12.1.4. Пороки планового хозяйствования

Объявив новую экономическую политику при сохранении незыблемых ценнос­тей марксизма: в идеологии и теории — диктатуры «научного» социализма: в политическом строе — диктатуры коммунистической партии; в экономи­ке — диктатуры централизованного управления, В. Ленин и его соратники с самого начала оказались в плену неразрешимого противоречия. Указанные «ценности» органически несовместимы с рыночной экономикой и частным пред­принимательством. Ибо, если рыночную экономику оставить действительно сво­бодной, она рано или поздно приведет к коррозии всей «диктаторской триады», к идеологическому, политическому и экономическому плюрализму. Этого правя­щая элита допустить не могла, а следовательно, она не могла допустить и подлин­ной экономической свободы. Указанное противоречие носило принципиально неразрешимый, антагонистический характер (в духе жесткой альтернативности «или-или»), оно-то и привело к ликвидации НЭП и установлению необходимого

338 Глава 12

соответствия между всеми этажами социалистической формации: идеологией, политикой, экономикой.

Следует сказать, что в западноевропейских и американских научных кругах Б. Бруцкус завоевал себе имя лучшего знатока советского хозяйства. Здесь, по­жалуй, уместно привести характеристику, данную авторитетнейшим экономистом мирового масштаба, лауреатом Нобелевской премии Ф. Хайеком в предисловии к книге Б. Бруцкуса «Экономическое планирование в Советской России»- (Лондон, 1935): «Можно, по-прежнему, поражаться той экстраординарной ясности, с кото­рой он (Б. Бруцкус. — Авт.) уловил действительно центральные моменты. Вме­сте с трудами проф. Л. Мизеса и М. Вебера, вышедшими в Германии несколькими месяцами раньше, эта книга... должна рассматриваться как одно из главнейших исследовании, вызвавших нынешние дискуссии об экономических проблемах со­циализма...

Читатель, принимающий во внимание время, когда это было написано, будет снова и снова поражаться исключительному предвидению ее автора и той мере, в кото­рой это предвидение подтвердилось реальными событиями. Не только трагичес­кие перемены в экономической политике, произошедшие за это время, но также многие второстепенные события в истории российского эксперимента были чет­ко предсказаны в этих рассуждениях... Мне представляется, что Бруцкус преус­пел в освещении истории этого эксперимента больше, чем это сделано было в какой-то известной мне другой работе... Я не колеблюсь отнести его труды... к наилучшим образцам актуальной научной литературы о России сегодняшнего дня» '^!. Думается, столь высокой оценки Ф. Хайек удостаивал немногих экономи­стов.

Действительно, Б. Бруцкус дал обстоятельнейшую критику марксистской идеи централизованного планового управления народным хозяйством, способного пре­одолеть «анархию капиталистического производства* и «установить такую гар­монию между производственной организацией и общественными потребностями, которая в капиталистическом хозяйстве недостижима» -^ч. Однако, сломав чуткий барометр свободных рыночных цен и взвалив на себя непосильную ношу -плановое управление всей национальной экономикой, — социалистическое госу­дарство вынуждено обзавестись громадным учетно-статнстическим аппаратом и обязать его априорно определять всю чрезмерно многоцветную гамму обществен­ных потребностей, в согласие с которыми должно приводиться общественное производство и, следовательно, сверстываться соответствующий народнохозяй­ственный план.

Но возможно ли измерить потребности людей, вычислить перечень необходимых хозяйственных благ? И дело не только в технических трудностях. Как можно априорно вычислить, сколько и какой пищи нужно произвести для населения? Сколько и какой одежды нужно людям? Вряд ли в этом вопросе можно дове­риться заявлению пролетарского поэта В. Маяковского, которому было доста­точно «одной свежевымытой сорочки». Однако, допускал Б. Бруцкус, пусть уж «мы, мужчины, помирились бы на самой элементарной одинаковой одежде, по могучий инстинкт не позволит женщинам помириться с таким положением... Вира-

Идеи экономистов русского зарубежья 339

ве ли наша республика даже в том тяжелом положении, в каком она сейчас находится, подавить этот инстинкт? Мы думаем, что нет. Но производством како­го количества необходимых предметов республика должна пожертвовать для удовлетворения минимальных потребностей женщин в украшениях: в лентах, и кружевах, в перьях?!»⁵-¹

Нет, социалистическое государство, даже вооруженное громадным у четно-статис­тическим аппаратом, не в силах измерить потребности своих граждан, а следова­тельно, не может дать надлежащих директив производству. Но даже не в этом усматривал Б. Бруцкус главный порок планового хозяйствования. Его самая слабая сторона заключалась, по мнению автора, «в стремлении централнзировать в руках своей бюрократии все распределительные функции»-'⁶. Ведь, определи и характер и количество благ и услуг, необходимых для удовлетворения потребно-с к'Н, Центр должен учесть наличные средства производства и распределить их между отраслями народного хозяйства и далее — между отдельными предприя­тиями.

Б. Бруцкусу удалось с неопровержимой достоверностью показать, что даже в слу­чае самых благих и искренних намерений Центра обеспечить справедлииую связь между результатами деятельности предприятия и его снабжением неизбежны субъективизм и произвол. Ученый приводил многочисленные факты, подтвержда­ющие этот тезис. Так, Грозненский нефтяной район работал лучше других — и остался без продовольствия. Астраханские рыбные промыслы, важнейшие в Рос­сии, — остались без... сетей, а страна — без миллионов пудов рыбы. Таким образом, делал вывод Б. Бруцкус, у социалистического хозяйства в действительно­сти «нет никакого механизма для координирования каждого отдельного произ­водства с народным хозяйством»³⁷.

Весь последующий опыт реального социализма не в состоянии поколебать этот замечательно меткий вывод. Национализировав собственность на средства про­изводства, социалистическое государство передало в руки бюрократического аппарата собственность на распределительные и перераспределительные процес­сы, то есть право владения и распоряжения ими. При этом собственник процес­са, в отличие от собственника средств производства, присваивает результаты процесса, ничего не вкладывая. Поэтому и в настоящее время так стремительно разрастается бюрократия всех мастей, которая ни при каких обстоятельствах не отказывается добровольно от своей собственности, что крайне разорительно для страны.

Совершенно очевидна, таким образом, историческая правота Б. Бруцкуса, вынес­шего вердикт, согласно которому «экономическая система, которая не располагает механизмом для приведения производства в соответствие с общественными по­требностями, несостоятельна. Стремясь преодолеть "анархию капиталистического производства", социализм может ввергнуть народное хозяйство в "суперанар­хию", по сравнению с которой капиталистическое государство являет собой кар­тину величайшей гармонии»*.

И в более поздних работах Б. Бруцкус вновь и вновь возвращался к критическо­му рассмотрению идеи планового хозяйства. Ему удалось доказать, и доказать

340 Глава 12

блестяще, что разрушение стихийных рыночных регуляторов «является делом очень опасным», ибо в них заключается -«бездна целесообразности, которую даже и осознать не легко, а тем более заменить от разума сконструирован­ным механизмом. Общее разрушение в революционном порядке автоматических регуляторов экономической жизни таит в себе величайшие бедствия, в этом и лежит причина тех совершенно исключительных катастроф, жертвой которых Россия стала со времени войны» '^и.

Любопытно и другое его положение, в соответствии с которым опасность заклю­чается не только в разрушении автоматических регуляторов, и не только в том, что планы чаще всего остаются невыполненными. «Не менее опасные послед­ствия имеет очень часто и осуществление планов»™. Б. Бруцкус признает несом­ненными известные успехи планового хозяйства. Но именно в этих успехах он усматривал причины будущего развала народного хозяйства России. «Осуще­ствить планы еще можно, но учесть все неисчислимые, и подчас роковые, послед­ствия осуществляемых планов крайне трудно» ^е|. Трудности усугубляются еще п тем обстоятельством, что в условиях «планового хозяйства» происходит перепле­тение экономики и политики. Планы не диктуются и не могут диктоваться чисто экономическими соображениями, они формируются с учетом политических инте­ресов. «И поэтому планы слишком часто и слишком грубо нарушают самочинное развитие экономической жизни к величайшему вреду для народного хозяйства. А в революционные эпохи, когда правительство находится во власти фанатизиро-ванных групп, "плановое хозяйство" представляет сугубую опасность. Не "орга­низованный разум", а "организованное безумие" находит себе тогда отражение в планах» ^щ.

Последовавшие десятилетия дали немало свидетельств «организованного безу­мия». Чего стоят, например, хрущевский план «сплошного окукурузивания» стра­ны, брежневско-черненковская программа «поворота рек», горбачевская програм­ма «отлучения» народа от алкоголя, повлекшая за собой массовое истребление виноградников, и т. д, Увы, все или почти все явления и процессы, гениально предсказанные Б. Бруцкусом, пришлись на эпоху «строящегося», «построенного в основном», «победившего окончательно» и «развитого» социализма.

На тему соотношения экономики и политики, хозяйствования и властвования, как уже отмечалось, немало размышлял и П. Струве, пришедший к весьма интересным выводам. Оказывается, тотальная централизация управления, полное удушение экономической и личной свободы привели хозяйство советской России к небыва­лому упадку, к «призрачному существованию». Но в то же время именно эта централизация и это удушение были безусловно необходимыми условиями реаль­ного существования и безраздельного политического господства коммунистичес­кой власти. «Вся сложная система экономических ограничений, свободы передви­жения, собственности, хозяйственного оборота теперь уже существует не столько ради экономических и социальных целей данной системы, сколько в силу полити­ческой и полицейской необходимости этих ограничений для самой власти»^г>:).

Иными словами, на ином, более прочном хозяйственном фундаменте больше­вистский режим существовать попросту не мог. Чем же объясняется эта еще

Идеи экономистов русского зарубежья 341

никогда в истории не встречавшаяся степень гнета и тирании коммунистической власти? — спрашивал П. Струве, А тем, отвечал ученый, что «советский режим отменил не только свободу публичной жизни, посягнул не только на так называе­мые субъективные публичные права, но упраздни;! индивидуальную собственность, уничтожил частное хозяйство и тем подорвал эти подлинные глубинные корни личной свободы и личного достоинства»'". Русский коммунистический опы г, за­ключал П. Струве, ценен уже хотя бы потому, что он подтверждает социологиче­скую и политическую истину, гласящую: «собственность и экономическая свобо­да есть основа и палладиум личной свободы во всех ее проявлениях, даже наиболее тонких и вершинных *^ь~. Сказанное и сказано —прекрасно!

Завершая рассмотрение критики централизованной системы хозяйствования, пред­принятой выдающимися российскими экономистами в эмиграции, еще раз отме­тим, что она характеризуется большой глубиной и проницательностью. Экономи­сты ;-мого направления уже в самом начале 1920-х годов убедительно показали, что в рамках жесткой многоуровневой централизованной системы с ее насиль­ственной дисциплиной и репрессивным инструментарием нет места экономичес­кой свободе, самостоятельным решениям, предпринимательству, самодеятельности и саморазвитию.

Управление, как известно, предполагает знание, для того чтобы управлять хозяй­ством огромной страны, центру необходимо учесть и переработать определен­ным образом всю экономическую информацию, которая и виде представлений и связей, количественных показателей и параметров содержится и циркулирует и обществе. Реально ли это? Разумеется, нет. Но, не располагая необходимой информацией, центру нередко приходится действовать наугад, делая, однако, при этом вид, что он действует сознательно, разумно и целеустремленно.