Так раскрывается перед нами третий аспект прошлого фи­лософии. Образ заблуждения, в котором оно prima facie пред­ставало перед нами, оказался всего лишь маской. Теперь, когда эта маска снята, заблуждения предстают перед нами как непол­ные, частичные истины. Как принято говорить, «они правы лишь отчасти», поскольку являются лишь частью истины. Такое- впечатление, будто еще до того, как человек начал мыслить, истина разбилась на множество осколков, которые человек те­перь вынужден собирать по одному, чтобы сложить воедино. Зиммель рассказывает об «обществе разбитой тарелки», кото­рое существовало в Германии в конце прошлого века. Отмечая некий юбилей, группа друзей собралась пообедать вместе. После десерта они решили разбить тарелку и разделить между собой осколки, при этом каждый из них обязался передать перед смертью свой осколок кому-нибудь из друзей. Так постепенно- все кусочки оказались у последнего из оставшихся в живых друзей, который сумел восстановить тарелку.

Эти неполные, частичные истины представляют собой опыты человеческой мысли по поводу Реальности, через которые надо> пройти. Каждый из них — это «путь», или «дорога» (methodos)_y приближающая нас к истине и позволяющая познать одну из ее сторон. Но наступает такой момент, когда по этой дороге дальше идти нельзя, и не остается ничего другого, как попы­таться пойти по другой. Чтобы новая дорога действительно ока­залась другой, следует выбирать ее, не упуская из виду преж­нюю. В этом смысле новая дорога — это продолжение старой, но уже в другом направлении. Если бы предшествующие фи­лософы не прошли через эти «опыты мысли», то проделать это* пришлось бы их последователю, который был бы вынужден остановиться на этом, став, в свою очередь, все тем же пред- шественником. Таким образом, вся эта вереница философов; выступает как единый философ, проживший как бы две с поло­виной тысячи лет, в течение которых он «продолжал мыслить». Итак, в своем третьем аспекте прошлое философии предстает перед нами как величественная мелодия интеллектуальных: опытов, через которые проходит человек.

Четвертая мысль

Можно сказать, что этот философ, проживший две с полови­ной тысячи лет, существует: это современный философ. В на­шей сегодняшней философской практике и вытекающем из нее- философском учении мы не упускаем из виду и учитываем зна­чительную часть всего ранее осмысленного и продуманного в от­ношении проблем, составляющих нашу дисциплину. Это зна­чит, что философские учения прошлого вносят свою лепту в. наше сегодняшнее учение, сохраняя в нем актуальность и жиз­ненность.

220

Когда мы впервые осмысливаем какое-либо философское учение, оно поражает нас той истиной, которая в нем заключе­на и которую оно излучает. Не знай мы других учений —эта показалось бы нам самой истиной. Поэтому изучение любой фи­лософии даже у испытанного во встречах с ней человека вы­зывает незабываемое ощущение озарения. Последующие раз­мышления заставляют нас внести поправку: истинно не это уче­ние, а другое. Но это вовсе не отрицает и не обесценивает наше первое впечатление: устаревшее учение продолжает «все еще» оставаться истиной, т. е. истиной в том смысле, что через нее неизбежно пройдет наш мысленный путь к другой, более пол­ной истине, которая, в свою очередь, является более полной только потому, что содержит в себе, поглощает первую.

Каждое философское учение несет в себе все остальные уче­ния как составные части, как шаги, которые следует сделать, чтобы пройти диалектический ряд. Их присутствие может быть более или менее явным, а может случиться и так, что какая* нибудь старая система будет представлена в более поздней лишь в виде обрубка или рудимента. Чтобы ясно и полно почувство­вать, что это действительно так, достаточно сравнить какую-ни­будь из более поздних философий с более ранней. Мало того, если внимательно рассмотреть какую-нибудь древнюю филосо­фию, приняв во внимание степень убедительности изложения и богатство языка, свойственное тому времени, когда эта филосо­фия была создана, то в ней можно увидеть контуры едва за­рождающихся, еще не воплощенных идей будущего. Иначе и быть не может. Поскольку проблемы философии — это проблемы основополагающие, то нет ни одной философии, в которой эти проблемы не присутствовали бы. Основополагающие проблемы неразрывно связаны между собой, и если потяпуть за одну и& них, то потянутся и все остальные. Философ видит их всегда, пусть даже не осознавая в полной мере, пусть даже по отдель­ности. Если не хочется называть это видением, то давайте ска* жем, что он, словно слепец, их нащупывает. Поэтому все фило­софы, вопреки мнению профанов, прекрасно друг друга пони­мают. Их беседа тянется уже более трех тысяч лет. Это непре­рывный диалог или диспут, ведущийся на общем языке, в роли которого выступает сама философская деятельность, и наличие все тех же неразрешенных проблем.

Таким образом, мы подходим к четвертому аспекту прошлого' философии. В предыдущем аспекте прошлое философии высту­пало как серия интеллектуальных опытов, через которьге вы­нужден проходить человек, обратившийся к определенным те­мам. Тем самым прошлое оказывалось признанным и оправдан­ным. Однако при этом оно оставалось в прошлом, в том, что- уже прошло. Оно было забальзамировано, а значит, мертво. Та была чисто археологическая панорама. Теперь же мы видим, что эти ранее уже проделанные опыты каждый раз следует* проделывать заново, хотя дело облегчается тем, что достав

221

ются они нам уже в готовом виде. Эти опыты не теряются поза* ди, напротив, наша современная философия в значительной ме­ре представляет собой ожившее в сегодняшнем дне все философ­ское прошлое. Старые идеи неизменно обретают в нас новое зву­чание, продолжая тем самым свое существование. Прежнее пред­ставление о прошлом философии как о горизонтально протянув­шейся во времени линии в новом аспекте уступает место иному образу, заставляя нас представлять это не потерявшее своей ак­туальности и довлеющее над настоящим прошлое в виде верти­кальной линии. Наша философия такова, какая она есть, лишь благодаря тому, что стоит на плечах своих предшественниц — как в той пирамиде, которую сооружают в цирке акробаты. Если же вам больше импонирует иное сравнение, то представьте себе ванятие философией в виде длинного-предлинного пути, по ко­торому надо идти из века в век, пути, который по мере прод­вижения путника сворачивается в рулон у него за спиной, прев­ращаясь в его багаж.

Прошлое философии лишь частный случай всего прошлого человечества.

Историческое прошлое является прошлым не только потому* что его уже нет в настоящем — такое определение было бы по­верхностным,— но и потому, что то, что уже произошло, прои­зошло с людьми, о которых мы помним, а следовательно, про- должает происходить и с нами, поскольку мы постоянно к этому возвращаемся.

Человек — единственный, кто состоит из прошлого, хотя 0 не только из него. Ничто другое не обладает прошлым, посколь-; ку является всего лишь его следствием: связь обрывается, и по*¹ .лученный результат оказывается лишенным прошлого, за исключением разве что причины, непосредственно его породив­шей. Человек же сохраняет прошлое в себе, накапливает его* заставляет то, что уже прошло, продолжать существовать! «в виде того, что уже было»⁹*. Иметь прошлое, т. е. сохранять' его (именно поэтому специфическим свойством человека являет-j ся не интеллект, а «счастливая память»)¹⁰*, это не что иное,^! как попытка, хотя и весьма скромная, приобщиться к вечности,¹ и этим мы в какой-то мере уподобляемся, Богу, ибо обладание, прошлым одновременно с обладанием настоящим является од­ним из признаков вечности. Если бы в том же смысле мы обладали и будущим, то наша жизнь была бы полной имита­цией вечности,— как говорит, кстати, с гораздо меньшим на то основанием, о самом времени Платон. Однако будущее как раэ проблематично, ненадежно, ибо может быть, а может и не быть; мы обладаем им лишь в той мере, в какой мы способны его

⁹* Об этой категории исторического разума («быть в виде того, что уже 4>ыло») см. мое исследование «История как система»⁸.

^m См.: Введение к книге графа Иебса

222

представить. Отсюда извечная тяга человека к гаданию и про* рочествам. На протяжении нового времени наша способность к разгадыванию будущего сделала значительный шаг вперед: естественные науки научились предсказывать с большой точ­ностью многие события. Любопытно отметить, что древние гре­ки такой метод интеллектуального познания, как наша физиче­ская наука, которая заботится лишь о том, чтобы «спасти види-

мость» (та (paivojievcc ao^siv), не считали познанием sensu. etricto* и пришли к тому, что стали называть его «divinatio artificiosa»**. Возьмите определение этого термина, которое да­ет Цицерон в своем трактате De Divinatione, позаимствовав его, вероятно, у Посидония, и скажите, это ли не определение физи­ческой науки ^п*.

Человеку все в большей степени удается предсказывать бу­дущее, а следовательно, и «увековечивать» себя в этом плане. С другой стороны, перед ним открываются новые возможности для овладения своим прошлым. Когда минует нынешний период с его борьбой, человек, возможно, с невиданной доселе яростью и желанием набросится на прошлое, чтобы восстановить его в том объеме и с той строгостью и точностью, которые раньше были ему недоступны. Это как раз то, что я провозгласил мно­го лет назад, назвав зарей исторического разума ^и.

Итак, человек весьма близок к тому, чтобы значительно обо­гатить свою ипостась «вечности». Ибо быть вечным не означа­ет быть всегда, т. е. быть в прошлом, быть в настоящем и про­должать быть в будущем. Это означало бы всего лишь обес­смертить себя лично — задача, помимо всего прочего, еще и весьма утомительная, поскольку для ее выполнения необходи­мо пройти сквозь все время. Увековечить же себя означает совсем иное. Это означает: оставаясь в настоящем, заставить прошлое и будущее неустанно стремиться в настоящее и попол­нить его. Иными словами, помнить и предвидеть. В какой-то мере это означает проделать со временем то же самое, что Бель­монте проделал с быком: вместо того чтобы выплясывать вокруг быка, он заставил быка выплясывать вокруг себя. Жаль только, что Время, которое выступает здесь в роли быка, в итоге всег­да, насколько можно судить, будет поднимать на рога стремя­щегося к вечности человека.

«Вечность» человека даже в том виде, в каком она действи­тельно возможна, на самом деле проблематична. Надо постоян­но повторять самому себе слова, которые бургундский дворя­нин, живший в XV в., избрал своим девизом: «Надежна лишь ненадежность» (Rien пе m’est sur que la chose incertaine).

ⁿ* De Divinatione 1, XLIX (не имея под рукой другого издания, я ци­тирую по изданию Didot). Термин «divinatio artificiosa», если я не оши­баюсь, впервые встречается лишь в 1, LVI ¹⁰.

* В строгом смысле (лат.).

Искусственное гадание (лат.).

223

Никто не гарантировал нам, что человечество сохранит в себе дух науки, эволюции которой в любой момент может угрожать обратное движение, движение вспять и даже исчезновение.

Ретроспективный взгляд на философию показал нам, что нет никакой разницы в том, квалифицировать ли прошлое фило- софии как ряд заблуждений или как ряд истин, поскольку в нем и то и другое. Любая из двух точек зрения однобока, и вместо того чтобы соперничать дальше, им стоит наконец объединиться и протянуть друг другу руку. Тот диалектический ряд, кото­рый мы проследили, не является по своему содержанию неким набором случайных мыслей, каждая из которых допускает лишь частное объяснение, а представляет собой некий умственный маршрут, пройти который будет вынужден каждый, кто заду­мается над реальностью, именуемой «прошлое философии». Нет никакой случайности, как, впрочем, и нашей вины, в том, что сначала во всем многообразии прошлого философии мы за­мечаем скопище противоречивых, а потому ошибочных мнений, и лишь затем мы видим, как каждое философское учение пы­тается избежать заблуждений своего предшественника и тем самым использует его; еще позже мы начинаем понимать, что такое вряд ли было бы возможно, если бы эти заблуждения частично не были бы истинными; и наконец, мы видим, как эти части истины возрождаются в качестве составных частей совре­менной философии. Подобно тому как всякий нормальный эк­сперимент, в процессе которого физик устанавливает определен­ный порядок явлений, повторенный в любой подходящей лабо­ратории, дает тот же результат, эта последовательность мыслен­ных переходов также неизбежно навязывает себя всякому мыс­лителю. Он может задержаться дольше на том или ином звене, но все же на каждом из них его ум остановится хоть на мгно­вение. Как мы увидим в дальнейшем, функция интеллекта как раз и заключается в том, чтобы в нужный момент остановиться и тем самым остановить ту реальность, которая в этот момент проходит перед человеком. Количество времени, которое человек затрачивает на прохождение всего диалектического ряда, в значительной степени зависит от его талантов, физической закалки, климатических условий, от того, находится ли чело­век в спокойном или смятенном состоянии души¹²*. Трениро-

¹²* Хочу воспользоваться этим случаем для педагогического отступле­ния, адресованного любому неопытному юноше (быть юным означает быть профессионально неопытным), который будет это читать. Вполне возможно, что эти слова вызовут у него такую реакцию: «Все это понятно и тривиаль­но. Всем известно, что день на день не приходится! А потому автор, го­воря разными словами об одном и том же (о „плохом самочувствии*⁴), пре­дается „риторике⁴⁴. Во всяком случае, во всем этом нет ничего такого, что было бы философской проблемой». На это я отвечу следующее: когда он дойдет до стр. [в рукописи номер страницы опущен; похоже, что среди страниц, написанных автором, этой страницы нет.— Прим. иер.], пусть вспомнит о своей реакции, потому что тогда он, вполне возможно, испыта­ет шок, который поможет ему научиться читать философские тексты.

Ш

паяный ум обычно с огромной скоростью пробегает элементар­ный диалектический ряд, подобный только что приведенному. Такую натренированность дает философское образование, кото­рое является не более таинственным, чем та же гимнастика или «тренировка памяти». Любой может стать философом, стоит ему только захотеть (имеется в виду желание отдаться этому зннятию), причем неважно, беден он или богат, поскольку бо­гатство мешает едва ли не больше, чем бедность¹³*. Однако, поняв, что ни образ заблуждения, ни образ истины не опреде­ляют действительной сути прошлого философии, мы должны бу­дем, не пренебрегая ни одним из этих аспектов, соединить их: воедино.

Человек пе может пребывать в истине, так сказать, оставать­ся в ней, если она неполна. Вспомните приведенный ранее при­мер со сфероидом и окружающим его пространством. Стоило лишь как следует задуматься над первым понятием, как оно подтолкнуло нас к понятию «окружающего пространства». Поэ­тому, если как следует вслушаться в расхожее выражение: «X пребывает в заблуждении», то окажется, что оно имеет глу­бокий смысл. Оно подразумевает, что заблуждение — это как раз «то, в чем нельзя пребывать»¹⁴*. Если бы можно было пре­бывать в заблуждении, то не имело бы смысла искать истину. И действительно, в самом языке имеется другое, связанное с предыдущим выражение, в котором открыто говорится то, что в первом выражении всего лишь подразумевалось: «X впал в заблуждение...» Таким образом, пребывание в заблуждении ока­пывается на самом деле впадением в заблуждение, т. е. чем-то совершенно противоположным «пребыванию». В других слу­чаях этому сомнительному «пребыванию» в заблуждении при­дается некий отрицательный, хотя и имеющий моральную окрас­ку оттенок: мало того, что некто впадает в заблуждение, он ещи и «совершает ошибку». Тем самым ответственность за падение возлагается на самого упавшего.

Поскольку истины прошлого ¹⁵ * неполны, то пребывать в пих пе представляется возможным, и только поэтому они являются

¹³* В моем исследовании «О Галилее» описаны случаи, когда богатство и сверхизобилие явились причиной больших, а иногда и ужасных истори­ческих кризисов ¹².

¹⁴* Поясним. Это выражение содержит в неявном виде некое порица­ние: X делает нечто, что по той или иной причине делать нельзя, а имен­но— пребывает в заблуждении. Это выражение относится к выражениям типа: X предатель, Y лжет, Z все путает, которые, будучи грамматически позитивными, несут в себе отрицательную информацию. Сказуемое, кото­рое по своей грамматической форме является позитивным, несет в себе отрицание, поскольку говорящий подразумевает и признает, что речь идет о чем-то бесспорно отрицательном.

¹⁵* Употребление слов «истины прошлого» может заставить подумать, что истины могут иметь срок или быть датированы; между тем истина была определена как печто независимое от времени. Мы еще вернемся к этому вопросу, но сейчас я хотел бы только предупредить, что это не словеспый ляпсус и что если это и преступление, то уж никак не преднамеренное.

15 Заказ Н 406

225

заблуждениями. Если же и существуют заблуждения иного рода, т. е. такие, которые являются заблуждениями не в силу своей фрагментарности, а по самой своей сути, то в данный момент нам нет необходимости разбирать этот вопрос.

Прервем на этом наш диалектический ряд но не потому, что, строго говоря, нам не следовало бы его продолжать, а по­тому, что для целей настоящего Послесловия сказанного вполне достаточно. Но разве не следует из всего вышеизложенного, что прервать диалектический ряд, «перестать мыслить» озна­чает совершить ошибку? Так бы оно и было, если бы мы посчитали диалектический ряд завершенным; мы же так по­считаем, а всего лишь говорим: того, что есть, достаточно, чтобы охватить и раскрыть темы, о которых пойдет речь. Очевидно* что весь рассмотренный ряд, равно как и первый взгляд, вы­звавший этот ряд к жизни, оценивает прошлое философии лишь в самом первом приближении. Совершенно ясно, что, продолжая развивать мысль в этом направлении, о прошлом философии можно будет сказать еще очень многое. Мало того. Все, что бы­ло сказано,— это лишь первоначальные соображения, которые как таковые являются наиболее общими и грубыми, но кото­рые все же необходимо высказать, поскольку умалчивать о них было бы неправомочно ¹⁶*.

¹⁶* Ни тот объем, в который я должен уложиться, ни те дидактические цели, которые преследует настоящая книга, не позволяют более широко ос­ветить эту тему. Сейчас я думаю о читателе, который пока еще не очень- хорошо разбирается в тонкостях философии. Чтобы облегчить ему задачу, я придал рассмотренному выше диалектическому ряду такое выражение* и такие формы, которые позволили наиболее четко выделить те переходы» которыми следует мысль в своем движении к сложному, т. е. в процесса синтетического мышления. Чтобы продвигаться быстрее, в оставшейся ча­сти книги я откажусь от этого приема и буду опускать, считая очевидными, многие промежуточные этапы, по которым проходит наша мысль и которые- читатель может восстановить сам.

В то же время следует по возможности стараться избавить читателя от того разочарования, которое остается у него после упоминания, не подкреп­ленного конкретным примером, о более интересных и соблазнительных те­мах, которые остались нераскрытыми. Но поскольку в большинстве случа­ев привести конкретный пример, не рискуя остаться непонятым из-за из­лишнего лаконизма, помноженного на изобилие специальных терминов оказывается чрезвычайно сложно, то единственное, что остается,—это при­водить время от времени в качестве примера перечень тем, которые оста­лись незатронутыми. Тем самым читатель проникается доверием к автору* и убеждается в том, что намеки на нераскрытые глубиоы и оставленные- в стороне тонкости являются не пустым звуком. Одним словом, как авто­ру, так и читателю выгодно, чтобы молчание первого не казалось лишен­ным смысла и воспринималось как нечто более значительное, чем его слова.

Поэтому я привожу здесь некоторые из огромного числа тем, к которым привел бы, будь продолжен, начатый в этой главе диалектический ряд. Пе­речисленные ниже темы выбраны потому, что их суть может быть изложе­на в нескольких словах, а их понимание не требует специальной подготов­ки; кроме того, это проблемы, которые до сих пор остаются открытым» и решение которых требует длительного, в том числе эмпирического, ис­следования событий и «фактов».

226