Зарождению греческой культуры, т. е. тому, что для нас яв­ляется «классицизмом», предшествовал длительный культурный процесс в колониях. В первую очередь это относится к науке и философии, которые зародились именно в колониях. Афины отстали на два века, по прошествии которых в них появился свой местный философ, причем и впоследствии их было немно­го. Всегда, когда речь заходит о философии, первое, что прихо­дит в голову,— это Афины, хотя в действительности все было скорее совсем наоборот. В связи с этим уместно задаться воп­росом: не были ли Афины на самом деле тормозом для фило­софии, поскольку их стойкая реакционность, бывшая сродни их демократизму, оказалась причиной, обусловившей патологиче­ское развитие греческой мысли и не позволившей ей достичь собственной зрелости? Правда, последпее, т. е. предположение о том, что греческая мысль была недужной, а потому ее раз­витие было аномальным, звучит кощунственно не только для фанатиков эллинизма, по и для тех, кто думает, что нельзя ничего ни добавить, ни отпять от исторических событий, а можно их только констатировать. Это исторический позитивизм. Однако я ;считаю, что история — это богатейший набор всевозможпых опера­ций, которым следует подвергать события уже после их кон­статации. Я говорил, что история заключается не в том, чтобы пересказать прошлое, а в том, чтобы его понять. Теперь добав­лю, что если речь идет о том, чтобы понять прошлое, то неиз­бежно надо будет и критиковать его, а значит воодушевляться, огорчаться и раздражаться по его поводу, осуждать его, апло­дировать ему, поправлять и дополнять его, оплакивать его и смеяться над ним. Это не пустые слова. История — это серьезпо, это одна из сторон жизни, которой историк, если он истинный человек, отдает всего себя, а значит, и свой интеллект и весь набор своих самых высоких страстей, cum ira et studio *.

8. Философия и эпоха свободы

Философия, .как и многое другое, родилась в Греции в то время, когда ее народы вступили в «эпоху свободы».

Ошибка, которая до предела упростила и выхолостила ог­ромную проблему, состояла в том, что слово «свобода» понима­лось в первую очередь или исключительно в его соотношении с правом и политикой, как будто они определяют ту генераль­ную линию человеческой жизни, которую мы называем свобо­дой, ибо в действительности речь идет именно о свободе этой генеральной линии. Свобода — это тот оборот, который прини­мает вся человеческая жизнь, когда ее различные составляющие сходятся в процессе своего развития в некоторой точке, которая связывает их в определенное динамическое уравнение. Чтобы иметь ясную идею о том, что такое «свобода», необходимо с оп­

* С гневом и пристрастием (лат.).

268

ределенной строгостью вывести или дать определение формулы этого уравнения.

Вероятно, всякая цивилизация, или curriculum vitae * некой совокупности близких народов, проходит через эту форму жиз­ни, каковой является свобода. Это яркий и короткий этап, по­добный полдню, который следует за утром архаизма и сменя­ется вечерним закатом, усыхающей и отмирающей старостью. Основные этапы развития цивилизации определяются и, конечно же, отличаются различным соотношением главных составляю­щих человеческой жизни, а именно потребностей человека и его возможностей.

На первоначальном, или архаическом, этапе человеку каза­лось, что его возможности почти не превосходят его потреб­ностей. То, что человек мог сделать в своей жизни, почти строго совпадало, по его ощущениям, с тем, что он должен был сделать. Остававшиеся возможности выбора были у него весьма ограниченными, или, сказать по-другому, человек должен был делать очень мало. Его жизнь не была «богатой». Здесь следует ваметить, что первоначальное сведёние термина «богатство» к экономическим понятиям является столь же ошибочным, как и ограничение понятия свободы политикой и правом. В обоих случаях истинное положение вещей таково, что юридическая свобода и экономическое богатство, сами по себе весьма важные и симптоматические понятия, являются всего лишь следствием или проявлением общей свободы и жизненпого богатства. В эко­номическом смысле богатство в конечном итоге означает, что перед человеком открываются большие возможности обладания и приобретения. Или, более конкретно, богатство — это наличие большого количества вещей, которыми можно обладать и кото­рые можно продавать или покупать. «Много» или «мало»—по­нятия субъективные, зависящие от того, как сам человек пони­мает свои потребности. Перенося это понятие на остальные стороны человеческого существования, отличные от экономиче­ской, получим, что до некоторого момента человеку, принадле­жащему определенной культуре, или некой совокупности наро­дов, казалось, что те возможности, которые открывались ему в его жизни, практически не превосходили тех, которые обуслов­ливались его потребностями. Жить, следовательно, означало удовлетворяться тем, что было. И хвала Богу, что того, что есть, хватает на жизнь! Немного еды, пемиого знаний и немного удо­вольствий. Жизнь — это бедность. Человек живет, придерживаясь узкого набора линий поведения — интеллектуального, техниче­ского, церемониального, политического, праздного,— которые скрупулезно создавались и накапливались в виде традиций. В этом уравнении, которое задает жизнь, у индивидуума ни в ка-

* Жизнеописание (лат.).

269

кой момепт нет возможности выбора, ведь это означало бы, что круг возможностей намного шире круга потребностей⁶¹*.

Постепенпо отношения между народами, образующими это историческое сообщество, расширяются, как расширяются и их связи, познания и обмен с периферией этого сообщества, т. е. с «заграницей». Происходит расширение жизни, по крайней ме­ре пространственное. Мир, в котором живет человек, становится больше. Начинают развиваться торговля и промышленность, на далеких берегах открывают рудники⁶²*. Появляется экономи­ческое богатство. Одновременно в изобилии появляются новые технические возможности, новые виды искусства и новые удо­вольствия. Человек убеждается в том, что жизнь пе ограничи­вается только тем, что имеется в наличии, а создает, извлекает из самой себя новые реалии, а значит, и не определяется только потребностями человека, а наоборот, выходя за них, выливается в изобилие возможностей. Само слово нечаянно подсказало себя: жизнь — это изобилие. Этот термин выражает гиперболическое отношение между возможностями и потребностями. Существует гораздо больше вещей, больше возможных занятий, чем те> которые строго необходимы. Появляется luxuria, или роскошь. Ipso facto* индивидуум обнаруживает, что жизнь стала задачей совершенно отличной от той, какой она была на архаическом этапе. Жить тогда означало довольствоваться тем, что было, и... слава Богу! Смирение, покорная благодарность Богу, если он давал самое необходимое. Но теперь задача стала чуть ли но полностью противоположной: возникла необходимость выбирать среди множества возмолшостей. Символом жизни стал рог изоби­лия. Необходимо выбирать. Поскольку жить —это «обладать излишками», то основой жизни становится нечто совершенно противоположное смирению, а именно дерзость, экзистенциаль­ное всесилие «гуманизма». Видя, что постоянно изобретаются новые вещи, человек сознательно все более и более втягивается в процесс изобретательства. Созидание новой жизни, что иа ар­хаическом этапе не могло бы даже прийти в голову человеку» становится обычной жизненной функцией. Начинаются рево­люции.

⁶¹* Сказанное следует понять правильно. Даже в этой жизпенпой си­туации индивидуум время от времени имеет возможность выбирать, однако ото случается настолько редко, что не привлекает внимания индивидуума и не воспринимается им как некая функция его жизни. Чтобы выделиться* обрести характерные черты и быть замеченным челопеком, какому-то ас­пекту жизни мало просто существовать, ему следует постоянно напоминать- о себе, мозолить глаза, стать велич ппой.

^б2* Поражает «регулярность», я бы сказал, монотонность истории. Фи­никия и Карфаген вступили в пору еношго'расцвета с открытием рудников в Испании; Греция — с открытием рудников в Понге; Европа— с открыти­ем португальцами Ля-Мним па африканском побережье, которая до сих пор носит название Злъмииа.

• В силу самого факта (лат.).

270

Все это озпачает, что человек перестает во всем следовать традиции, хотя определенная часть его жизни все еще про­должает быть ей подчинена. Теперь уже сам человек, хочет он того или нет, должен выбирать среди множества возможностей. Не стоит забывать, что это касается и интеллектуальных воз­можностей. В результате общения народов, путешествий и зна­комств с экзотическими образами жизни человек познает раз­личные взгляды на вещи, modi res considerandi *. Вместо огра­ниченного и не подвергаемого сомнению круга взглядов, т. е. традиции, человеку открывается широкий набор всевозможных точек зрения, из которых он самостоятельно должен выбрать ту, которая покажется ему наиболее убедительной. Возможность, а значит, и необходимость выбора определенного взгляда на что-либо — это та жизненная ситуация, на которой основывается то, что мы называем «рационализмом». Таким образом, нам удалось, причем читатель вряд ли это заметил, описать сложив­шуюся тогда ситуацию теми же словами, которыми спустя не-

<«

сколько веков Аристотель определит науку: ет,атг]1лг]/гат1 т]

( , (,

vjíoX,r|\|5ig г\ яютотатт] («Наука — это самое убедительное пред­положение»).

Надеюсь, теперь попятно, что означает «жизненное богатст­во». Мир и существование человека в этом мире необычайно расширились и наполнились новым содержанием. Впервые за всю историю этой цивилизации человек почувствовал, что жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Это привело к тому, что измени­лось отношение человека к религии. Религия, даже такая, как религия древних греков, всегда трансцендентна. Боги — это всег­да силы, стоящие вне мира или над миром. При скудной жизни индивидуум настолько сильно нуждается в Боге, что живет как бы от Бога. Любое его действие, каждый момент его жизни соотнесен с божеством, связан с ним. Сами по себе средства су­ществования, принадлежа этому миру, настолько грубы и не­эффективны, что человек мало в них верит и уповает только на те качества, которые магическим способом вдохнул в них Бог. Это означает, что ни сама жизнь, ни этот ничтожный мир практически не встают между человеком и Богом. Но по мере того, как мир расширяется, а жизнь становится богаче, мирское все сильнее вклинивается между человеком и Богом и разделя­ет их. Утверждается самоценность этого мира и этой жизни. Результат — упадок религиозности. Одновременно с отходом че­ловека от традиций, вызванным приведенными выше причинами, посвящение себя мирской жизни отрывает его от религии. В ре­зультате оказывается, что при богатой жизни человек остается без корней, как бы повисает в воздухе, плавая в воздушной среде своих возрастающих возможностей. Потеря жизненной

* Способ рассмотрения вещей (лат.).

271

основы и уверенности, которые ранее без всяких усилий со своей стороны человек с рождения обретал в незыблемых тра­дициях, неизбежно требует компенсации, и человек сам, совер­шенно сознательно вынужден строить себе фундамент, созда­вать твердую почву, о которую можно опереться. Ему не оста­ется ничего другого, как построить свой мир и свою жизнь из такого эфемерного, воздушного материала, как имеющиеся у не­го возможности. Это «рационализация» существования, которая приходит на смену существованию стихийному, беспомощному и бездумному.

Когда выше я говорил, что в «эпохи свободы» основой жизни человека являются дерзость и всесилие, я не включил сюда понятие уверенности. Человеческая жизнь — всегда неуверен­ность³⁸. Это справедливо для любой формулы жизии, хотя в каждом конкретном случае неуверенность имеет свое лицо. Неуверенность бедного — одна, богатого — ииая. В частности, неуверенность «свободного» и всесильного человека весьма при­мечательна: не знать, что делать, только потому, что можно сделать очень многое, и бояться затеряться, заблудиться в одних лишь возможностях. Конкретный пример такой психологии по­терянности, психологии потерпевшего крушение в море изоби­лия (заметьте, что само слово «ab-undancia»* (изобилие) хранит в себе образ некоего потока, который захлестывает и уносит нас) обнаруживается в образе мышления, т. е. в идеях, отме­ченных характерной для той эпохи особенностью — сомнением. Сомнение — это не просто неверие. Рот, кто пе имеет никакого понятия о пеком предмете, пе просто пе знает, но не сомнева­ется. Сомнение предполагает наличие нескольких позитивных точек зреиия, каждая из которых достойна того, чтобы мы в нее поверили, но которые по этой же причине лишают друг друга убедительности. Человек оказывается как бы среди различных точек зрения и, не имея возможности обрести твердую иочву под ногами, опершись на одну из них, начинает проваливаться в этой непонятной, текучей среде, скользя среди множества возможных «мнений», опускается в пучину сомнений. Сомне­ния — это колебания в суждениях, т. е. отчаянное барахтанье среди волн — fluctus. Поэтому сомнение — это «состояние духа», причем состояние весьма неустойчивое. Человек не может все время оставаться в нем. Он должен избавиться от сомнений и ищет для этого средства. Средство, которое позволяет изба­виться от сомнений и прийти к твердой убежденности,— это метод. Всякий метод является реакцией на некоторое сомнение. И всякое сомнение ведет к утверждению некоторого метода. Декарт, придумав «методическое сомнение», простейшим спосо­бом объединил оба этих понятия, дав нам прекрасный пример интеллектуальной проницательности и элегантности.

* «Undancia» созвучно «undirse» — тонуть. (Примеч. пер.)

272