лософов — Парменида, Гераклита, Ксенофапа, Сократа, Плато­на, Бэкона, Декарта, Канта, Гегеля, Конта — презрение к черни. Один лишь тишайший Дильтей ни к кому не испытывал непри­язни по весьма любопытной причине: Дильтей, воспитанный я* духе так называемого «позитивизма», в глубине души терзал­ся жгучим подозрением, что он создатель новой философии, в то же время оставаясь убежденным сторонником идеи, что время философии прошло, она угасла, словно огни фейерверка.

Будь философия отчуждением от мира, она начиналась бы <5 абсолютного незнания — незнания человека, не знающего о существовании, о возможности существования такой вещи, как знание. Так вот, первоочередная и главная задача философии — понять, что знание принималось на веру и это верование оказа­лось ложным.

Первое знание возникает как таковое именно тогда, когда знание—«верование», подвергаясь сомнению, теряет силу и ока­зывается недостаточным. Оно подобно здоровью, о котором мы вспоминаем лишь тогда, когда его нет, в ореоле... отсутствия. Представим себе эту драматическую сторону философии.

Если философия когда-либо была вопросом о Бытии²¹*, то именно в Греции. Очевидно, это означает, что так называемое Бытие постулировалось, чтобы заполнить пробел, оставленный тем, что ушло: миром, главной реальностью которого были боги. Обратите внимание па подоплеку этих лихорадочных по­исков Бытия. Речь идет о том, чтобы исследовать все «имеюще­еся» относительно его сущности, или реальности, а это подразу­мевает, что для обладания рёальностыо, для обладания подлин­ным Бытием, одного «наличия» недостаточно. Или, иными сло­вами, Бытие, если оно включено во «все имеющееся», имеет другую ценность, другую градацию, чем «наличие»: это то, что <само по себе есть; то, что, вероятно, есть; то, что почти есть; то, чего почти нет; то, что есть и чего нет, и т. д. Все это, ’в свою очередь, предполагает, что мир, который просто «нахо­дится здесь» и в котором мы живем, именно такой, в котором мы так живем, т. е. мир в свете усвоенных о нем мнений — это обман, мираж, мистификация. «Естественным» было бы пред­ставление о мире, окружении, обстоятельствах, в которых на­ходится человек, как о чем-то совершенно прозрачном и не­сомненном. Обратное чувство, вызванное осознанием ошибоч­ности «господствующих мнений», традиций и особенно того, что богов, основы и норхмы этого мира, больше нет, чувство обман­чивости и нереальности существования стало отправной точкой философии. Произошло отчуждение привычного, или традици­онного, мира. Это страшно: Вселенная, н которой мы находимся и которой мы являемся, уже не кажется нам такой, какой она но сути и должна быть: прочной. Она становится бесформенной,

21* Мы eiire увидим, что в Греции дело обстояло несколько иначе, ибо бытие не вопрос, а с самого начала — ответ.

315

ненадежной, проблематичной, шаткой. Находиться в ней значит* не стоять на ногах, а падать, теряться, задыхаться. В жизни до­статочно тяжело сталкиваться с обманом, но только представь­те себе, что этот обман всеобъемлющ, что вся наша жизнь без; остатка становится обманом. Есть от чего сойти с ума! Почув­ствовать себя умалишенным: ничто не является тем, чем долж­но быть, ничто ие является самим собой, но в то же время ока­зывается своей противоположностью, всем, чем угодно,— а ви­новато здесь не повреждение нашего ума, а повреждение ми­ра, который, превратившись в бред и обман, ввергает нас в. безумие! Мир помешался, сошел с ума, и мы в него погру­жены.

Мир как Обмап — это самая обескураживающая «реаль­ность», которую можно определить только обозначив—и почув­ствовав—ее как бытие-в-Ничто, наше бытие. Чистое Ничто луч­ше, ибо довольствуется абсолютным небытием, уничтожая лишь самое себя. Но находиться в Ничто как в абсолютном сомнении значит находиться во власти действующего, активного Ничто, распространяющего на нас свою страшную, губительную, раз­рушительную силу. Жить в воплощенном обмане значит миг за мигом присутствовать при разрушении каждого из наших актов и состояний, при непрерывном убийстве нашей жизни.

Тревога, проникающий до мозга костей страх, которые на­верняка испытывали первые люди,'утратившие веру в богов,, потерявшие «надежный» Мир, оказавшийся обманом, были, не­сомненно, ужасны. Отсюда тот героизм, с которым они искали выхода к чему-то прочному, надежному. Отсюда крики радости* возбужденная жестикуляция в рассказах тех, кому удалось спа­стись от кораблекрушения, причалив в благодатиой скале — фи­лософии. Это ликующие и в то же время раздраженные крики. Досадующие на традицию, на общие места, создавшие обманчи­вый мир, от которого пришлось спасаться, подвергаясь опасно­сти. Первые философы «трагической эпохи греков» олицетворяли собой оптимизм. Они были оптимистами, ибо полагали, что об­манчивость Мира есть следствие ложных взглядов их предше­ственников.

Ибо когда есть обман, всегда находят и обманщика. Итак* осознав, что мы погружены в Обман, именуемый Миром, можно действовать двумя путями: во-первых, немедленно приписать этот обман намеренному действию какой-либо высшей силы. Во- вторых, счесть его случайностью, ва которую никто не отвечает. В иоследпем случае Обман принимает более невинный вид За­гадки. Гераклит, несомненно, был очень близок к первому пути,, заявляя: «Действительность любит скрываться»²⁰. Одпако фило­софия избрала другой путь. Ее творцам казалось, что размыш­ления о тайной силе, занятой нашим обманом—«злой дух» у Декарта, глубочайшая и почти не понятая идея,— отбрасывают нас назад к мифу, а эти люди ненавидели мифологию, ибо она вне всякого сомнения была вымыслом. Они искали выход, рас­

№

сматривая Реальное просто как загадку, головоломку, отсюда ш усвоенный философами стиль отгадчиков загадок.

Однако нам, конечно, не хватает «науки», которая попыта­лась бы объяснить Мир и обнаружить его истинное Бытие,, исходя из понимания обмана, в котором мы живем и которым является для нас Мир, как дела чьих-то рук. Кому-то понадо­билось, чтобы человек жил в обмане. «Злой дух» существует. Христианство, маздеизм, манихейство²¹, картезианство, индуизм,, философия Шопенгауэра были попыткой построить такую «epi- stéme»*.

Такова драматическая сторона философии, которая с удиви­тельной ясностью отражает эмоциональный элемент, неизменно присутствующий в самой глубине человеческого существа и его жизни: сознание пса, потерявшего хозяина, растерянного жи­вотного, не понимающего ни где оно находится, пи что ему де­лать. Однако определять феномен Жизни как состоящий в своей основе только в этом было бы неверно. Хайдеггер уверяет, что задача философии — показать, что Жизнь есть Ничто²², не за­мечая, что тем самым он опровергает справедливость собствен­ных слов. Ибо Ничто, которое есть Жизнь, обладает особым свойством: в нем возникает безудержное стремление к наслаж­дению великолепной игрой теории, философии, открывающей нам, что Жизнь есть Ничто, Если бы Жизнь и в самом деле была одним Ничто, то нам не оставалось бы ничего кроме са­моубийства. Но получается иначе: вместо самоубийства Жизнь принимается философствовать, т. е. неизбежно испытывает удо­вольствие от перетасовки идей, от игры в точность понятий. В моем исследовании читатель еще встретит строки, где я ре­шительно восстаю против традиционного оптимизма философии. Однако пусть он не подозревает во мне ханжества и малодушия перед пугающей негативностью Бытия. Ведь даже признав, что философская догма для того, чтобы совпасть с реальностью, должна быть проникнута крайним пессимизмом, нельзя отри­цать, что сам факт философствования доказывает, что жизнь в корне, т. е. в том, что является главнейшим и сокровеннейшим в феномене Жизни, состоит пе только из Ничто и «тоски», но также из бесконечной спортивной радости, которая наряду со всем остальным приносит великую игру — теорию, и в частно­сти ее высшее проявление — философию. И в исходной точке феноменологии, которая является описанием феномена «созна­ния о...», и в описании феномена Жизни, служащем отправной точкой для так называемого «экзистенциализма», была допуще­на чудовищная ошибка. Поэтому ие следует смешивать всех нас, кто исходит из этого феномена, ибо уже в исходной точке мы расходимся, отходя друг от друга. Хайдеггер всегда недо­оценивал то, что реальность Жизнь с самого начала имеет уди*

* Науку, 8нание (греч.).

817