In the Global Economy. L., 1998. P. 117.

ционального продукта^[68], а ссуды, выделявшиеся банками на

проведение операций по строительству и покупке объектов недвижимости, росли

на протяжении второй половины 80-х годов в среднем вдвое быстрее, чем

кредитные вложения в экономику в целом^[69]. В результате с 1955

по 1990 год индекс розничных потребительских цен вырос в 8 раз, номинальная

заработная плата -- в 25 раз, а цены на земельные участки в шести крупнейших

японских городах -- в 210 раз^[70]. Чтобы проиллюстрировать

масштабы этого процесса, достаточно отметить, что в те годы японская

территория, составлявшая около 3 процентов земной поверхности, стоила

больше, чем вся остальная часть суши, а цена одной только токийской

недвижимости (в центральной части города каждый квадратный метр площади

оценивался в 50 тыс. долл.!) превышала суммарную оценку всех объектов

недвижимости в границах США^[71]. Капиталы при этом продолжали

притекать в крупные города: так, в 1980 году средние доходы жителей столицы

были на 26 процентов выше, чем в целом по стране; в 1986 году этот разрыв

составлял уже 45 процентов, а к 1990 году вырос до 60

процентов^[72]. Правительство, как и предприниматели, стремилось

извлечь максимальную выгоду из этого бума: известно, что в начале 90-х годов

бюджеты 44 из 47 префектур, на которые разделена страна, были дотационными;

донорами же выступали три префектуры, причем все они располагались на

территории Большого Токио^[73]. Иррациональность сложившегося

положения становилась очевидной в условиях, когда темпы роста экономики

начали снижаться. Нельзя не подчеркнуть еще раз, что японское "чудо" в конце

80-х годов воплощалось уже не в темпах промышленного роста, не превышавших

5-6 процентов в год, а исключительно в росте цен на фондовом рынке и рынке

недвижимости^[74]. В 1989-1990 годах все основные фондовые

индексы, а также индекс цен на землю, достигли своего пика на столь

запредельных абсолютных значениях, что гигантская инвестиционная пирамида,

выстроенная усилиями японских бюрократов, не могла не пошатнуться. Процесс

же ее саморазрушения был запущен, как обычно, кризисом на фондовом рынке. В

силу того, что "уровни цен на активы в конце

^[68] - См. Hartcher P. The Ministry. P. 69-70.

^[69] - См. Cargill T.F., Hutchison M.M., Ito T. The

Political Economy of Japanese Monetary Policy. Cambridge (Ma.)-L., 1997. P.

109.

^[70] - См. Woronoff J. The Japanese Economic Crisis. P. 198.

^[71] - См. Dent Ch.M. The European Economy: The Global

Context. L.-N.Y, 1997. P. 147.

^[72] - См. Woronoff J. The Japanese Economic Crisis. P.

203-204.

^[73] - См. Morton C. Beyond World Class. Houndmills-L.,

1998. P. 226.

^[74] - Подробнее см.: Taira К. Japan Faces the Twenty-First

Century // Halal W.E., Taylor K.B. (Eds.) Twenty-First Century Economics.

Perspectives of Socioeconomics for a Changing World. N.Y., 1999. P. 282-283.

80-х годов не были подкреплены какими-либо обоснованными расчетами

основополагающих соотношений" ^[75], фондовый индекс, достигший в

1989 году предельного значения в 38 915 пунктов, резко пошел вниз,

оказавшись к концу 1990 года на отметке около 20 000 пунктов. Но цены на

недвижимость по инерции продолжали расти вплоть до зимы 1990/91 годов. Темпы

роста ВНП, в 1990 году удерживавшиеся на уровне около 5 процентов, снизились

до 4 процентов в 1991 году, затем упали в 1992-м до 1 процента, а в 1993-м

-- почти до нуля^[76]. Вместе с ними рухнули фондовый индекс, а

также, с некоторым запозданием, и цены на недвижимость и землю (график 8-2).

Потери на фондовом рынке и на рынке недвижимости оказались столь

значительными, что по целому ряду показателей японский кризис 1990-1997

годов оказался даже более глубоким, нежели американская Великая

депрессия^[77].

График 8-2

^[75] - Cargiil T.F., Hutchison M.M., Ito T. The Political

Economy of Japanese Monetary Policy. P. 99.

^[76] - См.: The Economist. 1998. September 26. P. 24.

^[77] - Подробнее см.: Thurow L. Creating Wealth. The New

Rules for Individuals, Companies, and Countries in a Knowledge-Based

Economy. L., 1999. P. 60.

Ответом японского правительства на эти драматические события стало

очередное усиление государственного вмешательства в экономическую жизнь

страны. Казалось бы, основным направлением подобного вмешательства должна

была стать попытка несколько исправить то критическое положение, в которое

попали крупные корпорации, банки, а отчасти и население. Известно, что

только между 1990 и 1994 годами потери от падения стоимости акций японских

промышленных компаний, котировавшихся на токийской бирже, составили

беспрецедентную цифру в 2,6 триллиона долл. (заметим, что валютные резервы

Банка Японии не превышали в этот период 100 млрд. долл.); расчетные потери

от обесценения земельных участков и недвижимости превысили 5,6 триллиона

долл. ^[78] Однако и радикальное снижение капитализации токийских

рынков сохранило цены японских акций на необъяснимо высоком, с точки зрения

мировой практики, уровне. Даже сегодня отношение суммарной капитализации

компаний, котирующихся на бирже, к их доходам "зашкаливает" за 100, тогда

как среднемировой показатель не поднимался выше 25, а для США составлял

немногим более 20^[79]. Таким образом, несмотря на потрясения

первой половины 90-х годов, японские ценные бумаги переоценены в три-четыре

раза^[80] и имеют колоссальный резерв для дальнейшего обесценения.

В такой ситуации не только промышленные компании не могли более так же

свободно, как прежде, оперировать своими финансовыми ресурсами; возникли

серьезные проблемы у ряда банков, выдавших кредиты под залог недвижимости,

земли и ценных бумаг; даже рядовые граждане, которые приобрели жилье в

рассрочку (а каждый десятый токиец перед началом кризиса был долларовым

миллионером только за счет стоимости земли, на которой стоял его дом),

вынуждены были платить за него из расчета прежней цены и либо стремились

сбыть недвижимость, либо тратили на выплаты по обязательствам фактически все

свои доходы^[81]. В то же время правительство столкнулось и с иной

проблемой: резко сократились бюджетные поступления, поскольку до кризиса

компании платили налоги в том числе и с сумм, получаемых в результате

перепродаж акций или земли (например, в 1988 году обычная хозяйственная

деятельность давала менее половины общего прироста бюджетных

поступлений^[82]). Поэтому единственным средством воздействия на

экономику стало наращивание государственного долга.

^[78] - См.: Hartcher P. The Ministry. P. 100.

^[79] - См.: The Economist. 1997. February 15. P. 107.

^[80] - См.: Murphy R. T. The Weight of the Yen. P. 239.

^[81] - См.: Maclntyre D. Spend, Japan, Spend // Time. 1998.

April 20. P. 29.

^[82] - См.: Hartcher P. The Ministry. P. 68.

Японские государственные заимствования имеют весьма продолжительную

историю. В начале 70-х годов, на первом этапе массированной

индустриализации, размеры долга не превосходили 100 млрд. иен, что

составляло менее 10 процентов ВНП. Но уже через десять лет он вырос более

чем в десять раз и достиг почти 40 процентов валового национального

продукта^[83]. В дальнейшем процесс наращивания внешних и

внутренних заимствований представляет собой картину, которую трудно понять с

позиций здравого смысла.

С одной стороны, в 1992 году, когда объем производства стагнировал,

долг, оформленный ценными бумагами правительства, составлял около 90

процентов ВНП^[84]. Эту цифру следует рассматривать скорее в

индикативном аспекте, так как она не отражает реального масштаба

государственных обязательств (в том же 1992 году, например,

правительственные гарантии только по долгам приватизированных незадолго до

этого железных дорог составляли 270 млрд. долл., а сельскохозяйственные

дотации были еще более весомыми). Подобное положение оказалось возможным

только из-за отсутствия реальной независимости Банка Японии от государства,

а крупнейших коммерческих банков -- от тех корпоративных структур, к сети

которых они принадлежали^[85]. Однако даже прямые государственные

обязательства выросли к началу 1999 года до 140 процентов ВНП, увеличившись

с начала токийского биржевого кризиса 1990 года более чем вдвое в

относительном выражении^[86]. Между тем суммарные банковские

кредиты, выданные промышленным компаниям, уже в 1992 году составляли 262

процента ВНП^[87] и с того времени также отнюдь не уменьшились. С

другой стороны, банки пришли к пониманию опасности выдачи новых кредитов

промышленным и сервисным компаниям и стали переориентироваться на вложения в

государственные ценные бумаги, доходность которых в 1990 году превышала 8

процентов годовых. По мере роста этих вложений, активно поощрявшихся

правительством, процентные ставки быстро шли вниз. Был пройден рубеж в 1

процент годовых, и в настоящее время этот показатель приблизился к

нулевой отметке. Такая ситуация удешевляла государственные

заимствования и помогала правительству поддерживать на плаву крупные

корпорации, компенсируя их неэффективность.

Более того, правительство предприняло целый ряд мер, по всем канонам

совершенно недопустимых. Когда в ноябре 1992 года фондовый индекс упал ниже

психологически важной отметки в 16 000 пунктов, функционеры Министерства

внешней торговли и промышленности "рекомендовали" руководству ведущих

страховых компаний разместить имевшиеся в их распоряжении деньги на фондовом

рынке, что подняло оборот торгов на 80 процентов, а индекс -- на 785 пунктов

в течение одной торговой сессии; эта категория инвесторов стала затем

наиболее активным оператором рынка, увеличивая свои капиталовложения в

среднем на 18 процентов ежегодно в течение последующих трех

лет^[88]. Активные меры правительства по стимулированию экспорта,

сохранение на высоком уровне положительного сальдо торгового баланса с США,

гигантские непроизводительные расходы, направляемые на финансирование

общественных работ, а также формирование в стране крайне низкого общего

уровня процентных ставок, облегчавшего кредитование предприятий, казалось

бы, принесли свои результаты. Темпы роста ВНП стали вновь подниматься,

достигнув в 1996 году 3,9 процента^[89] (хотя и составили за

период 1990-1995 годов в среднем всего 1,3 процента в год^[90]),

повысились корпоративные прибыли (хотя более 60 процентов этого повышения

было обусловлено исключительно удешевлением кредитов^[91]),

оживился и внутренний рынок. Такова была последняя победа, одержанная

японским правительством над здравым смыслом.

^[83] - См.: Strange S. Mad Money. Manchester, 1998. Р. 148.

^[84] - См.: Ayres R. U. Turning Point. An End to the Growth

Paradigm. L., 1998. P. 33.

^[85] - Согласно проведенным финансовыми аналитиками

сопоставлениям, "что касается "правовой независимости", то по среднему

значению показателей... Банк Японии занял 64-е место среди 68 банков,

участвовавших в исследовании, и 20-е место в группе, куда вошел 21

центральный банк индустриальных стран; по такому показателю, как сменяемость

управляющих центральных банков, Банк Японии занимает 18-е место среди 19

центральных банков промышленно развитых стран" {Cargill T.F., Hutchison

M.M., Ito Т. The Political Economy of Japanese Monetary Policy. P. 184).

^[86] - См.: The Economist. 1998. September 26. P. 27.

^[87] - См.: Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great

Reckoning. P. 155.