кровенное возвращение к старой метафизике плохо. Насколько мио известно, никогда формулировка отправного пункта фило^ софии не вызывала столь резкой критики, не требовала такой осторожности. Но сегодня, верные героическому способу познания и мышления, который, хочешь не хочешь, в сущности и есть фи- лософия, мы не можем осторожничать, ибо стремимся к завер­шенности. Осторожность допустима, но естественная, без подо­зрительности. Не следует подходить к Универсуму с недоверчи­востью крестьянина. Позитивизм был деревенской философией. Как говорил Гегель, страх совершить ошибку — уже ошибка, и< если в нем разобраться, то в глубине его обнаружится страх перед истиной. Философ, готовый к предельной интеллектуаль­ной опасности, открыто выражающий все свои мысли, обязав пользоваться полной свободой — освободиться от всего, даже от «той крестьянской подозрительности к возможной метафизике.. Итак, мы не отвергаем строгой критики, наоборот, мы доводим ое требовательность до предела, но делаем это спокойно, не придавая этому значения, без патетических жестов. Нам, как и всему нашему времени, претит пустая раздражительность и оффектированность. Во всем нужно быть только самим собой, без суеты, без преувеличений — не воздвигая на носу корабля собственной статуи.

Если сейчас, держа в руках нить Ариадны, чтобы не сбить­ся с пути при развертывании понятий, мы подытожим сказан­ное, повторив первую формулировку, она покажется вам более осмысленной. Философия — это познание Универсума, или всего имеющегося, однако нам с самого начала неизвестно, что такое это все имеющееся; составляет ли это все имеющееся Универсум или Мультиверсум; познаваем ли этот Универсум или Мульти- версум.

Итак, затея представляетсся безумной. Зачем же тратить силы? Не благоразумнее ли уклониться, посвятить себя только жизни, отбросив философию? Древнеримскому герою необходимо было плыть, а не жить. Люди всегда делятся на эти две катего­рии, в лучшую из которых входят те, кому необходимо именно бесполезное. В маленьком дворике на Востоке нежно и трепет­но, подобно струе фонтана, вздымается священный голос Хри­ста, укоряющий: «Марфа, Марфа, одно только нужно». Это на­мек хлопотливой Марфе на любящую и не пекущуюся о пользе> Марию ⁷.

Лекция V *

[Необходимость философии. Присутствие и со-присутствие.— Основная сущ­ность.— Автономия и пантономия.] —Защита теолога перед мистиком.

Определяя проблему философии, мы обнаруживаем, что эта самая радикальная, архипроблематичная проблема из всех воз­можных. С другой стороны, мы видим:—чем проблематичней

* Пятница, 19 апреля.

95

проблема, тем чище познавательная, теоретическая деятельность, воспринимающая и исследующая ее. Поэтому философия есть -высшее умственное усилие, по сравнению с которым другие науки, даже чистая математика, несут на себе отпечаток ¡практицизма.

Однако не свидетельствует ли сама эта чистота, этот предель­ный интеллектуальный героизм, свойственные философии, о не­котором безрассудстве, исступлении? Не противоречит ли здра­вому смыслу постановка такой необычной проблемы, как фило­софская? Если говорить об осуществлении, то следует заметить, что попытка, называемая философией, меньше всего может рас­считывать на успех. Она представляется, говорил я, безумной -затеей. Тогда зачем предпринимать эту попытку? Почему бы не довольствоваться жизнью, отвергнув философию? Если ее цель недостижима, значит философия не нужна, в ней нет не­обходимости. Прекрасно, но прежде всего дело в том, что есть люди, которым необходимо как раз бесполезное. Вспомним бо­жественное противопоставление полезнейшей Марфы и не пе­кущейся о пользе Марии. Истина в том — и именно это подра­зумевают слова Христа,— что полного разделения не существу­ет и что саму жизнь, в том числе жизнь органическую и биоло­гическую, в конечном счете нельзя понять через пользу, но можно объяснить как грандиозное спортивное явление.

Так существует ли вообще необходимость в жизненном фак­те философствования? Если понимать под необходимостью «по­лезность» для чего-то другого, то философия не является необ­ходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако необходи­мость полезного лишь относительна, она присутствует только по отношению к цели. Истинная необходимость — это необходи­мость для каждого существа быть самим собой: для птицы — ле­тать, для рыбы — плавать, для ума — философствовать. Эта необходимость в осуществлении функции или акта нашего су­ществования является самой высокой, самой существенной не­обходимостью. Поэтому Аристотель уверенно говорит о науках: ¿anakaióterai pásai, ameínon d’oudemía *. Недаром Платой в пору наивысшего расцвета своей строгой мысли, подыскивая наиболее смелое определение философии, в самом разгаре диа­лога «Софист» назовет ее «he epistéme ton eleútheron»**, что наи­более точно переводится как «наука спортсменов». Что было бы, если б Платон произнес эти слова здесь? Или прочел свой док­лад в спортивном зале, где элегантные юноши Афин, привлечен­ные круглой головой Сократа, слетались бы на его слова, как мотыльки на огонь, протягивая к нему длинные шеи дискоболов?

Однако оставим друга Платона и продолжим поиски подру­ги истины.

* Все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше нет ни «одной (греч.)¹.

** Наука людей свободных (греч.)².