31 Октября 1794 г. Кормье сообщил ш. Аткинс, что, по его сведениям,

"хозяин и его собственность спасены (курсив оригинала. - Е. Ч.)". Это

совпадает с содержанием письма Лорана от 7 ноября, в котором говорится о

подмене дофина немым ребенком. Вместе с тем Кормье лишь через две недели

сообщил эту новость де Фротте, при этом категорически отказавшись назвать

имена своих агентов. Кормье добился того, что и Ш. Аткинс стала уклоняться

от передачи де Фротте полученной информации, даже когда тот сам лично

отправился на континент и его контакты с агентами Кормье могли бы, казалось,

принести явную пользу. Кормье тем временем рассорился с группой эмигрантов,

которых он, как честный человек, осуждал за предпринятую ими фабрикацию

фальшивых французских ассигнаций. Враги сумели очернить Кормье в глазах

английских властей и воспрепятствовать тому, чтобы ему была поручена

какая-то важная миссия в Голландии. Тем не менее он в конце ноября 1794 г.

по собственному почину отправился в эту страну. Момент был выбран очень

неудачно, так как вскоре, в декабре и начале января, Голландия была занята

французскими войсками. В течение месяца от Кормье не поступало никаких

известий, пока не выяснилось, что бретонец как эмигрант успел каким-то

образом ускользнуть от ареста или бежать из-под стражи и очутился в

Гамбурге, откуда снова стал сообщать Ш. Аткинс о действиях их агентов.

Кормье очень оптимистически оценивал ситуацию. Ф. Барбе считал, что

информация Кормье вполне совпадает со сведениями, содержащимися в письмах

Лорана от 5 февраля и 7 марта 1795 г., в которых повествуется о подмене

немого ребенка новым мальчиком. Ш. Аткинс сохраняла оптимизм и после

официального объявления в Париже 8 июня 1795 г. о смерти дофина. 16 сентября

1795 г. бретонец сообщил, что дофина действительно похитили из Тампля, но,

вместо того чтобы попасть в руки ожидавших его людей Кормье, ребенок был

захвачен какими-то другими лицами. Ш. Аткинс сохранила и позднее убеждение,

что бегство удалось. По мнению Ф. Барбе, лица, которые увезли дофина, были

агентами Лорана, в следующем году уехавшего в Сан-Доминго, где он умер в

1807 г. У каждого из участников похищения были свои мотивы молчать об этом

деле. Кормье в 1801 г. воспользовался предоставленным эмигрантам разрешением

вернуться во Францию и после краткого ареста был выпущен на свободу. Как уже

упоминалось, он скончался в Париже в 1805 г. Луи де Фротте, уехавший в

феврале 1795 г. во Францию и сражавшийся в рядах шуанов, в 1800 г.

был-заманен в ловушку и расстрелян по приказу первого консула Бонапарта.

"Трансильванский дворянин" барон Ауэрвек стал британским шпионом, действия

которого уже в 1795 г. не имели ничего общего с делом дофина, и почти

одновременно поступил на службу во французскую разведку, оказав ей немалые

услуги в Англии. Подозреваемый всеми, этот двойной агент был в 1807 г.

арестован наполеоновскими властями в Бадене, и его как опасного интригана

без суда отправили в Тампль, а потом в другие тюрьмы, из которых он вышел

только после крушения Первой империи в 1814 г. Между прочим, он дожил до

1830 г. и во время широкого обсуждения в период Реставрации вопроса о судьбе

дофина сохранял скромное молчание.

М. Гарсон отстаивал версию, что Аткинс стала жертвой шарлатанов,

потчевавших ее побасенками, чтобы выудить побольше денег. Эту точку зрения

он подробно обосновывал в книге "Людовик XVII, или Ложная дилемма" (1952,

1968 гг.). Вполне признавая заслуги Ф. Барбе как исследователя, откопавшего

интересные документы - переписку Шарлотты Аткинс, он давал совершенно иную

оценку ее содержанию. "Мошенничество во время эмиграции" - так озаглавил М.

Гарсон третью главу своей книги, посвященную деятельности разведывательной

организации Кормье. По мнению опытнейшего французского юриста, речь скорее

может идти о заговоре с целью выманивания денег у Ш. Аткинс, участниками

которого были Пельтье, Кормье и Ауэрвек. Луи де Фротте, не участвовавший в

этом вымогательстве, мог в любую минуту спутать всю игру. "Это

обстоятельство не могло прийтись по вкусу троим заговорщикам, которые

постарались держать его в неведении относительно своих действий". И недаром

потом, когда де Фротте тайно отправился во Францию и стал самостоятельно

собирать сведения, он писал Ш. Аткинс о том, что ее обманывали. В письме Ш.

Аткинс из Ренна, датированном 16 марта 1795 г., Фротте передавал ей, что в

результате проведенных им расспросов во время переговоров с представителями

Конвента он убедился, что дофин не покидал Тампля. "Вы видите, мой друг, как

вас обманывали долгое время". Если Ф. Барбе писал о "честном Кормье", то М.

Гарсон - о "честном Фротте", а бретонца считал ловким аферистом. Кормье

утверждал, что имеет агентов в Париже, но отказался сообщить их имена Ш.

Аткинс. Позволительно усомниться, что эти агенты вообще существовали в

действительности.

В октябре 1795 г. Кормье обещал представить отчет его агентов,

воспроизводящий их деятельность, но так, конечно, и не представил его.

По-видимому, французские власти лучше, чем Ш. Аткинс, равно как и многие

историки, раскусили Кормье. М. Гарсон нашел во французском государственном

архиве такую присланную из Гамбурга характеристику на обосновавшегося там

Кормье: "Это бывший судья из Ренна, который всегда жил интригами. Он

одалживает деньги у всех, кто готов давать взаймы". Все это позволяет лучше

понять, чего стоят утверждения Кормье в письме от 31 октября 1794 г., что

"хозяин и его собственность спасены". Историки, основывавшие свои выводы на

этом письме, в том числе Ж. Ленотр, приводили эту категорически звучащую

фразу о "спасении" вне контекста всего письма. Между тем письмо, взятое в

целом, производит совсем иное впечатление. Кормье не раскрывает, от кого он

получил сообщаемое им известие. Напомним, что все время он воздерживался от

того, чтобы назвать имена используемых (или якобы используемых) им агентов.

Кормье мог без всякого риска в тогдашних условиях сообщить что-то более

конкретное, пересылая свои письма по английской почте. Поэтому возникает

подозрение, что Кормье просто передавал ходившие тогда в Лондоне слухи. А

через семь дней после этого письма Кормье попросил (и получил) 100 гиней и

потребовал от Аткинс ничего не сообщать де Фротте. Потом Кормье, как мы уже

знаем, уехал в Голландию, а оттуда перебрался в Гамбург. После полугодового

молчания он наконец 3 июня отправляет Аткинс письмо, полное туманных

выражений, недомолвок. Он уже не утверждает, что похищение состоялось, а

лишь рекомендует никому не говорить ни слова о предпринятых попытках.

"Сохраняйте спокойствие, - писал он, - скоро Вы будете счастливы". Не боялся

ли он, что кто-либо из друзей Шарлотты Аткинс раскроет ей глаза на обман?

Впрочем, само письмо от 3 июня прямо уличает Кормье в том, что он не имел

совершенно никакого понятия о событиях, происходивших в Тампле. 3 июня дофин

был уже тяжело болен, и через пять дней было объявлено с трибуны Конвента о

смерти "сына Капета".

Если, как считают некоторые историки, Кормье был в курсе уже ранее

произведенной подмены или бегства, разве он не написал бы Аткинс, чтобы она

не очень огорчалась, когда прочтет официальное извещение о смерти дофина? В

письме нет ничего подобного.

Для самого Кормье это известие было не только неожиданным, но и

являлось сильным ударом по его намерениям и дальше выуживать деньги у

доверчивой англичанки. Он молчал целых четыре месяца, но потом, по словам М.

Гарсона, счел, что леди Аткинс является "простофилей высокой пробы", и стал

действовать с прежними наглостью и бахвальством. 13 октября 1795 г. он пишет

Аткинс о том, что ему удалось организовать бегство дофина, но потом его

похитили какие-то неизвестные, действовавшие по поручению английского

правительства, членов Конвента или других еще каких-то неназванных

заговорщиков. Кормье настолько мало верил в бегство дофина, что вскоре

предложил свои услуги королю эмигрантов Людовику XVIII в качестве издателя

роялистской газеты.

Однако концепция М. Гарсона, отрицающая существование разведывательной

сети Кормье (Гарсону, впрочем, предшествовал в этом ряд других авторов,

например англичанин Д. Б. Мортон в книге "Дофин", Лондон, 1937 г.), отнюдь

не может считаться бесспорной. Прежде всего возникает вопрос, не подверглась

ли дошедшая до нас корреспонденция Аткинс определенной "чистке". Ведь

сохранилась лишь половина этой переписки, оставленная у парижского

нотариуса: другая часть, отданная на сохранение нотариусу в Лондоне,

бесследно затерялась. Конечно, напрашивается вопрос: кто мог быть

заинтересован в подобной "цензуре" в 1836 г., после смерти Аткинс в Париже?

Довод этот кажется убедительным только с первого взгляда. У "цензоров" могли

быть различные мотивы - допустим, семейные и государственные. (В первой

половине XIX в. отсутствовали или почти отсутствовали прецеденты предания

гласности документов, относившихся к операциям английской секретной службы

даже в давно прошедшие времена.) Кроме того, стоит напомнить, что 1836 г.

был как раз годом наибольшей активности сразу двух претендентов в Людовики