Возрождение — это тревожное рождение новой надежды, осно­ванной на физико-математическом разуме, новом посреднике между человеком и миром.

Здесь читатель, возможно, спросит: «К чему клонит автор?» К рассказу о том, как мне пришлось подыскивать тему, которая не сводилась бы к какой-либо одной научной дисциплине, а пред­ставляла интерес для всех членов Ассамблеи содействия науч­ному прогрессу; тогда я отважился заметить, что выбирать, соб­ственно, незачем: любой действительно настойчивый вопрос вы­ражает озабоченность универсального характера; достаточно топ­нуть ногой в любом месте, чтобы установить связь с центром Вселенной. Не надо далеко ходить за примером, достаточно про­сто остановиться на названии общества, где я собирался высту­пать, чтобы найти искомую тему: Ассамблея содействия науч­ному прогрессу. Что это значит? На первый взгляд простейшую вещь: что некоторые люди собираются для обмена наблюдения­ми и открытиями, сделанными каждым из них в своей научной области, в надежде, что подобное общение будет способствовать новым успехам науки.

Нет ничего проще. Однако вглядевшись в это название по­пристальней, можно обнаружить массу огромных сложностей, в том числе подлинную драму, слепыми свидетелями которой мы сегодня являемся, драму, возможно ужасную, чреватую огромными историческими последствиями. Кто бы мог это сда­вать, исходя лишь из прямого, поверхностного смысла безобидч ных слов: Ассамблея содействия научному прогрессу?

Сегодняшний ученый спокойно живет в соответствии с обы­чаями своего цеха. Это спокойствие уже давно приводит меня в отчаяние — как хорошо известно читателям «Насьон», на стра­ницах которой я неоднократно бил тревогу. Так вот, я хотел использовать эту возможность, чтобы обратиться к собранию- ¡ученых и пробудить их от опасного сомнамбулизма. Эту же цель преследовали и предшествующие размышления.

2. Эпоха прогресса и эпоха опасности

Последняя треть XIX и первые годы XX в. были особой эпохой, когда во всех европейских странах появлялись ассамблеи содей­ствия научному прогрессу. Испанская Ассамблея оказалась одной из последних. Она была создана 25 лет назад. Я был совсем юным, когда доктора Симарро, Мерсит и некоторые дру­гие поставили ее на ноги. Волею судеб я принимал, хотя и кос­венное, участие в ее создании, был лично знаком с ее учреди­телями. Они, как и полагалось, полностью разделяли убеждения своей эпохи, желая лишь одного: создать в Испании такую же организацию, как и во многих других странах. Так вот, если бы Iя высказал учредителям подобного общества мои тогдашние [подозрения, если бы я им сказал: «Как знать, не наступит ли •—

13* Ш

и довольно скоро — время, когда Ассамблея содействия научно­му прогрессу неминуемо превратится в Ассамблею защиты науки,— или, что одно и то же,— не наступит ли еще при нашей жизни время, когда проблемой будет не ускорение научного прогресса, а просто-напросто обеспечение существования и со­хранения науки!» Скажи тогда я это доктору Симарро, образцо­вому представителю господствующего мнения той эпохи, какой была бы его реакция? Очень скоро как в лекциях, так и в пе­чати мне пришлось высказать зародившиеся у меня ранее подо­зрения; поэтому я знаю, что в лучшем и наиболее благоприят­ном случае ответ доктора Симарро сводился бы к тому, что он меня не понимает. Однако не прошло и двадцати лет, как слу­чилось следующее: некоторые известнейшие физики, возможно самые гениальные представители этой науки, цвет нового време­ни — Эйнштейн, Вейль, Шредипгер³,— вынуждены были поки­нуть родину, и часть из них, подобно прибитым к скале море­плавателям, обосновались в небольшом североамериканском университете (Принстоне). Прибавьте к этому уже несколько лет поступающие отовсюду печальные известия об утрате инте­реса к научным занятиям, о снижении качества средней науч­ной продукции. К тому же государства начинают использовать средства, выделявшиеся на развитие исследований, на другие нужды.

Все это представлялось невозможным людям, которые в 1910 г., т. е. совсем недавно, организовали испанскую Ассамблею содействия научному прогрессу. Мысли о том, что науке может грозить историческая опасность, что западный человек разоча­руется в науке и почувствует к ней если не враждебность, то равнодушие, не могли появиться на горизонте прошлого поко­ления. То было последнее поколение из тех, кто всецело при­надлежал к великому историческому циклу поколений, у исто­ков которого стояли Бэкон, Галилей и Декарт. Они жили живой верой в науку. Чтобы считать свое существование осмысленным, им достаточно было знать, что человек способен заниматься физикой, иными словами, они полагали, что наука — под этим или под более общим названием «культура»—есть величайшая ценность в мире и, следовательно, обладает высшим правом. Для этих людей идея науки была основой, на которой строились и упорядочивались все человеческие проблемы, поэтому мораль­ные и политические вопросы для них легко решались обраще­нием к простому требованию, предписывающему обществу и государству такую организацию, при которой ничто не может воспрепятствовать прогрессу наук. _f

Когда мы называем настроение, безраздельно царившее в ду­шах тех людей, религией науки, мы не случайно выбираем это выражение, точность которого трудно переоценить. Было бы ошибкой считать, что существующая в человеческой жизни ре­альность, именуемая «религией», предполагает веру в Бога, и что ее определение включает эту веру. Известно, что одна из

196

наиболее распространенных позитивных религий человечества, буддизм, исходит из отрицания Бога, являясь религией атеисти­ческой. С полным основанием можно утверждать только то, что религия без Бога есть ложная, ошибочная религия. Не стану, углубляться в этот вопрос, ибо высказанная мною мысль не за­трагивает, а уж тем более не опровергает ни одного религиоз­ного убеждения. Она имеет другую цель и другое направление. И заключается просто в следующем: когда нам говорят, что нет религии без Бога, то на поставленный нами вопрос о главней­шем, отличительном свойстве существа, называемого Богом, нам теми или иными словами в зависимости от убеждения отвечают приблизительно так: «Бог есть дополнение к человеку, а рели­гия — именно тот образ жизни, который связывает нас с нашим дополнением, позволяя нам в нем пребывать. Без этого допол­нения человек не может жить; он чувствует, что его существо­вание жестоко и безнадежно искалечено, лишено смысла и це-, ли». Превосходно, продолжаем мы, но тогда справедливым будет и обратное, а именно: все то, во что человек верит как в свое дополнение — если он верит искренне, без внутреннего притвор­ства,— все то, что помогает человеку ощутить свою жизнь частью целого, не думать, что она непоправимо искалечена, открывает, путь религии. Возможно, то, чем довольствуются одни, пока­жется абсурдным другим, но если им и в самом деле этого достаточно, если они способны поддерживать этим свое суще-! ствование, пребывать в этом, чувствуя под ногами твердую поч-^! ву, то в этом, несомненно, состоит их религия. В этом смысле я согласен с Кроче⁴, автором недавно вышедшей «Истории) XIX века», которую он понимает как развитие принципа сво-, боды, он говорит не просто об идее, а о религии свободы. В са­мом дел<з, человек того времени не только думал о свободе, но и жил ею.

Вот почему я ранее заявлял, что организаторы этих ассамб­лей принадлежали к последнему поколению европейцев, испове­довавших религию науки. На это читатели немедленно выдвинут, два возражения. Одни, например, скажут: совершенно очевидно,) что есть еще немало людей, а среди них — немало участников' подобных ассамблей, которые не отреклись от религии науки,, хотя и принадлежат к следующему поколению. Другие, в свою очередь, выдвинут противоположное возражение, заявив, что каю в поколении основателей этого общества, так и в предыдущих, поколениях многие, в том числе и многие выдающиеся, ученые- пе исповедовали религию науки, хотя и ценили последнюю необычайно высоко, храня верность древнейшей религии, вере в Бога.

Факты, выдвинутые против моего утверждения, бесспорны,> однако они скользят по поверхности, не задевая сути вопроса, скорее даже помогают лучше в нем разобраться.

Поэтому нам следует еще раз уточнить, какое состояние духа преобладало у людей, которым к 1910 г. было от сорока до

19%