Не только ие существует philosophia perennis *, но и само философствование ие длится вечпо. Философия родилась в один ирекраспый день и исчезнет в другой. Этот оптимисти­чески названный нами прекрасным день случился около 480 г. до P. X. Тогда, удивительно совпадая во времени, вдалеке друг от друга, предавались размышлениям Гераклит и Парме­нид. Возможно, Гераклит был несколько старше Парменида. Труды обоих, должно быть, появились около 475 г. Эти вызван­ные к жизни обстоятельствами труды двух определенных лю­дей на конкретном этапе греческой истории ознаменовали по­явление нового занятия, до тех пор неизвестного человеку, за­нятия, которому мы дали нелепое имя «философия». В данный момент я занят как раз этим же. Между той датой и нынеш­ним днем люди накопили огромный «философский опыт». Го­воря так, я имею в виду ие то, что обнаружено во Вселенной посредством философии, а ряд опытов, произведенных за эти двадцать пять веков, для того, чтобы иметь дело со Вселенной посредством ментальной процедуры, которой является фило­софствование. Происходили испытания инструмента, называе­мого «философией». В ходе этого опыта испытывались различ­ные способы функционирования этого инструмента. Каждое повое испытание использовало опыт прежних. Кроме того, принимались во внимание ошибки и ограниченность прежних испытаний. Благодаря этому можно сказать, что история Фило­софии отражает прогресс философствования. Этот прогресс в конечном счете может состоять в том, что в другой прекрасный день мы обнаружим, чго не только этот или другой философ­ский «образ мыслей» был ограничен и, стало быть, ошибочен, но что вообще философствование целиком представляет собой ограниченность, недостаточность, ошибку и что необходимо положить начало новому способу интеллектуально противо­стоять Вселенной, способу, отличному от существующих, кото­рый вообще не является Философией. Возможно, мы па заре этою другого «прекрасного дня».

§ 29

[Уровень нашего радикализма]

Этот ряд философских опытов образует шкалу, одновременно временную и качественную. В ней имеется уровень, соответст­вующий нарождению философии Декарта и Лейбница, lio эта шкала уровней философского опыта располагается в нодземной области. Каждый новый уровень —это более глубокий пласт

определяющую это, невозможно привести здесь, поскольку опа коренится в понятии «жизненного опыта», но вопреки тому, как может показаться, «жизненный опыт»— одна из вещей, о которых трудиее всего сказать, что оди существуют, почти столь же трудно, как и приобрести их.

* Вечная философия (лат.).

293

философских проблем, от которых отходят предшествую­щие — еще ниже, скрытые, как корни скрыты от растений. Че­ловек, подобно живому ростку, никогда не знает собственных корней, но знает корни предшественников. Это вызывает у нас вопрос толковательного порядка. Говоря несколько более полно о том, что есть философия, мы приходим к тому, что не можем сделать этого со своей теперешней точки зрения, с высоты на­шего философского опыта, но стараясь — хотя и не пережи­мая — держаться на уровне мышления, соответствующем Де­карту и Лейбницу. С тех пор и до сего дня на философской арене произошло множество вещей, и не создается ли ощуще­ние, что мы слишком принижаем нашим существующим вуль­гарным знанием гениальные начинания двух великих умов, начинания, которыми мы облагодетельствованы и которые оп­ределенным образом продолжают служить основой тому, что мы созидаем.

Но с другой стороны, было бы надуманно и бесплодно ретроспективно говорить об этих философиях так, как будто мы находимся на их уровне. Они, как и прочие, как мы только что сказали, представляют собой исходное мышление. Если Фило­софия не остановилась на Декарте и Лейбнице, то, очевидно, потому, что ее опыт, развиваясь, вышел за пределы их недо­статочного радикализма. Из этого следует, что о них необхо­димо говорить возможно более кратко, подвести черту, опреде­ляющую уровень нашего радикализма. Сделаем это кратко.

Неверно утверждение Хайдеггера, который взамен счастли­вых фантазий сеет всеобщее замешательство, что человек начинает философствовать, когда он отчужден от мира, когда вещи, вместо того чтобы служить ему, быть его принадлеж­ностями (Zeugen), его подводят. Неверно, потому что человек a nativitate* отчужден от мира; человек в мире — странник, чужестранец, ему, следовательно, не пужпо вдруг, «в один дрекрасный день» обнаруживать это, и однако, не всегда он предается философствованию; даже больше — он почти никогда этого не делает. Эта исходная ошибка Хайдеггера дает свои плоды, а его заставляет утверждать, что человек и есть фило­софия и что это — еще одна ошибка—потому, что человек, перед тем как мир терпит крах в качестве совокупности ин­струментов и принадлежностей, вешей-которые-служат, обнару­живает, что они далеки от него и что в силу этого обладают собственным Бытием, в вопросах о котором состоит сущность человека. Речь идет о katákhresis, как говорили древние, о не­воздержанности или непомерности поиятий, к которым при­учили нас характерная для германских мыслителей неумерен­ность, furor teutonicus **. Неверно, что человек всегда задается

* От рождения (лат.).

** Тевтонская ярость (лат.).

294

вопросами о Бытии. Наоборот: никто не задается вопросами о Бытии, только лишь в 480 г. до P. X. несколько человек в раз­ных местах. Не стоит превращать философию в ночь, когда псе кошки серы. Утверждение, что никто после Плотина⁴ не задавался вопросом — строго говоря — о Бытии, спорно. Пока что схоласты задавались не вопросами о Бытии, а скорее воп­росами о том, что подразумевал Аристотель под Сущим как су­ществом, а это совершенно иное дело. И даже этот вопрос не ставился ими достаточно глубоко. Вообще схоластике, как мы видим, свойственно не задавать вопросы, а давать ответы. Она занимается решением проблем, которые невидимы и неощути­мы. Это прототип некой антифилософии и отсутствие филосо­фии. Но мы увидим также, что Декарт и Лейбниц тоже зада­вались, строго говоря, вопросами не о Бытии, а о чем-то отличающемся от него. Перегруженность понятия Бытия, упо­требляемого Хайдеггером, дает возможность заметить, что его формула: «Человек всегда задается вопросами о Бытии» или «Человек есть вопрос о Бытии» обретает смысл, если только под Бытием мы понимаем все то, о чем человек задается воп­росами; т. е. если мы превратим Бытие в большую серую кош­ку, в «bonne a tout faire» * и в понятие «ómnibus» **. Но это не теория; это раздувание понятия Бытия возникает как раз тогда, когда все рекомендуют обратную операцию: ограничи­вать, уточнять его смысл.

В 1925 г. я задумал ряд публикаций, в которых предлагал определенно, вынося в заглавие, «новую постановку проблемы Бытия», и приглашал учеников составить свои университетские планы в строгом соответствии с этой концепцией. Пожалуй, об этой моей теории говорили слишком мало. Дело в том, что в декабре 1927 г. была опубликована книга Хайдеггера, в ко­торой слово «Бытие» было вынесено на обложку и которая извещала о «новой постановке проблемы Бытия». Просмотрев кпигу, я коснулся работы Хайдеггера в примечании к очерку «Философия Истории Гегеля и Историология», который был опубликован в начале января 1928 г. как первый из задуман­ных для этой новой постановки проблемы⁵. В томе — единствен­ном опубликованном — Хайдеггера пе содержалось новой по­становки проблемы Бытия, везде говорилось не о Бытии, а лишь о различении разных смыслов Бытия с целью, мало отличаю­щейся от той, что заставляла Аристотеля говорить о «множест­венности смыслов Бытия», знаменитых иоАлсс^о^ (pollakos)', Я ожидал с неиссякаемым оптимизмом, что тем не менее Хай­деггер собирается сделать это в одной из будущих работ, хотя мои ученики зпают,— Хайдеггер уже объявил тогда, что не будет публиковать второго тома «Sein und Zeit»***, поскольку

* Прислуга за все (фр.).

** Всех (лат.).

*** «Бытие и Время» (нем.).

295