Почему философия начинает с оскорблений? Между ионически­ми физиологами и Гераклитом прошло много времени. Смерть Анаксимена, последнего из ионических физиологов, вероятно, совпадает с рождением Гераклита. Это означает, что на протя­жении V в. шло формирование нового типа человека — «мыс­лителя». Смысловая нечеткость этого слова вполне уместна, ибо реальность, которую оно отражало, также не имела четких очертаний. Даже сто лет спустя в платоновской Академии не будет определено, что, собственно, представляет собой мысли­тель, если, конечно, допустить, что вообще когда-либо на про­тяжении истории, включая наше время, это понятие получило точное определение. К приходу поколения Гераклита и Парме­нида новый тип человека хотя и не окончательно, но уже сформировался, обрел типичные черты, вылившись в своего рода профессию. Первые люди, посвятившие себя этому заня­тию, т. е. теории, еще не могли воспринимать самих себя как мыслителей, точно так же, как Юлий Цезарь не мог относиться к самому себе как к Цезарю. Их деятель­ность была для них вполне конкретным частпым занятием. Для того чтобы это занятие перестало носить частный характер, превратилось в типичное и привело к созданию определен­ного типа человека и возникновению определенной про­фессии или общественного института, было необходимо, чтобы множество людей посвятили себя этой деятельности. Отсюда изменение стиля. Гераклит, несмотря на свою гипертрофирован­ную индивидуальность, выступает как чиновник от мышления. Попятно, конечно, что мыслители еще не обращаются к народу, который не имеет пока ни малейшего представления об этом новом типе человека. Опи адресуются малочисленным группам, которые следят за типичными интеллектуальными новшествами своего времеии: обсуждают Гомера и Гесиода, знакомятся с ор­фическими теологиями, хотя в конечном итоге остаются при­верженцами традиционных взглядов. Для Парменида и Герак­лита эти группы и являются чернью, и именно им адресуется большая часть брани. В определенной мере оскорбление черни является типичным для «мыслителя» тоном, поскольку его про­фессиональная судьба, состоит в том, чтобы иметь «собствен­ные» идеи, противоположные doxa, или общественному мнению. Для того чтобы соглашаться с общественным мнением, совер­шенно не нужно было создавать новый институт. Именно поэ­тому Гераклит и Парменид полностью сознавали, что их точка зрения, будучи направленной нротив doxa, являлась парадок­сальней (paradoxa). Эта парадоксальность сохранилась па про­тяжении вс$й эволюции философии. Амос, первый еврейский «мыслитель», являвшийся современником Фалеса, заявлял, что поскольку его профессия дана ему свыше, то Бог наказал ему: «Пророчествуй против моего народа»⁶⁷*. Как всякий пророк

67* «Amos», VII, 15.

2ГГ

пророчествует против, так и всякий «мыслитель» мыслит про­тив. Описывая более конкретно в своих работах первых «мысли­телей» и говоря, «что они, свысока взглянув па нас, большинство* слишком нами пренебрегли. Нимало не заботясь, следим мы за ходом их рассуждений или же пет, каждый из них упорно твердит свое»⁴³, Платон тем самым подчеркивает парадоксаль­ность, а следовательно, и труднодосгупность их мышления.

Если к началу V в. «мыслитель» уже осознает себя таковым и понимает, что посвятил себя важному виду человеческой дея­тельности, которая, являясь общественным институтом, при­звана выполнить определенную миссию, то его профессиональ­ное лицо еще не оформилось в той мере, которая необходима, чтобы народ, истинный народ, заметил его и выработал свое отношение к нему. Отсюда та ни с чем не сравнимая свобода, которой пользовались как ионические физиологи, так и первые философы. «Мыслитель» еще не был общественным лицом.

Социологизация «мыслителя» происходит в V в. Однако разбору этой темы препятствуют искажения, которые накла­дывает па историю Греции однобокость имеющейся у нас ин­формации. Дело в том, что, имея множество сведений об Афи­нах, мы в то лее время чрезвычайно мало знаем о других горо­дах. Даже о Спарте, несмотря на ее историческое значение, мы не располагаем сведениями, необходимыми, чтобы представить себе ее повседневную жизнь. И если сейчас, когда речь идет о выяснении обстоятельств, связанных с первыми философами, без сведений о Спарте мы могли бы и обойтись, то по отноше­нию к другим городам этого сделать нельзя, поскольку имеино в них, а не в Афинах рождались и жили в первой половине V в. «мыслители». Именно здесь, а не в Афинах сформировался этот новый тип человека. Каковы были отношения между ним и го­родом, в котором он жил? Мы даже не можем составить себе представления о них. У нас есть лишь некоторые основания предполагать, что эти отношения сильно отличались от тех, ко­торые начиная с IV в. существовали между «мыслителем» и Афинами. Имеино такой вывод напрашивается из того обстоя­тельства, что при всей малочисленности имеющихся у нас све­дений, большая часть их свидетельствует о том, что философы ^ перемещались из города в город, участвуя в политической борь­бе. Резким контрастом этому служит преимущественно стабиль^ ное положение философов в Афинах после 400 г.

Таким образом, от нас совершенно скрыт период в 70 лет* соответствующий как раз этапу формирования «мыслителя». Та­кой слепотой мы обязаны тому, что Афины — единственный город, не обойденный вниманием истории,— в том, что касается «мышления» жили в полной отсталости по отношению к пери­ферии греческого мира. Полтора века плело «мышление» нити своих доктрин, а афиняне все еще н<? познали «мыслителя». Понадобилось, чтобы Перикл с присущим всякому истинному аристократу снобизмом примерно в 460 г. пригласил Аиакса-

278