3. Требование чистоты

В среде «исправления мышления», как во всех ситуациях идеологического тоталитаризма, эмпирический мир резко разделен на чистый и нечистый, на абсолютно хороший и абсолютно злой. Хорошими и чистыми являются, конечно, те идеи, чувства и действия, которые совместимы с тоталитарной идеологией и политикой; все остальное следует квалифицировать как плохое и нечистое. Ничто человеческое не свободно от потока суровых моральных суждений. Все «инфекции» и «яды», которые вносят вклад в существующее состояние нечистоты, должны быть найдены и устранены.

Философское исходное положение, лежащее в основе этого требования, заключается в том, что абсолютная чистота («хороший коммунист» или идеальное коммунистическое государство) достижима, и все, что делается с кем бы то ни было во имя этой чистоты, является, в конечном счете, моральным. В реальной практике, однако, ни от кого (424:) (и ни от Государства) не ждут достижения подобного совершенства. Нельзя также устранить этот парадокс, посчитав его просто средством установления высокого стандарта, к которому все могут стремиться. «Исправление мышления» свидетельствует о более пагубных последствиях: ибо, определяя и управляя критериями чистоты, а затем проводя всеми средствами войну против нечистоты, идеологические тоталитаристы создают ограниченный мир вины и стыда. Он увековечивается этосом непрерывного изменения, требованием от каждого постоянно и мучительно стремиться к чему-то, что не только не существует, но и фактически чуждо условиям человеческого существования.

На уровне отношений между индивидуумом и его средой требование чистоты создает то, что мы можем назвать средой вины и средой устыжения. Так как нечистота каждого человека считается греховной и потенциально вредной для него и для других, от него, если можно так выразиться, ждут ожидания наказания, — что имеет своим результатом отношения вины со средой. Точно так же, когда он окажется не в состоянии достичь господствующего стандарта в извержении такого рода нечистоты, предполагается, что он будет ожидать унижения и остракизма, — таким образом устанавливая отношения стыда со средой. Более того, чувство вины и чувство стыда оказываются высоко ценимыми: они являются предпочтительными формами общения, объектами общественного соревнования и основой возможных связей между индивидуумом и его тоталитарными обвинителями. Можно попытаться симулировать их некоторое время, но увиливание, вероятнее всего, будет обнаружено, и безопаснее (как находит мисс Дарроу) испытывать эти чувства искренне. Люди очень сильно различаются по уязвимости в отношении вины и стыда (как показывают субъекты моих наблюдений), в зависимости от паттернов, созданных в начале жизни. Но так как вина и стыд являются базальными для человеческого существования, эти вариации могут быть лишь вопросом степени. Каждый человек оказывается уязвимым благодаря глубокой внутренней чувствительности к собственным ограничениям и нереализованному потенциалу: другими словами, каждый становится уязвимым благодаря экзистенциальной вине. Так как идеологические тоталитаристы превращаются в окончательных судей добра и зла в пределах своего мира, они способны использовать эти универсальные тенденции к вине и стыду как эмоциональные рычаги для контролирующего и манипулирующего влияния. Они становятся арбитрами экзистенциальной вины, неограниченными авторитетами в сфере того, что касается ограниченности других. И их власть нигде не проявляется более очевидно, чем в их способности «прощать»⁵. (425:)

Индивидуум, таким образом, начинает применять эту же самую тоталитарную поляризацию добра и зла к оценкам собственного характера: он склонен наполнять некоторые аспекты своего «я» чрезмерным достоинством, и осуждать еще более чрезмерно другие личные качества — все в соответствии с их идеологической репутацией. Он также должен рассматривать свою нечистоту как порождение внешних влияний — то есть, из постоянно угрожающего мира за пределами замкнутого, тоталитарного кругозора. Следовательно, один из лучших способов освободить себя от части бремени вины заключается в непрерывном и враждебном осуждении этих самых внешних влияний. Чем более виноватым он себя чувствует, тем больше его ненависть, и тем более угрожающими они кажутся. Таким образом поощряется и институционализируется универсальная психологическая тенденция к «проекции», что ведет к массовой ненависти, чисткам от еретиков и к политическим и религиозным священным войнам. Более того, коль скоро отдельная личность получила опыт тоталитарной поляризации добра и зла, ей очень трудно восстановить более сбалансированную внутреннюю чувствительность к сложностям человеческой этики. Ибо нет более сильной эмоциональной зависимости, чем зависимость человека, весь потенциал вины которого — невротический и экзистенциальный — стал собственностью идеологических тоталитаристов.