Если читатель взглянет на поверхность стола или степы* которые, возможно, находятся сейчас перед ним, или даже на эту страницу книги и посвятит некоторое время ее рассматри­ванию, то он заметит одну сколь тривиальную, столь и стран­ную особенность.То, что он увидит во второй момент, будет уже не совсем тем, что он видел в первый. Стена, конечно, не могла измениться за такой короткий промежуток времени. Но какие-то точки, неровности, пятнышки и цветовые оттенки, которые были видны в первый момент, во второй момент проявляются силь­нее, причем слово проявляются может здесь пониматься так же, как оно понимается в фотоделе. Они проявляются неожиданно, однако при этом чувствуется, что они были там и раньше, толь­ко оставались незамеченными. Если бы читатель заставил себя — что практически невозможно — сформулировать в виде понятий, а значит, словами то, что он увидел в каждый из двух мо­ментов, то он бы понял, что эти формулы, или понятия стены различны. Эта ситуация будет повторяться до бесконечности, если продолжать до бесконечности смотреть на стену, которая, словно неиссякаемый источник, будет «выдавать» все новые, каждый раз неожиданные образы, контуры которых будут прояв­ляться шаг за шагом. В данном примере сам предмет оставался неподвижным: двигались наши глаза, перемещая взгляд с од­ного участка стены на другой. При каждом выстреле нашего взгляда раненная им стена открывала в себе новые аспекты. Но если бы даже наш взгляд оставался неподвижным, ничего бы не изменилось, поскольку сама стена заставляет переме­щаться наше внимание. В первый момент мы бы сконцентри­ровали свое внимание на одном, во второй — на другом; па каждую концентрацию нашего внимания стена отвечала бы но­вым обликом. Это весьма показательное явление в некоторых случаях оставляет неизгладимое лечатлеиие. Если взять в руки маленький листок с какого-нибудь дерева и начать его внима­тельно рассматривать, то сначала мы увидим лишь его общую форму, а затем уже сам лист приковывает наш взгляд, застав­ляя его двигаться по своей поверхности, направляя его так, чтобы раскрыть перед нами чудеснейшую структуру, полную невообразимого геометрического, «конструктивного», архитек­турного изящества, которую образуют его прожилки. Лично у меня этот случайный опыт оставил незабываемое впечатление — то, что Гёте называл «протофеноменом»,— и именно ему, при­чем без всяких преувеличений, я целиком и полностью обязан своим учением о том, что вещи являются учителем человека; эта сентенция имеет гораздо более глубокий смысл, чем может показаться сейчас¹⁷*. Мне остается только добавить, что я так и не смог никогда рассмотреть до конца ни один листок.

К счастью, пример с разглядыванием апельсина более прост. Сначала мы видим только одну сторону апельсина — примерно

17* О смысле этой сентенции см. В моей работе «„Философия истории4 Гегеля и историология»% 1928 13,

228

полусферу, а потом нам приходится сдвинуться с места и на­чать последовательно рассматривать все новые полусферы. На каждом этапе образ апельсина оказывается иным, хотя и сты­кующимся с тем, который был только что и уже исчез. Таким образом, мы никогда не видим апельсин целиком и вынуждены удовлетвориться его последовательными образами. В данном примере сам предмет требует, чтобы его увидели целиком, и заставляет нас буквально крутиться вокруг него.

Нет никакого сомнения в том, что именно апельсин, т. е. реальность, является причиной того, что мы вынуждены, утом­ляясь, двигаться от одного аспекта к другому. Однако ясно, что это происходит потому, что в каждый момент времени мы мо­жем рассматривать его только из одной точки. Если бы мы были вездесущи и могли видеть апельсин со всех точек сразу, то он уже не представал бы перед нами в «иных аспектах». Мы бы видели его сразу целиком. Таким образом, причина этого кро­ется и в нас самих.

Наши перемещения вокруг апельсина, направленные на то, чтобы его рассмотреть, не будь они немы, могли бы служить прекрасным примером диалектического ряда. Особенность наше­го мышления, которая дает основание называть его дискурсив­ным ¹⁸*, т. е. его способность, в силу которой оно продвигается неравномерными скачками, заставляет нас шаг за шагом, с оста­новками продвигаться по реальности. После каждого шага мы запечатлеваем ее «образ». С одной стороны, sensu stricto интел­лектуальной, эти образы являются «концепциями», «понятиями» или «идеями», а с другой — интуитивной,— соответствующими «аспектами» вещи. Такое продвижение по реальности требует времени, но у отдельно взятого человека его очень мало, да и у человечества до сегодняшнего дня в распоряжении было не более миллиона лет. Вот почему до настоящего времени было запечатлено не такое уж огромное число «образов» Реальности. Но всей видимости, можно было проводить время с большей пользой, ведь совершенно очевидно, что теряется его очень много ¹⁹*. Все это верно, однако, чтобы исправить существующее положение, совершенно необходимо прежде выяснить, почему история теряет столько времени, почему не движется быстрей, почему, как это знал уже Гомер, «мельницы богов мелют так медленно»²⁰*. Одним словом, следует разобраться не только в самой истории, но и в ее темпах, ее ритордандо и акселерандо_у адажио и аллегро кантабиле и проч. и проч. Из этого вытекает, хотя и несколько экстравагантное, но вполне очевидное следст­вие: мало того, что люди потеряли столько времени, они оказы­

1В* Термин не вполне ясный, поскольку мышление имеет как интуи­тивную, так и «логическую», или концептуальную, стороны. Но здесь не место углубляться в это.

19* См. Ссылку 12* на стр. 224.

20* Илиада, IV.

229

ваются вынуждены потратить оставшееся «а la recherche du temps perdu»²¹*.

Но сейчас не время во всем этом разбираться. Сейчас для пас важно, что в каждый момент мы имеем лишь определенное число образов реальности, которые постепенно накапливаются. Одновременно эти образы являются «аспектами вещи».

«Аспект» принадлежит вещи; это, если говорить грубо, часть вещи. В то же время это атрибут не только вещи; аспект не существует, если кто-нибудь не смотрит на вещь. Он является поэтому ответом вещи на взгляд. Взгляд в этом участвует, по­скольку именно он заставляет вещь раскрываться в различных «аспектах», а так как в каждом отдельном случае взгляд имеет свою особенность (в каждом случае он по крайней мере направ­лен с определенной точки зрения), то оказывается, что «аспект» вещи неотделим от видящего. Тем не менее я позволю себе настаивать: поскольку в конце концов всегда именно вещь при взгляде на нее с некоторой точки зрения проявляется в том или ином своем аспекте, то последний принадлежит вещи и не яв­ляется «субъективным». С другой стороны, поскольку «аспек­ты»—это всего лишь ответы на вопросы, задаваемые нашим взглядом, то они являются не самой вещью, а всего лишь ее «аспектами». Пользуясь грубым жаргоном, можно сказать, что «аспекты»—это «рожи», которые корчит нам реальность. Кор­чит она, но ведь корчит-то нам ²²*. Если бы можно было проин­тегрировать все бесчисленные «аспекты» какой-либо вещи, то в результате мы получили бы саму вещь, ибо вещь — это «вещь в целом». Поскольку это невозможно, то вместо обладания са­мой вещью, как думали Аристотель и Св. Фома, нам приходит­ся удовлетворяться ее «аспектами».

То, что для вещи является ее «аспектом», для человека яв­ляется «образом» этой вещи. Обычно его называют «идеей» (концепцией, понятием и проч.). Однако сегодня этот термин имеет значение лишь для психологии, в то время как исходное явление, которое пас интересует, не имеет к психологии никако­го отношения. Конечно для того чтобы вещь предложила нам свои «аспекты», а человек смог бы запечатлеть для себя ее «образы» (что по сути то же самое, только рассмотренное со стороны «субъекта», имеющего вещь перед собой), должны действовать все телесные и психические факторы. Психология,

²¹* Те читатели, которые ие имеют обыкновения ¡усматриваться в суть того, что говорит автор, а предпочитают поверхностно разглядывать, как обувь в витрине, слова, которые он употребляет, легковесно решат, что это лишь игра слов. Я посоветую им подождать скорого выхода одной моей книги, в которой они найдут совершенно конкретный и компактный при­мер, показывающий, что все вышесказанное является правдой и что в не­которых случаях не остается ничего другого, как «искать утрачепное вре­мя»—одному ли, с другими ли, целой ли нацией или дая«е всем чело­вечеством ¹⁴.

По правде говоря, в онтологии вместо термина «аспект» можно бы­ло бы использовать, не теряя строгости, термин «лицо».

230

физика и физиология изучают действие этих факторов, однако это означает, что перечисленные науки исходят из чего-то пред­шествующего, что возникло до них и является причиной их су­ществования, а именно из такого коренного и первичного явления, как присутствие перед человеком вещи в виде «аспектов», или «образов». Действие и механизм этих факторов не имеют отно­шения к интересующему нас вопросу. Нам безразлично, так ли они действуют или иначе, поскольку единственное, что нам важно,— это результат, т. е. то, что человек способен видеть предметы.

Психология здесь и рядом не лежала²³*. Речь идет о мета­физическом или, другими словами, онтологическом явлении. А метафизические явления, которые не имеют ничего мистиче­ского и внеземного, а наоборот, наиболее просты, тривиальны и «общеизвестны», являются самыми «настоящими» из всех су­ществующих явлений: они предшествовали всем «научным яв­лениям», которые предполагают их существование и исходят из них.

Поэтому было бы весьма полезно исключить из философской терминологии слово «идея», которое пребывает в последней ста­дии унижения и вырождения и даже в психологии уже ничего конкретного, достоверного и строгого не обозначает. В Греции — поскольку речь идет о греческом, а не о латинском и тем более не о романском слове — это слово пережило пик своей формы, свой звездный час. С Дионом, другом и учеником Сократа, оно достигло, хотя и всего на несколько дней, царских ворот — в Сиракузах и Афинах в течение какого-то времени оно зани­мало почти «господствующее» положение. Это было не что иное, как идеи, платоновские идеи. Обращение с ними было названо Платоном «диалектикой», которая, по его словам, является

«истинным искусством» (PaoiXixr] xexvr])¹⁵. Кто бы мог вообра­зить такое, видя серую, бесцветную и пустую роль, которую это слово играет сегодня! Diable, qu’il mal tourne ce mot «idee»\ *

Так вот, наиболее точным значением слова Идея в том смыс­ле, как его употреблял Платон, было бы «аспект». А ведь Пла­тон занимался не психологией, а онтологией. Именно Реально­

²³* Это не значит, что психология не является удивительно интересной дисциплиной, которой люди должны были бы увлекаться в гораздо боль­шей степени, поскольку она доступна, достаточно строга и чрезвычайно занимательна. Будучи весьма скромно подготовленным, можно вполне са­мостоятельно добиться положительных результатов. Пошел уже десятый год с тех пор, как у меня появилась идея начать в Испании кампанию за Психологию, использовав для этого энтузиазм и исключительные органи­заторские способности д-ра Херманна. Я не психолог и никогда бы не стал пытаться им стать, но я был увлечен психологией, и это могло бы помочь мне разбудить к ней интерес, увлечь ею и собрать группы изучающих ее и интересующихся ею людей вокруг тех, которые увлеченно и без всякой поддержки занимались этой наукой в основном в Барселоне и Мадриде.

• Черт, как извращается слово «идея»! (фр.)*

231

сти принадлежат «аспекты», «соответствия» и вообще «перспек­тива», поскольку именно Реальность делает так, что человек находится перед ней и рассматривает ее²⁴*. Понятия «перспек­тива» и «познание» почти эквивалентны. Более того, первое из них имеет преимущество: заранее предупреждает о том, что познание — это не только «modus cognoscentis»*, но и позитив­ная модификация познаваемого (с чем Св. Фома, конечно, не согласился бы), преобразованного в простые «аспекты» и только «аспекты», свойством которых является стремление складываться в перспективу. Познание — я касаюсь его сейчас лишь вскользь — это перспектива, а потому это и не внедрение вещи непосред­ственно в разум, как думали древние, не присутствие «самой вещи» в разуме per modum cognoscentis, как этого хотели схо­ласты, не копия вещи, как [...] и не конструирование вещи, как предполагали Кант, позитивисты и представители Марбург­ской школы, а это «интерпретация» вещи посредством перевода как бы с языка на язык, скажем, с немого языка бытия на красноре­чивый язык познания. Язык, на который переведено бытие, как раз и есть истинный Язык, logos. Познание, в своем последнем

и исходном значении,— это диалектика (SiaXe'yeiv). Познавать — значит говорить именно о вещах. За данным словом скрыва­ются «образы», посредством которых мы воспринимаем аспекты Реальности ²⁵*.

²⁴* Этим мы займемся дальше. Цель дайной главы состоит лишь в том, чтобы уточнить терминологию, а ее в том, чтобы обосновывать истину, ко­торая за этой терминологией стоит. Почему мы говорим о Реальности, почему настаиваем на том, что она имеет «аспекты», а значит, что кто-то, в свою очередь, за ней наблюдает, и т. д. Все это темы, которыми мы зай­мемся в дальнейшем. Тем не менее приведенные примеры — стена, стол, страница книги, листок дерева — достаточны сами по себе, чтобы оправдать, по крайней мере в перечисленных случаях, применяемую терминологию, поскольку последняя достаточно полно описывает все, что реально в них происходит.

• Способ познания (лат.).

²⁵* Поскольку познание — это вопрос взаимоотношения человека и пред­мета, то придется говорить о нем иногда с точки зрения человека, а иногда с точки зренля предмета. Суть, т. е. наблюдаемая реальность (феномен «по­знание»), останется той же, просто будет меняться точка зрения. По этой причине целесообразно иметь сдвоенные понятия «образ» и «аспект». Во вся­ком случае, оба они хороши тем, что постоянно напоминают: мыслить в ко­нечном итоге значит «видеть», иметь в виду предмет,— а это уже интуиция. Учтите, что язык, слово, название выполняют две функции, не считая тех, которые к делу не относятся: одна заключается в том, чтобы дать нам воз­можность «экономно» управляться с огромным количеством понятий, идеи, освободив нас от необходимости думать о том, чем эти понятия и идеи являются. То, что мы легкомысленно именуем мышлением, в большинстве случаев является лишь его аббревиатурой. При выполнении этой функции каждое слово является лишь «векселем» на эффективную мысль, на основе которого язык позволяет нам «открыть интеллектуальный кредит», который мы, наподобие крупных предприятий, используем, чтобы основать науки. Однако банковское дело не может ограничиваться лишь выдачей креди­тов. Эта функция неразрывно связана с другой: погашением кредитов. Отсюда вытекает вторая и главная функция языка: каждое слово пригла­

232

В то же время эта новая терминология позволяет совершенно ясно увидеть некую очень вредную двусмысленность, идущую еще с древних времен. «Истинными идеями» принято называть те, за которыми стоят или которым соответствуют некие реаль­ности. Однако это название, обладая множеством других недо­статков, является еще и противоречивым, поскольку понятие «реальность» используется здесь в двойном смысле. С одной сто­роны, это эпистемологическое понятие и как таковое означает лишь, что в реальном есть то, о чем говорит мысль, или, други­ми словами, что идея действительно отражает то, что наличе­ствует в реальности. Если я скажу, что снег белый, я скажу правду, поскольку снег действительно обладает тем, что мы на­зываем «белизной». Если я скажу, что снег черный, то это будет неправдой. В данном случае имеется в виду «реальность идеи» и оставляется в стороне «реальность реальности». Последнее яв­ляется уже «онтологическим» понятием, которое относится к вещи ¡как таковой, т. е. к «вещи в целом», к ее целостности. Так вот, большая часть наших «истинных идей» отражает всего лишь один из компонентов вещи, который в этот момент находит и схватывает наш разум и который поэтому является всего лишь частичным «аспектом», оторванным от предмета, абстрактным, хотя и «реальным» в первом значении этого термина. Это явля­ется наиболее часто встречающейся причиной наших ошибок, поскольку заставляет нас думать, что для того, чтобы убедиться в истинности идеи, достаточно убедиться в ее «реальности», т. е. в том, что она отражает какой-либо «истинный аспект», не забо­тясь при этом о целостности идеи, которая достигается путем сопоставления ее не только с отражаемым ею «аспектом», но и с основной особенностью реальности, которая заключается в том, что реальность существует «в целом» и, следовательно, всегда имеет «другие аспекты»²⁶*.

шает нас рассмотреть ту вещь, которую оно обозначает, и продумать ту мысль, которая за ним скрывается, поскольку мыслить, я повторяю и буду непрестанно повторять на протяжении всей книги, в своем последнем и исходном значении означает «видеть что-то и внимательно фиксировать ту или иную его часть». Скажем поэтому, что мыслить означает «обращать внимание на что-то из того, что видишь».

²⁶* Ввиду неизбежного параллелизма между проблемами, Реальности и проблемами истины оказалось невозможным избежать аналогичной дву­смысленности при употреблении понятия «истина». Мы слишком часто за­бываем, что это слово даже в самом вульгарном языке прежде всего обо­значает «то, что истинно полностью», и уж только потом в своем Етором* более скромном и частном значении — «то, что, не будучи всей истиной, все же является ею отчасти, поскольку не является заблуждением». То, что «снег является белым», отчасти является истиной, поскольку снег облада­ет белизной. Но, во-первых, существует много других белых вещей, чья белизна по своему оттенку отличается от белизны снега. Следовательно, предикат «белизна», высказанный по отношению к снегу, будет истинным только тогда, когда при этом будет подразумеваться определенный отте­нок, описание которого в высказывании отсутствует и который делает из него истину неполную, частичную, способную превратиться в заблуждение. Во-вторых, существует снег, который, будучи даже свежевыпавшим, не яв­

233