социальные эволюционисты склонялись к оптимистической точки зрения, что человеческие общества развиваются от низшего состояния к высшему. Стадиальная схема у Моргана15 (Morgan 1877; Морган 1934) – от «дикости» через «варварство» к «цивилизации» – описывала усовершенствования во всех аспектах жизни от технологии до морали. Мэну16 (Maine 1870; Мэн 1884) виделся новый общественный закон («договор»), освобождавший личность от тирании родственности и звания («статуса»). Даже Энгельс (Engels 1972 [1884]; Маркс, Энгельс. Соч., т. 21)17, который вместе с Марксом сконцентрировался на эксплуатации и страданиях промышленных рабочих, верил, что историю приводило в движение необузданное обуржуазивание человеческого превосходства над природой, побуждаемое усовершенствованиями в науке и технологии.

Для антропологов проблема в том, что эти предложенные социальные теории, имплицитно опираются на концепт прогресса, привязанный к культуре, что история на поверку оказывается последовательностью изменений, которые с неизбежностью происходят в общем направлении, но лишь в образе жизни и ценностях интеллектуальных элит Европы и Евроамерики. Эта глубокая этноцентристская убежденность, восходящая к своего рода вере, содержала в себе два компонента, которые в отдельности переходили в наступление в очень разные периоды истории эволюционистской мысли. Первым компонентом был расовый предрассудок, согласно которому прогресс в науке, технологии, праве, в действительности же в знании и морали в целом, по существу увязывался с расой: низшим расам можно было и не стремиться к высшим уровням развития, потому что они просто неспособны на это. Вторым компонентом была природа самого прогресса, вопрос – кто, если кто-нибудь вообще сможет извлечь выгоду от изменений, которые мы называем социокультурной эволюцией.

Релятивизм

Если возвратиться к первому компоненту, то увязка между расой и прогрессом попала под сокрушительную критику Боаса18 (Boas 1949 [1920]; Боас 1997б), который превратил разведение расы и культуры в центральный момент американской антропологии, как она ему виделась: индивиды, говорил он, приоб-

10

ретают культурные черты сообществ, в которых они взрослеют, несмотря на их расовое происхождение. Преданные бескомпромиссно культурному релятивизму, Боас и его знаменитые ученики Роберт Лоуи, Альфред Крёбер, Рут Бенедикт и Маргарет Мид19 отвергли культурный эволюционизм. Каждая культура уникальна и равноценна; если она и изменяется, то осуществляет это только своим собственным уникальным способом; и нет общей для всех восходящей траектории, которую можно было бы распознать. Боасовская атака оказалась весьма убедительной, отчасти потому, что она увязывалась с новыми, более высокими стандартами этнографического полевого исследования и сбора данных. И в результате первое поколение американских антропологов потопило и надолго идеи прогресса и социокультурной эволюции.

Однако, подобно многим другим «решениям» трудных теоретических вопросов, боасовская критика зашла слишком далеко: правильно отделив расу от вопросов равенства, она неуместно отрицала существование всякой социальной эволюции. Скептицизм относительно ошибок XIX в. и полученных тогда же данных вылился в нападки на поиски паттернов в социальной жизни человека в целом и во всеохватывающее недоверие ко всяким объяснениям для таких паттернов. Подобно боасовскому партикуляризму20, многие антропологи просто не ищут какого-либо интересного или привлекательного объяснения, но это неприемлемо для тех, кто хочет объяснить сходства и различия систематического характера между разными обществами21 (Carneiro 1982: 418).

Однолинейная эволюция

Систематические изменения в сторону усложнения были ясно засвидетельствованы археологическими отчетами, и невозможно просто отрицать это или желать, чтобы этого не было. Во второй четверти 20 столетия новое влиятельное поколение антропологов стремилось восстановить идеи прогресса, но без расистского багажа, осуществляя это (естественно)научным22 языком «однолинейной эво-

люции» (White 1959; cf. Childe 1936, 1942, 1951). В этой теории культурная эво-

люция, возможно, есть достояние всех человеческих сообществ, совокупный рост, выраженный в подчинении природы средствами культуры (технологическим знанием).

Лесли Уайт23 находил научное основание для своей теории между культурной эволюцией и энергопотреблением: в то время как экономики малочисленных групп охотников и собирателей основывались на сборе урожая от энергии, предоставленной самой природой (в форме дичи, кореньев, семян и т. д.), более продвинутые земледельцы преуспели в использовании энергии от одомашнивания растений и животных. Главное направление человеческой истории заключалось в росте потребления энергии: от злаков к селекции животных и к машинам паровым и на внутреннем сгорании и совершенствующимся в будущем предположительно до бесконечности. Уайт (White 1959; Уайт 2004) попытался выразить естественнонаучную основу своих аргументов в формулах таких, как эта:

E × T - > P (1)

Где E – энергия, T – технология, а P – продукт, который получается в результате. Очевидно, Уайт и Чайлд24 правы во многих отношениях. Археология, например, способна задокументировать сотни и тысячи лет улучшений в овладении технологиями обработки каменных орудий, керамики, металла и т. п. Современные этнографы могут подтвердить, что общества, характеризующиеся бóль-

11

шим уровнем технологической и социальной сложности, контролируют, на самом деле, большее, иногда несоизмеримо большее количество энергии (Harris and Johnson 2000: 69).

Однако теория однолинейной эволюции столкнулась с серьезными, если не коварными проблемами. Основательного пересмотра требуют в особенности два акцента. Первый заключается в высшей степени абстрактности этой теории. Сама по себе абстракция еще не недостаток; самые сильные научные теории восхищают своей абстрактностью. Но теория Уайта, редуцирующая социокультурную эволюцию до подсчетов энергопотребления, слишком удалилась от эмпирических данных25. Произошел возврат к старым типологиям, таким как выделение каменного, бронзового и железного веков, которые служили для описания орудийных традиций, но перестают работать, когда мы имеем дело с поразительным многообразием обществ внутри каждого типа: к примеру, некоторые сообщества каменного века были крупнее и сложнее, чем в бронзовом веке. Иногда Уайт (White 1959: 241) также повинен в том, что выпускал из виду очевидную важность социальной деятельности, которую он не связывал прямо с энергопотреблением, как в случае, когда счёл за «социальные игры», не относящиеся к экономическому процессу, драматизированные публичные демонстрации богатства с целью самовосхваления, которые были обнаружены в «престижных экономиках» (см. раздел 7).

Многолинейная эволюция

Одним из способов преодоления чрезмерной абстрактности у Уайта, но и переломным моментом для дальнейшего развития социального эволюционизма была теория «многолинейной эволюции» Стюарда26 (Steward 1955). Стюард не отрицал полностью теоретическую значимость основной схемы социальной эволюции от простого к сложному. Фактически эмпирическая работа среди культур коренных народов Южной Америки заставила его даже расширить использование однолинейной типологии: кочевые охотники и собиратели / сельские фермеры / теократические военизированные вождества / цивилизации (Steward and Faron 1959: 13). Но как ученик Крёбера, в нюансах, связанных с локальными проявлениями, Стюард стремился восстановить основы боасовской теории: в самом деле, как реальные люди в своих собственных сообществах стали обладать энергией, всем набором нужных им вещей? Более того, как они организовали свой труд, свое имущество, взаимоотношения с другими индивидами и социальными группами, свои знания, виды на мир и верования, чтобы удовлетворить свои потребности? Если, как гласит мудрость, любая политика начинается на местах, то для Стюарда и вся эволюция носит местный характер27, поскольку процесс социальной эволюции составляет то, как в повседневной жизни люди своими действиями решают свои проблемы, меняя свое поведение или отказываясь его менять. Этот локальный процесс он определил как адаптацию, и именно через адаптацию Стюард подвел оторванную от реальности теорию под конкретные знания, почерпнутые из экономической антропологии, которые до сих пор развивались параллельно, в значительной степени независимым путем. Далее, в дискуссии об экономической мотивации, мы еще исследуем эту важную связь.

В то же самое время, когда писал Стюард, Барт28 (Barth 1956) показал, что адаптация к местным условиям должна подразумевать также широкие региональные и межрегиональные отношения конкуренции и обмена. В районе Сват, в северном Пакистане, вместе сосуществовали три различные этнические группы, каждая со своей собственной историей и экономикой, эксплуатируя разные эколо-

12

гические зоны и обмениваясь, друг с другом продуктами специализации: фермеры зоны ирригации, живущие в областях с высокой плотностью населения; рассеянные пастухи и скотоводы-фермеры, ведущие смешанное хозяйство. Социальные группы с высокой плотностью населения и наиболее интенсивной экономикой не допускали всех других на лучшие равнинные земли, тогда как на возвышенностях, где заниматься фермерством было невозможно, оставались только пастухи. Поэтому пастухам надо было выменивать своих животных на зерно у фермеров. Каждое общество адаптировалось не только к локальной географии, но также и к политическим и экономическим реалиям обществ соседей.

Концепт многолинейной эволюции предлагает больше теоретической гибкости, чем эволюция однолинейная. Идея о том, что социальная эволюция может следовать в различных направлениях, в зависимости от локальной истории и экологии, с легкостью вмещает в себя возможность, что отдельным сообществам, добившимся эффективности в решении проблем, вызванных демографией и средой, не надо развиваться вовсе, если эти условия не меняются существенно. Не существует внутренне присущей совершенствующей все тенденции, которая направляла бы технологию к всевозрастающим уровням коэффициента полезного действия энергии. Охотники и собиратели могут оставаться охотниками и собирателями до бесконечности; общество садоводов и пастухов, пусть и овладевшее энергией, годной для использования, может сохранять малочисленность и эгалитарность.

Всвоем дальнейшем преодолении однолинейной эволюции антропологи после Стюарда отошли от технологического редукционизма при типологизации уровней социокультурной сложности, сводящего все к использованию орудий

труда, энергии или способу производства, и вместо этого перешли к типологиям, сфокусированным на основных паттернах социальной организации. Сервис29 (Service 1962) предложил деление на общины / племена / вождества / государства,

аФрид30 (Fried 1967) вслед за ним выступил с трехступенчатой типологией, в фокусе которой была политическая организация: эгалитарное общество / общество различающихся рангов / стратифицированное общество. Терминология, как Сервиса, так и Фрида широко используется в современных дискуссиях о социокультурной эволюции, и мы также весьма близки к ней в своих собственных предпочтениях.

Всвете многолинейной эволюции, в таких широких типологиях социальной организации признается, что каждая разновидность адаптационного решения содержит свои собственные возможности для эволюции. Общую, ставшую хрестоматийной, типологию (основанную в основном на данных Сервиса), которую еще сегодня начинают со стойбищ или общин охотников и собирателей и ведут через жителей садоводческих деревень к аграрным государствам (добавляя какимто образом пастухов), можно заменить на эволюционные линии охотников и собирателей разных рангов – от стойбищ до вождеств (Arnold 1996a), вместе с пастушескими народами и земледельцами со сходными рангами.

Многолинейность достаточно очевидна в тех случаях, которые мы отобрали для этой книги. Хотя наши случаи и распадаются на категории добытчиков, пастухов и фермеров, подобные тем, что выше, но у нас их пересекает нелинейная схема социальной шкалы: общество на уровне семьи, локальная группа и региональная полития. Отсюда, в соответствии с принципом многолинейности, добыт-

чиков можно обнаружить и на уровне семьи (например, шошоны, случай 1), но также среди локальных групп, включающих более сложные системы бигменов31

13