тельства и коммерциализация, которые предвосхищают возникновение политической экономики, подпадают под нашу модель эволюции человеческих обществ, необходимо исследовать три основные линии теоретической аргументации и дискуссии, переводя их ключевые идеи в термины, соответствующие нашему подходу.

Теоретизация современных изменений

Для Поланьи (Polanyi 1944, Поланьи 2002) реальная драма промышленной революции заключалась не в том, что распространение получили новые ошеломляющие технологии, а в полнейшей социальной трансформации, которой она добилась с помощью саморегулирующегося («свободного») рынка и либерального государства:

«[И]сточником и порождающей моделью системы был саморегулирующий рынок. Именно это новшество вызвало к жизни цивилизацию особого типа… Ключ к пониманию системы XIX в. лежит в законах, управляющих рыночной экономикой» (там же: 14).

Поланьи считал, что гегемония саморегулирующегося рынка представляла собой лишь фазу в современных изменениях, исчерпав свои силы ко II мировой войне. Но что бы он сказал сегодня, когда многие наблюдатели празднуют триумф все того же саморегулирующегося рынка, преобразовавшего мир в неумолимо прогрессирующую единую систему глобальной экономики?

Прежде чем отбросить Поланьи как безнадежно устаревшего, необходимо вспомнить, что проецирование будущего принадлежит настоящему, и что мы настолько погружены в данный момент времени, что, скорее всего не способны разглядеть более масштабных исторических процессов, которые предопределяттаки окончательную участь свободного рынка. Например, если бы мы жили во времена безысходности «Черной смерти»364, то возможно предсказывали бы, что в будущем человечество неминуемо исчезнет с лица земли в апокалипсисе кончины, устроенной божественным гневом. Тем не менее, несколько последующих поколений стремительного воспроизводства быстро восполнили громадные потери населения, пришедшиеся на те годы; так что восходящая кривая роста популяции людей, прогнозируемая уравнением ссудного дня, показывает простое падение, если ее рассматривать на длительном промежутке (рис. 1b; Ehrlich and Ehrlich 1970: 12-13). Невозможно ответить здесь на вопрос, сохранится ли саморегулирующийся рынок в отдаленном будущем. Но можно попробовать объяснить, почему он сыграл такую важную роль в экономике и обществе, начиная от промышленной революции и вплоть до нашего времени.

Как утверждает Поланьи, саморегулирующийся рынок и либеральное государство тесно связаны между собой, если вообще не являются неотъемлемыми частями одного и того же процесса. Прототипическим документом, учреждающим либеральное государство, служащее в основном, чтобы взрастить свободный рынок, явилась конституция Соединенных Штатов (e. g., Beard 1935). Чтобы увидеть преемственность появления института свободного рынка от процессов социальной эволюции, которые анализировались на протяжении всей книги, рассмотрим два главных теоретических направления (у второго имеется два подтипа):

1. Либеральную экономическую теорию, показывающую сильные стороны свободного рынка и растолковывающую, с какими политико-

325

институциональными требованиями мы обязательно столкнемся, если так произойдет, что эти сильные стороны полностью разовьются.

2. Антирыночную критику, принимающую две формы, теоретически связанные, но предложенные различными группами ученых:

2.1.Субстантивную экономию – антирыночную критику, основывающуюся на признании, что свободный рынок аннулирует социальные узы и атомизирует индивидов, в одиночку противостоящих несметному строю из силовых центров, которые стремятся использовать рыночные возможности

всвою собственную пользу. Дополняя собой субстантивную экономическую антропологию, эта критика включает и политическую экономику (в виде различного марксизма и институциональной экономики).

2.2.Политическую экологию – другую разновидность антирыночной критики, направленную против ущерба, причиняемого потенциально экологии и окружающей среде рыночным поведением. Этот набор критических положений указывает на роль рынков в таких деструктивных по отношению к среде деяниях, как вырубка лесов, истощение рыбных промыслов, загрязнение, глобальное потепление и множественные трагедии общественного достояния, которых все больше возникает в результате несдерживаемого индивидуализма и конкуренции в свободных рыночных экономиках (Bodley 1996). Также в ней обсуждается сложное отношение между вторгающимся рынком и популяционным ростом (e. g., Durham 1979; Goodland 1992).

Как антропологам, нам необходимо представлять себе, насколько эти теоретические направления тщательно обоснованы научными аргументами, подкреплены доказательствами, и что каждое из них представляет собой также и моральную позицию, политическую философию, которой глубоко доверяют ее политические сторонники. Это помогает объяснить определенную неспособность среди энтузиастов отступиться от дебатов и признать, что любой теоретический подход определяет и анализирует лишь фрагмент того эволюционного процесса, который в действительности носит характер целостности. Более того, мы обнаружим связующие звенья между современными изменениями и общей теорией социальной эволюцией человека только, если эти теории дополнят друг друга.

Теория свободного рынка

В теории свободный рынок представляет собой сложную систему, где никто ни за что не ответственен. Ему требуется либеральное государство (гражданское общество), обеспечивающее институциональную матрицу, которая необходима, чтобы капитализм стал успешным: стандартизированную денежную систему; права собственности; соблюдение контрактов, которые заключаются добровольно; правила против мошенничества и в пользу открытой доступности; мир на рынках и т. п. Однако, за пределами этого государство представляет собой отступление в сторону. И любая попытка правительства определить, что делать людям с рынком – выносить решения, как нужно или ненужно поступать со своими ресурсами, сколько должны стоить товары, кому и с кем надо иметь дело – либо не приветствуется как вмешательство, либо рассматривается в качестве несовершенства рынка. Обезличенное действие рынка, где цены устанавливает закон спроса и предложения, «невидимая рука» Адама Смита365 (Smith 1993; Смит 2007), гарантирует его эффективность. Правительственный контроль, либо по-

326

пытки могущественных индивидов использовать богатство и силу, чтобы исключить рыночные возможности для других, причиняет массам ненужные страдания на рынке и снижает его эффективность.

В политической сфере приход саморегулирующегося рынка дарует возможности для победы финансирования с помощью материальных ценностей над вкладами в виде продуктов первой необходимости. При продуктовом финансировании все – присвоение излишков пищевых продуктов, их транспортировка, хранение и размещение – требовало централизованного управления со стороны государственных функционеров. При нормально функционирующей же рыночной системе как накоплением и транспортировкой, так и хранением и распределением управляют с помощью денег в качестве меры стоимости стороны, движимые собственной выгодой (перевозчики, оптовики, кладовщики, банкиры, розничные торговцы, потребители).

Адаптивность саморегулирующегося рынка, как основной его принцип, задолго предшествует промышленной революции. Этот «рыночный принцип» (Bohannan and Dalton 1965) в отношении сделок, когда стоимость обмениваемых товаров и услуг устанавливается спросом и предложением, обнаруживается в местах проведения рыночных торгов в неиндустриальных обществах без всякого либерального государства; им также характеризуются некоторые виды обмена, которые мы связываем с обществами, находящимися на уровне семьи и локальной группы. В самом деле, если бы популяции людей вынуждены были жить исключительно за счет ресурсов, находимых внутри их же родного пространства, тогда чтобы помешать их тамошнему выживанию, достаточно было бы тех множественных случаев нехватки мелочей, но имеющих решающее значении, скажем, обсидиана или соли, и человечество никогда не смогло бы занять те многочисленные среды обитания, куда добралось. Наличие в какой-либо форме торговли между группами на расстоянии (т. е. чужаками) можно легко проследить на сотни и тысячи лет назад вплоть до возникновения человечества (Hayek 1988: 40-41). Попытки по возможности максимизировать личную выгоду в зависимости от спроса и предложения на местах, даже там, где недостает институциональных рамок либерального государства, определенно демонстрируют и «торговые склады», где внутриматериковые и береговые эскимосы (случай 6) обмениваются своей специализированной продукцией, и базары, на которых торгуют пастухи и земледельцы Среднего Востока (случаи 11 и 14), и даже обмен дарами между крестьянами, известный, как «обоюдные договоры» (случаи 17, 18 и 19). Как показал Салинз, в Меланезии (Sahlins 1972: 280-301; Салинз 1999), даже в отсутствие либерального государства, т. е. правовых и культурных рамок, институционализующих конкуренцию и стремление к прибыли, на стоимость таких обмениваемых по бартеру товаров, как топоры, копья, свиньи и кокосовые орехи, влияют спрос и предложение.

Обнаруживаемый всюду, где только занимаются торговлей (Cancian 1968), рыночный принцип решает без контроля и управления со стороны элит многие проблемы в экономике жизнеобеспечения. Индивиды устраивают сделки, чтобы по возможности получить то, чего у них не хватает, при этом предлагая то, в чем они в состоянии себе отказать. Каждый уполномочен заключить самую выгодную сделку, на которую только способен (или способна) в данной реальной ситуации. Набор из отдельных альтернатив – торговать ли с этим человеком, предлагать ли ему эту вещь, вкладывая свой труд и ресурсы в то, чтобы она поступила в торговлю – составляет своего рода «бессознательное сотрудничество индивидов

327

…[которое] ведет к решению проблем» (Hayek 1939: 14). И пусть некоторые сделки диктуются в значительной мере социальными правилами и ритуальными предписаниями, например, какой выкуп предлагать за невесту, или что надо давать – ценные браслеты или бусы; все равно множество других, совершаемых тихо и без огласки, носят эффективный характер, позволяя товарам и услугам перемещаться между домохозяйствами в соответствии со спросом и предложением (напр. цикл кула у тробрианцев, случай 12).

Когда рыночный принцип возводят в ранг политической философии, то моральным императивом, лежащим в ее основе, становится индивидуальная свобода и ответственность (M. Friedman 1962; Murray 1997). При исследовании наших случаев мы многократно сталкивались именно со свободой, основанной на ответственности, в духе этой философии. Бóльшую часть мировой истории индивиды со своими семьями противостояли миру рисков и возможностей, требовавшему от них оценки собственного выбора в соответствии с тем, как они сами воспринимали свою заинтересованность. Выжечь мне поле сегодня или подождать еще несколько дней пока сухая погода, рискуя, что пойдет дождь? Заняться ли мне ткачеством или выйти на поиски пищи? Кому из бигменов преподнести свои дары? Сколько зерна мне надо сохранить дома, а сколько продать на рынке? К такому выбору редко принуждают силой оружия: он – дело заинтересованных в нем индивидов и семей. Они могут руководствоваться рациональным подсчетом затрат и результатов, а могут и просто подражать уважаемым членам своего сообщества (Hayek 1988: 24; Henrich 1998). В любом случае решение за ними, и им приходится принимать на себя ответственность за выбор (хотя, если его последствия разочаровывают, то для людей характерно пенять на такие силы, как ведьмы и демоны). Подчас плохой выбор носит фатальный характер, но еще чаще, совершая его, индивид проявляет щедрость, чтобы выстроить социальные узы, на которые можно опереться, когда истощаются собственные ресурсы. Кроме того, этот мир суров, и неудовлетворительное управление редко вознаграждается. Мораль, которую подразумевает теория свободного рынка, дарвиновская – род пуританской этики, посредством которой индивидов благословляют за сообразительность, самопожертвование и усердие, и проклинают за праздность и недостаточную рассудительность (Tawney 1926).

Антирыночная критика I: Субстантивная экономия

Даже теоретики свободного рынка признают, что «бесспорно имеются сферы…, к которым неприложим ценовой механизм из-за того, что некоторые услуги оценить невозможно, либо из-за того, что что-то такое, чего явно желает подавляющее большинство, можно достичь, если принудить небольшое несогласное меньшинство» (Hayek 1939: 13). Хотя эти теоретики по понятным причинам уделяют, возможно, мало внимания исключительным случаям, когда экономическим потребностям подчиняется некий процесс, отличный от рынка (скажем, бесплатное образование), в действительности они признают, что правительство должно играть роль, контролируя такие угрозы, как монополизм, загрязнение окружающей среды и распространение заразных болезней. Далее, принимая, что саморегулирующийся рынок процветает лишь, если существует сильная правительственная инфраструктура, теоретики рынка оставляют значительное место институциональному окружению, в котором свободный рынок действует. В самом деле, большинство представителей бюрократии, которых теоретики свободного рынка критикуют, как препятствие, на самом деле служат рыночной опорой,

328