3. Предисловие к изданию Norton Library

Период чуть меньше трех лет, истекший с момента первого появления этой книги, по обычным стандартам, очень краток. И тем не менее, если соизмерять со скоростью нынешней эры, это, по существу, целая жизнь. В ходе этой «сжатой жизни» у меня возникло впечатление, что предмет данной книги касается нас сейчас больше, чем когда-либо. Я не имею в виду, что организованные программы «исправления мышления» или «промывания мозгов» в Китае ли, или в любом другом месте, являются теперь более угрожающими, чем тогда, когда проводилось данное исследование. Верно, без сомнения, как раз противоположное. Я имею в виду, что более широкая проблема, которой посвящена данная книга, а именно — проблема психосоциальных альтернатив человека перед лицом чрезвычайной исторической обстановки — все активнее противостоит нам. Ибо китайское «Исправление мышления» с точки зрения как реформаторов, так и реформируемых, следует рассматривать как происходящее на фоне исторического смещения, утраты жизнеспособности в отношении индивидуумов и групп к их собственному наследию из-за крушения символической структуры, которая была источником этой жизнеспособности.

Значение исторического смещения как в психологическом, так и в идеологическом смысле четко определилось для меня во время недавней работы с молодым японцем, в ходе которой я изучал взаимодействие индивидуального характера и исторических перемен. Я встретился со многими видами внутренней борьбы, описанными здесь у китайцев, а также с разнообразием дополнительных форм экспериментирования и синтеза, порожденным родственными, но разными культурными традициями, и действующим в более «открытой» и поэтому более сбивающей с толку современной среде. (VI:)

Историческое смещение, разумеется, не ограничивается китайской или японской или даже просто незападными культурами. Это, в большей или меньшей степени, всеобщее бедствие и, может быть, универсальная возможность. Для азиатов и африканцев, в особенности, и для многих других обитателей слаборазвитых регионов это часть глубокой революции, нередко называемой «антиколониальной», но, пожалуй, точнее было бы рассматривать её как психологическую, моральную и идеологическую. Эта революция выражает широкомасштабные поиски опосредованного группой чувства собственного достоинства и самобытности со стороны исторически обиженных народов. И следует иметь в виду, что исторически обиженным можно чувствовать себя в самых разных отношениях: в экономическом смысле (это касается жизненного уровня или даже способности выживать); в политически-военном смысле (это относится к национальной мощи); в образовательном смысле (это имеет отношение особенно к науке и технике); и в смысле расовой эксплуатации (то есть, в том, что касается чреватого взрывом ощущения своего низшего статуса и внешнего господства). Эта революция чувства собственного достоинства, как нам наглядно показывают негритянские движения в нашей собственной стране в настоящее время, является революцией огромной мощности, порождаемой как колоссальным количеством участвующих в ней людей, так и моральной безотлагательностью их требований.

Но революции по своей природе стремятся к крайностям, как пытается показать эта книга. И я полагаю, что, изучая «Исправление мышления» в его историческом контексте, мы можем многое узнать об ошарашивающе воинственном, даже солипсистском поведении китайского коммунизма на более широкой мировой арене — поскольку соответствующая тоталитарная идеология относится к индивидуальной психологии, с одной стороны, и к групповому политическому выражению — с другой стороны. Эта книга не предлагает никакого конкретного психологического или политического средства для защиты от такого экстремизма. Но в ней я придерживаюсь сильной позиции, которую никоим образом не изменил бы и теперь: мы поступаем наилучшим образом, избегая искушения отвечать тоталитаризмом на тоталитаризм и вместо этого обращаясь к своим интеллектуальным и эмоциональным ресурсам с целью развития исторически уместных альтернатив.

Другой профессиональный опыт, полученный мной в прошлом году — изучение психологических последствий взрыва атомной бомбы в Хиросиме — дал мне дополнительное ощущение безотлагательности данной проблемы. Хиросима представляет собой даже более «чрезвычайную» историческую ситуацию, являющуюся пробным выражением того, что можно было бы назвать потенциально заключительной (смертельной) революцией: поразительное состояние дел, когда человек обладает способностью ликвидировать себя как вид или, по крайней мере, оказывается рискованно близким к осуществлению этого. Хотя по происхождению это только (vii:) побочный результат двух других революций — в научной и технологически-индустриальной сферах, — эта потенциально смертельная революция приобретает собственную фундаментальную реальность. Она имеет далеко идущие психологические последствия, которые мы только начали исследовать. Это, по сути, уникальная проблема, затмевающая все другие и тем не менее имеющая некоторое отношение к проблеме тоталитаризма, обсуждаемой в данной книге, особенно к той части последнего раздела, в которой трактуется «разделение существования» и связанные с ним тенденции. Ибо природа нашей термоядерной технологии такова, что любой человек или группа (каковы бы ни были их видимые психологические или идеологические склонности), рассматривающие или поощряющие применение этого оружия, вступают в царство тоталитаризма последствий. Здесь мы сталкиваемся с несоответствием между психической жизнью и технологией — не только в смысле неспособности первой подчинить себе последнюю, но и в смысле опасного отставания мыслительных констелляцийⁱ, связанных с использованием ядерного оружия, от потенциально конечных, смертельных последствий его применения. Или, выражаясь иными словами, тоталитаризм последствий ускользает от нашего понимания, потому что, по крайней мере, сейчас он функционирует относительно независимо от наших мыслей и чувств.

Следовательно, данная книга является нравственной и психологической попыткой перебросить мост через эту пропасть путем лучшего осознания одного из аспектов нашего исторического затруднительного положения; китайское «Исправление мышления» служит и прямым объектом изучения, и в более косвенном плане — дорогой к более широким вопросам. Я полагаю, что психиатрия и психоанализ были нерадивы и невнимательны, занимаясь этими ключевыми по важности проблемами, сопровождающими беспрецедентно радикальные социальные перемены, которые теперь засасывают нас. Я также считаю, что психоаналитическая психиатрия с ее способностью к систематическому глубокому индивидуальному исследованию и к дисциплинированному обдумыванию потенциально вооружена, чтобы способствовать возникновению важных озарений, внезапных догадок весьма определенного рода. Проблема заключается в том, чтобы ввести её классический инструмент, клиническое интервью, в историческую перспективу — или, может быть, ввести психиатра в историю. Для меня такой шаг со стороны психиатров и других представителей гуманитарных наук выглядел бы, по меньшей мере, нравственным императивом. Дело не в том, что мы способны снабжать выдающимися решениями всемирных дилемм. Но если мы не займемся вопросами, наиболее важными для современного существования — или небытия — мы едва ли можем считать себя учеными, изучающими человека.