4. Церковь под огнём критики

В течение оставшихся восемнадцати месяцев заключения Луки главный акцент программы занятий в камере делался на критическом анализе действий католической церкви в Китае. Лука признал, что некоторые священники отступали от общепринятых норм в своей политической и даже военной деятельности в Китае (он критиковал коллег за такое поведение как раз перед арестом); но в то же время он подчеркивал, что значительное большинство занимались только религиозной деятельностью. Ему было сказано, что подобная точка зрения (56:) не является прогрессивной, потому что она не принимает во внимание принцип «коллективной ответственности»:

Если один человек в семье делает ошибку, это — ошибка всей семьи; если один священник делает что-то не так, и его не останавливают более высокие руководители, виновато руководство этой церкви.

Когда Лука попробовал указать на принесенную католической церковью пользу, её помощь больным и бедным, он столкнулся со следующей аргументацией:

Это все-таки форма помощи империализму, потому что больные, бедные и другие китайцы начинают верить, что от иностранцев исходит добро, это создает благоприятное впечатление об иностранцах вообще и поэтому осуществляет пропаганду в пользу империалистов и служит их целям.

Точно так же, когда Лука отвечал на доводы против позиции многих священников в духе «старого Китая» — их привычки к расточительному образу жизни и отдаленность от простых людей, — указывая на собственную интеграцию в китайскую жизнь — китайские друзья, службы на китайском языке, китайский образ жизни — ему говорили, что его поведение было еще хуже, потому что оно «вводило народ в заблуждение».

Лука посчитал подобную аргументацию чрезвычайно выводящей из равновесия:

В их рассуждениях труднее всего было противодействовать именно этому… То хорошее, что ты делаешь, — является плохим — именно потому, что оно хорошее!

Он продолжал испытывать сильнейшую внутреннюю боль всякий раз, когда обсуждалась религия; и из-за несовершенной позиции его часто критиковали как «упрямого», «субъективного» и «придерживающегося отсталых идей». Но он во все большей степени подавлял любой внутренний протест и начал выражаться осторожно, осмотрительно, в манере, совместимой с коммунистической точкой зрения везде, где только возможно; в то же время он все больше погружался в «факты и логику» — совершенствование второстепенных деталей.

Считалось, что он достиг некоторого «прогресса». К середине третьего года заключения его отправили в другой временный лагерь для военнопленных с более либеральным режимом: прогулки во внутреннем дворе, больший запас времени для посещения туалета и менее подавляющая дисциплина. Здесь главной задачей было hsüeh hsi, и Луку (57:) неоднократно критиковали за то, что он не высказывал своих настоящих мыслей. Это обвинение было огорчительным, потому что отчасти было правильным.

Иногда я не осмеливался говорить некоторые вещи… Иногда я действительно говорил то, что думал… И иногда, когда я говорил, что думал, они все равно утверждали, что я рассказывал недостаточно.

Даже в течение этого «улучшенного» периода Лука не был свободен от внешних признаков психологической тревоги и страдал от бессонницы и «общей нервозности». Когда в ответ на вопросы сокамерников он признавался, что молился ночью, ему обычно говорили, что он не должен делать этого, так как, видимо, именно это и заставляет его бодрствовать.

Приблизительно за девять месяцев до освобождения он столкнулся с тем, что, как оказалось, было последним главным требованием «предательства». Судья настаивал, чтобы он написал письмо одной из девушек, которая была активнее всего связаны с ним в Легионе Марии, и сказал ей, что Легион был «реакционной организацией во главе со шпионами», в которой не было «ничего религиозного», и что она должна признаться правительству во всех своих «реакционные действиях». Луку предупредили: «Помни, твое будущее зависит от того, как ты это напишешь». После усиленного давления и конфликта («из-за страха и потому, что я не мог сопротивляться моральному давлению») Лука, наконец, написал письмо. Его первый вариант — где все-таки упоминалось и о том, что делалось во имя религии — был отклонен; и в заключительном варианте он заявил, что обманул их, побуждая вступить в Легион Марии, что был неправ, предлагая «сопротивляться правительству», и сделал он это из-за своих «империалистических связей».

Его письмо не совсем соответствовало первоначальному требованию: он, например, не включил фразу: «тут ничего религиозного». Это дало ему слабое ощущение маленькой победы; но весь инцидент был источником такой большой боли, что это был один из вопросов, которые ему труднее всего было обсуждать со мной.

После этого — и это задевало меня сильнее всего — я чувствовал, что был трусом. Я сказал нечто такое, что должно было причинить людям неприятности, и хотя это не противоречило основным положениям католической церкви, это могло вызвать массу трудностей в религиозной работе… И я чувствовал, что эти девушки и другие люди, вероятно, были более твердыми, чем я… Я должен был быть их лидером — но я был не таким сильным, как они. (58:)

Немного позже сокамерники сказали ему: «Ты нервозен, полон страха... Тебе явно есть, что сказать». Потом его вызвали к чиновнику, чтобы обсудить это дело. Лука обратился к этому человеку откровенно и задал два вопроса, которые давно мучили его: может ли он остаться в Китае после освобождения из тюрьмы? Какова истинная точка зрения правительства на религию? Ему ответили, что правительство не возражает против проживания и работы иностранцев в Китае и что он сможет остаться; что правительство не против религии; и все те, кто не выступает против движения по «исправлению» религии, могут продолжать религиозную деятельность. Реформационное движение, о котором шла речь, было организованной коммунистами общенациональной кампанией с «утроенной автономией» для всех китайских христиан, отстаивающей китайское, а не иностранное направление богослужения, фондов и организации. Для коммунистов это движение было просто способом отбросить внешнее «империалистическое» влияние и сформировать «национальную церковь»; но большинство католических миссионеров видело в этом способ поставить церковь под непосредственный коммунистический контроль. Легион Марии решительно выступал против этого реформационного движения, но сам Лука предпочитал намного более умеренную позицию по сравнению с некоторыми из его руководителей. В той дискуссии чиновник признал, что Лука «не был похож на других иностранцев», поскольку он всегда был против присутствия иностранных войск и западных концессий в Китае; но в то же время этот служащий энергично осудил Луку за его многократную защиту церкви в камере и настоятельно утверждал, что тот пытался повлиять на старосту камеры, китайского католика, который был настроен ожесточенно критически по отношению к действиям церкви. В этой и в других беседах с чиновниками ощущалось лучшее взаимопонимание, чем в предыдущих разговорах, хотя Лука, тем не менее, сталкивался с периодическими вспышками персональной «борьбы» и мстительной критики, в значительной степени касающимися проблемы католической церкви.

Были также признаки, что заключение Луки могло скоро закончиться: появление других иностранцев, включая еще одного священника, в его камере; больше переписывания, переводов и суммирования признания с помощью того заключенного-сотрудника, с которым Лука смог сработаться; приказы иностранцам посылать за их багажом. Его признание, упрощенное и явно изобличающее, было, наконец, сведено всего к двум пунктам: его отношения с отцом К. и его деятельность в Легионе Марии. В первом по-прежнему упоминался «шпионаж»; (59:) а во втором новый акцент делался на подробности организационной структуры и членства. Признание было точным до такой степени, что включало только реальные события; искажение присутствовало лишь в интерпретации этих событий. Когда признание получило законченную форму, Луку вызвали в специальную комнату, где сфотографировали и записали на магнитофон его чтение этого признания вслух.

Во время последних недель заключения Лука ощутил то, что, возможно, было высшим пунктом его сотрудничества с теми, кто держал его в заключении. В ходе последнего «движения признания» он сообщал все больше подробностей о своем сопротивлении правительству при работе в Легионе Марии. После этого он стал активно участвовать в оказании двум вновь прибывшим помощи в их признании. По отношению к одному из них он чувствовал свое поведение оправданным:

Я был уверен, что его положение было плохим — он совершал дурные дела — избиения и, возможно, убийства людей. Ему бесполезно было не признаваться.

Но другой человек был китайским католическим священником, что создавало для Луки трудную ситуацию:

Это было очень тяжело для меня. Я не осмеливался помогать ему, но и не мог навязывать ему то, что считал неправильным. Я попробовал пойти на компромисс — поискать реальные факты, которые были бы не против религии, чтобы дать ему возможность пользоваться словами, за которыми не было бы никакого скрытого смысла. Но он или не понимал мою тактику, или просто не желал ею воспользоваться.

Эти инциденты с сотрудничеством — и особенно второй — Луке также было трудно обсуждать.

Его заключительные беседы с судьями и должностными лицами проходили в атмосфере дружественного обмена между разумными людьми. Был, однако, разговор о приговоре к десятилетнему заключению. Лука признал некоторые из своих «ошибок» и определенные проявления «плохого поведения» в отношениях с отцом К. и с Легионом Марии; но он подчеркивал, что в то время не сознавал, что совершает «преступление». Судья сказал:

Мы знаем, что допустили ошибки по отношению к тебе — то есть, в том, что касается твоего тела — но когда ты уйдешь, ты должен также признать, что и у тебя имеются недостатки, и ты не должен преувеличить то, что случилось здесь… Ты должен понять, что вначале нам трудно было полностью удерживать контроль над ситуацией в тюрьме — у нас было много плохих людей среди других заключенных — а теперь все избиения прекратились, это показывает, что наша реальная политика (60:) не столь уж плоха, как могло бы показаться, если принимать во внимание только то, что случилось с тобой в течение первого года.

Лука отреагировал, соглашаясь с тем, что он видел эти усовершенствования тюремной процедуры.

В ходе одной из этих бесед ему впервые сказали, что его должны выслать из Китая; официальное подтверждение поступило несколько минут спустя, когда его привели к другому судье и другому чиновнику, которые зачитали формальный приговор суда. Перечисленные в приговоре «преступления» свелись к трем: «военная информация» для отца К., его деятельность в Легионе Марии (оба содержались в его последнем признании) и «информация для империалистов», передававшаяся в письмах, написанных из Китая.

Лука испытывал смешанные чувства в связи с разрешением своего дела:

Конечно, я ощутил некоторое облегчение — чувство, что теперь все это закончилось, — напряжение исчезло. Но в то же время я чувствовал, что решение суда не совсем меня удовлетворяет — я не хотел лишиться работы миссионера — и не видеть многих друзей — христиан, оставшихся там, — и не иметь с ними больше никакой связи… Я также чувствовал, что то, что я говорил вначале, было отвергнуто, — но что все судебное дело не было полностью ясным.