7. Часть первая. Проблема

(1:) Как это опьяняет, воодушевляет — чувствовать себя Богом-отцом и раздавать направо и налево категорические характеристики дурного нрава и склонностей.

Альбер Камю

Только простые и спокойные речи созревают сами по себе. Ибо смерч не длится целое утро. И ливень с грозой не длится целый день. Кто их автор? Небеса и земля. Но даже они не могут заставить эти неистовые явления продолжаться долго. Насколько же истинно это для поспешных, опрометчивых усилий человека.

Лао-Цзы (3:)

1. Глава 1. Что такое «промывание мозгов»?

Сталкиваясь с бесконечной дискуссией о сущности «промывания мозгов», я иногда вспоминаю сентенцию дзен-буддизма: «Чем больше мы об этом говорим, тем меньше это понимаем». Путаница начинается с самого этого слова, такого нового и в то же время уже превратившегося в очень значительной степени в часть нашего повседневного языка. Впервые его использовал американский журналист Эдвард Хантер для перевода (китайского) разговорного выражения hsi nao (буквально оно означает «промывать мозг»). Это выражение он цитировал с подачи своих китайских консультантов, описывавших его применение после коммунистического переворота¹.

Термин «промывание мозгов» вскоре зажил собственной жизнью. Хотя первоначально он применялся для описания китайских методов индоктринации, его быстро стали использовать по отношению к российским и восточноевропейским подходам, а затем вообще ко всему, что бы и где бы ни делали коммунисты (как это иллюстрируется утверждением одной известной американской леди, заявившей после поездки в Москву, что русские «промывают мозги» будущим матерям, готовя их к естественным родам). Это слово с неизбежностью проявилось на породившей его территории, иногда со спасительным привлекательным качеством юмора (карикатуры и комиксы New Yorker, посвященные детям, «промывающим мозги» родителям, и женам, «промывающим мозги» мужьям), но в других случаях с более мстительным эмоциональным оттенком, когда южные сегрегационисты обвиняли всех, кто одобряет расовое равенство (включая Верховный Суд Соединенных Штатов), в том, что они находятся под влиянием «левого промывания мозгов»; или при столь же (4:) безответственном его использовании теми, кто выступал против фторирования, против законодательства о психическом здоровье или группами, выступающими почти против чего угодно, нацеливавшими этот термин против своих реальных или воображаемых противников.

Существует сенсационная жутковатая мифология, выросшая вокруг этого термина: «таинственный восточный прием, коварный замысел» или обдуманное применение результатов, полученных Павловым на собаках. Есть и другой вариант мифа, утверждение, что ничего подобного не существует, что это всего лишь фантазия американских корреспондентов.

Наконец, существует более ответственный — даже терзающий — самоанализ, заставляющий профессионалов спрашивать себя, не оказываются ли они в процессе своей деятельности виновными в «промывании мозгов»: педагоги — в преподавании, психиатры — в тренингах и психотерапии, теологи — в своих собственных методах исправления. Противники такого рода деятельности без какого-либо подобного мучительного разбора весьма бойко могут провозгласить её «всего лишь промыванием мозгов». Другие видят «промывание мозгов» в американской рекламе, в учебных программах крупных корпораций, в частных средних школах (для подготовки в высшее учебное заведение) и в исследованиях, проводимых Конгрессом. Эти опасения не всегда лишены основания и наводят на мысль, что существует некий континуум от нашего предмета до куда менее крайних видов действий; но беспорядочное употребление данного термина только запутывает поставленный вопрос.

За этой паутиной семантической (и не только семантической) путаницы скрывается образ «промывания мозгов» как всесильного, непреоборимого, непостижимого и магического метода достижения полного контроля над человеческим сознанием. Разумеется, оно не является ничем подобным, и такое вольное применение превращает это слово во вдохновляющую идею, объединяющий принцип для страха, негодования, побудительных мотивов к подчинению, оправдания неудачи, безответственного обвинения и всего обширного диапазона эмоционального экстремизма. Справедливо было бы прийти к заключению, что данный термин далеко не точен и обладает весьма сомнительной пригодностью; вполне можно даже впасть в искушение и забыть о данном предмете в целом, вернувшись к более конструктивным занятиям.

Однако поступать подобным образом означало бы недооценивать одну из главных проблем нашей эры — проблему психологии и этики направленных попыток изменять людей. Ибо, несмотря на злоключения термина «промывание мозгов», процесс, который дал повод для возникновения данного выражения, является очень даже реальным: официальная китайская коммунистическая программа szu-hsiang kai-tsao (по-разному переводимая как «идеологическое переформирование (пересоздание, превращение)», «идеологическое перевоспитание (исправление)», или, как мы даем в данной работе, «исправление мышления») фактически появилась как одна из самых мощных среди когда-либо предпринимавшихся попыток манипулирования (5:) человеком. Безусловно, подобная программа ни в коем случае не является абсолютно новой: навязанные догмы, инквизиция и массовые движения по обращению в иную веру существовали в каждой стране и в каждую историческую эпоху. Но китайские коммунисты придали своей программе более организованный, всесторонний и продуманный — более тотальный — характер, а также обеспечили её уникальной смесью сильнодействующих и остроумных психологических методов.

Западный мир слышал о «исправлении мышления» преимущественно в применении к военной обстановке: полученные во время Корейской войны от персонала Организации Объединенных Наций признания в ведении военных действий с применением синтетического бактериологического оружия и коллаборационизм, которого удалось от них добиться в это же время. Однако это были всего лишь экспортные версии программы исправления мышления, нацеленной прежде всего не на жителей Запада, а на самих китайцев, и энергично применявшейся в университетах, школах, специальных «революционных колледжах», тюрьмах, деловых и правительственных учреждениях, рабочих и крестьянских организациях. В «исправлении мышления» сочетаются это впечатляюще широкое распространение с сфокусированной эмоциональной силой. Мало того, что оно охватывает четвертую часть населения мира, оно еще и стремится вызвать существенный личностный переворот в каждом, кого затрагивает.

Независимо от конкретных обстоятельств «исправление мышления» состоит из двух основных элементов: признание вины, разоблачение и отречение от прошлого и настоящего «зла»; и перевоспитание, переделка человека в соответствии с коммунистическим образцом. Эти элементы тесно взаимосвязаны и частично совпадают, поскольку оба приводят в действие ряд вариантов давления и призывов — интеллектуальных, эмоциональных и физических — нацеленных на социальный контроль и личностное изменение.

Американская пресса и общественность были очень обеспокоены этой темой в целом, и вполне справедливо. Но слишком часто информация, предоставляемая о ней, была сенсационной по характеру, искаженной из-за недостаточной, неполноценной осведомленности или запутанной благодаря сильным эмоциям, пробуждаемым концепцией промывания мозгов, по-видимому, у всех поголовно. Её аура страха и таинственности больше способствовала полемике, чем объяснению и пониманию.

Тем не менее, продолжают возникать жизненно важные вопросы: можно ли заставить человека изменить свои верования и убежденияⁱ? Если такая перемена происходит, как долго она продлится? Как китайские коммунисты добиваются этих странных признаний? Верят ли люди в собственные признания, даже когда они являются ложными, неискренними? Насколько успешно «исправление мышления»? Одинаково или по-разному реагируют на него граждане Запада и китайцы? Существует ли какая-нибудь защита против него? Имеет ли оно отношение к(6:) психотерапии? К религиозному обращению в иную веру? Китайцы нашли новые непонятные методы? Как все это связано с Советской Россией и международным коммунизмом? С китайской культурой? Как это связано с другими массовыми движениями или изысканиями, религиозными либо политическими? Каково значение «исправления мышления» для образования? Для психиатрической и психоаналитической подготовки и практики? Для религии? Как можно распознавать аналоги «исправления мышления» в рамках нашей собственной культуры, и что мы можем с ними сделать?

Именно с этими вопросами в своем сознании я прибыл в Гонконг в конце января 1954 года. Всего несколько месяцев назад я принимал участие в психиатрической оценке репатриированных американских военнопленных в ходе обменных действий в Корее, известных как Большой обмен (военнопленными); потом я сопровождал группу этих людей на транспортном военном судне назад в Соединенные Штаты². По описаниям пережитого репатриантами я собрал немалую информацию о китайских коммунистических методах достижения признаний и перевоспитания и был убежден, что этот процесс порождал некоторые существенно важные человеческие проблемы; но практические соображения и требования военной ситуации не позволяли изучать их с необходимой глубиной и тщательностью. Тогда я думал, что с самыми важными вопросами лучше всего было бы разбираться, работая с людьми, которые прошли через «исправление» непосредственно в самом Китае.

Тем не менее, я прибыл в Гонконг без каких-либо ясных намерений осуществить это обстоятельное исследование. Я планировал только краткую остановку по пути из Токио назад в Соединенные Штаты после того, как прожил на Дальнем Востоке почти два года в качестве штатного психиатра военно-воздушных сил в Японии и Корее. Но планы могут меняться; и такая перемена иногда служит выражением внутреннего плана, еще не вполне осознанного самим планировщиком. Таким образом, пока я был в Гонконге, я решил провести некоторые научные изыскания по предмету, казавшемуся столь важным.

Как только я этим занялся, то обнаружил, что ряд западных ученых и дипломатов, находящихся там, задали себе такие же вопросы. Они были потрясены результатами программ идеологической обработки, применяемыми в материковом Китае. Они рассказывали мне о западных миссионерах, которые приезжали в Гонконг после сенсационных «шпионских» признаний в тюрьме, чрезвычайно сильно сбитые с толку в отношении того, во что они верили; о молодых китайских студентах, нарушающих самые священные заповеди своей культуры, публично осуждая родителей; об (7:) известных профессорах с материка, отказывающихся от своего «преступного» прошлого, даже переписывающих свои академические книги с марксистской точки зрения. Мои западные знакомые были и встревожены, и увлечены этими событиями, и одобряли мой интерес к данной проблеме. По моей просьбе они устроили мне встречи с несколькими людьми из числа похожих на тех, кого они описывали.

Воздействие этих первых встреч было не из тех, что легко забываются: пожилой европейский епископ, наклоняющийся вперед в больничной кровати, так глубоко пораженный могуществом тюремной программы «исправления мышления», через которую он только что прошел, что способен только осудить её как «союз с демонами»; молодая китайская девушка, все еще потрясенная групповой ненавистью, направленной против неё в университете в Пекине, и при этом все же сомневающаяся, не проявила ли она эгоизм, уехав оттуда.

Я понял, что эти два человека прошли через наиболее фундаментальные китайские программы «исправления мышления»; и что эти программы были гораздо более мощными и всеобъемлющими, чем те модификации, которые применялись к войскам Организации Объединенных Наций в Корее. Я также понял, что Гонконг предлагал уникальную возможность изучения «исправления мышления», хотя, как это ни удивительно, никто не воспользовался этим преимуществом. Я занялся поисками средства остаться там, чтобы предпринять длительное и систематическое исследование данного процесса; и с помощью двух исследовательских грантов мое пребывание в Гонконге затянулось на семнадцать месяцев волнующих психиатрических изысканий. (8:)